Правда, влияние такого просветления было ограниченным. К тому же основанная на пророчестве надежда сведущих в Библии далеко не всегда оказывалась правильной, и поскольку она была чисто человеческой, неблагочестивой, я назвал бы ее научной, в отличие от той, что рождалась самим ходом истории. Пророчество понималось, скорее, как предсказание, служившее своего рода «Руководством по истории будущего», отчего сложилось мнение, будто можно точно рассчитать и знать, как все будет. Однако великие вразумления, для понимания которых требовалось сердце, открытое Богу и людям, совершенно игнорировались, в результате учёнейшие из этих «футурологов»[21], находившиеся в самой гуще священных, величественных событий, являющих собой исполнение пророчеств, всего этого не замечали, как бы выражая тем самым их неприятие, поскольку те противоречили их «Руководству по истории последних дней». У них была своя, как им казалось, точная картина «последних дней», согласно которой следовало ждать и надеяться, что те наступят сами собой (непонятно, правда, каким образом). Пока же не оставалось ничего иного, как довольствоваться «надлежащим» ходом вещей, утешаясь ревностным исполнением Закона.
Однако размашисто написанные анналы мировой истории обычно умалчивают о самом священном, преисполненном жизни, имеющем великое будущее и происходившем в ту или иную эпоху. Так и в нашем случае. Помимо тех, я бы сказал, «слабо надеющихся», жили тогда и скромные, бесхитростные, «истинные израильтяне», желавшие просто вновь пережить нечто подобное тому, о чем говорилось в Священном Писании: возвращение милости Божьей, новые свидетельства Бога Живого, и дополнить Священную историю новыми страницами, достойными быть вписанными в нее. Они черпали в пророчествах иную отраду и читали их совершенно иначе. В них царил дух, дух, давший людям те пророчества. Так что же они увидели в них? Что такое «надежда Израиля?» Узнаем далее.
Библейская надежда
Уяснив себе, какие же надежды питали истинные израильтяне, мы избежим случавшегося нередко одностороннего понимания пророчеств Ветхого Завета. На эту стезю нас направил не кто-нибудь, а Лютер. Стряхнув в очередной раз пыль со Священного Писания и попытавшись в меру своих, тогда еще скромных, возможностей разобраться в пророчестве, он, следуя подсказкам здравого практичного ума, воспользовался методом, оказавшимся на первых порах довольно эффективным и прояснившим существо вопроса, избавив его от бесплодных толкований. Сводился же он к объяснению пророчеств, исходя из того, как они исполнились в Новом Завете, и, в частности, из самой личности Иисуса.
Это существенно облегчило задачу, как если бы ученику, которому задали задачку по арифметике, одновременно сообщили ответ. Однако такой метод таит в себе опасность: он не позволяет отнестись к пророчеству свободно и непредвзято, прочувствовать его до конца.
Но в то же время и жизнь Иисуса, и само обетование Его предстают перед нами в более ярком свете, во всей полноте их значимости, которую люди склонны умалять. Важность совершаемого Иисусом открывается нам, лишь когда мы видим его напряженную борьбу за возникновение нового порядка вещей; когда понимаем, что ошибались, считая, будто уже заранее, еще до Его прихода и без Его участия было решено, как это должно произойти. Это станет еще очевиднее, если мы поймем, как Он, зная открытые Ему пророчеством цели и задачи, тем не менее добровольно вступил в борьбу за их достижение и решение.
Но обетование именно в своей важнейшей части, в том, что еще не исполнилось, вновь обретает силу, как только мы отрешаемся от надуманного, столь же и противоестественного, предположения, будто оно «в основном» исполнилось самим приходом Иисуса и Его жизнью до Вознесения и дня Святой Троицы еще 1800 лет назад[22] (так же, к примеру, считал и Петр – 2 Пет 1:19). И мы проникаемся мыслью, что через Иисуса непременно исполнится еще нечто большее и великое, превосходящее все происшедшее прежде. История Его земной жизни еще не окончена, Он продолжает Свое дело и ждет от нас содействия верой в Него и в то, что предвещано, нашей страстной надеждой на его исполнение.
Встанем же на позицию тех надеющихся израильтян, еще ничего не знавших о «исполнившемся», которое открыло бы им глаза на происходящее! Тогда мы объективнее воспримем как пророчество, так и саму историю Иисуса (являющуюся по большей части его исполнением), отделяя одно от другого в своих рассуждениях.
Пророчество в том виде, как оно проходит через весь Ветхий Завет, чуть ли не с первой страницы берет свое начало в священном отеческом общении Бога с людьми через Его рабов. В нем все поколения всех времен – одна личность, а их история – одна история, имеющая вполне определенную великую цель. Открываемая Богом ясная перспектива вплоть до самых последних дней есть нечто грандиозное, и нас нисколько не удивляет, когда Он, к примеру, напоминает о той цели томящемуся в Вавилонском плену народу, подчеркивая при этом, что возвестить о столь далеком будущем может только Он. Так Бог поразительным образом нисходит до уровня человеческого понимания, чуть ли не доказывая, что с народом говорит именно Он, а не кто-то другой. Выражение «предсказание будущего» само по себе неточно передает смысл слова «пророчество» – как вроде бы Бог зависит от происходящего и не его первопричина, а всего лишь тот, Кому оно известно наперед. Любой предсказатель видит в происходящем веление «судьбы», заранее записанной в некой книге о будущей истории, которую он умеет читать.
Другое дело пророчество Божественное – оно свято, естественно, просто и состоит из двух частей: главной – предвещания, и побочной – предсказания, которое называют пророчеством в узком смысле.
Обетование, обещание – способ говорить о чем-то, что произойдет в будущем. Нередко пользуемся им и мы, обычные люди, и тем самым небезуспешно через будущее влияем на настоящее и создаем предпосылки для воплощения в жизнь того, что в нашем понимании случится позже. Обетование – рука Божья, протянутая человечеству, которое может ее принять, а может и отвергнуть. Также нередко оно называется Словом Божьим (см., например, Ис 40:8). Вспомним по аналогии – «он человек слова» (здесь «слово» имеет смысл «обещания»). Слово Божье – достояние человечества, и тем, насколько люди доверяют ему, определяется его ценность.
Это «слово» вовсе не претендует на роль неумолимой судьбы, определяющей поступки и поведение людей. Оно им просто дается, незаметно подталкивая, но никогда не принуждая к исполнению предвещанного. Например, в пророческом Слове о Соломоне царь изображается «спящим», которого Бог «разбудит», но только если тот выдержит испытание.
А поскольку исполнение невозможно без участия и другой стороны, человека, существа весьма ненадежного, то здесь уместна и необходима другая составляющая пророчества – предсказание, которое особым образом касается тех препятствий, которые сам человек воздвигнет на пути к его воплощению. Оно должно показать, чем может обернуться промедление с исполнением или вовсе неисполнение.
Что же говорилось в том предвещании? На что надеялся Израиль?
А говорилось в нем о двух вещах:
1. О великой победе дела Божьего на Земле.
2. О Победителе, через Которого та победа наступит.
По существу дела, на передний план выдвигается победа, а она и есть намеченная цель; второе же, Победитель, есть средство, с помощью которого она будет достигнута.
Уже в первом обетовании, содержащемся в Библии, в словах Божьих Змею (Быт 3:15), говорится о великой победе, она будет полная и окончательная, завоеванная ценой страданий и смерти. А поскольку Змей перехитрил и победил человека, склонив его к отпадению от Бога и приковав к себе, породил вражду между ним и женой, то Бог хочет помочь человеку и, в противовес яду той вражды, попавшему в его плоть, вкладывает в его сознание сильную ненависть к Змею. «И вражду положу между тобою и между женою». Предстоит борьба, которая закончится полной победой рода человеческого, уничтожением власти обольщений, вербовщицы царства смерти. Здесь еще не говорится, но и не исключается, что эту победу одержит кто-то один.
Искупление грехопадения, полное примирение с Богом, восстановление Творения в его естественном состоянии, когда все было «очень хорошо», и есть та великая задача, которую поставил перед Собой Бог и которую Он – как обещание грядущего – поставил во главу Библии, по сути утвердив ее в первом стихе: «В начале сотворил Бог небо и землю». Божественный порядок вещей, где нет места греху и смерти, а человечество живет в полном единении с Богом, – вот цель, к которой стремится Бог, причем не как к чему-то возникающему за пределами мировой истории, а завершающему ее. Более того, это дело Бога и есть единственное плодоносное содержание мировой истории. Оно же и содержание Библии, повествующей об истории Израиля именно потому, что в нем и заключен единственно подлинный прогресс человечества – поступательное движение к той цели. Эта цель и дело Божье для ее достижения и есть христианство, если под христианством понимать не просто определенное качественное состояние отдельных людей, но и великое делание Божье.
Первое обетование явно сулит куда больше, чем то, что исполнилось до нынешних дней.
Так же обстоит дело и с обещанием Бога Аврааму (Быт 12:1 и далее): «И благословятся в тебе (позже – «через твое семя». – Ф. Ц.) все племена земные». Конечная цель та же самая – благословение для всех родов, а инструментом для ее достижения называется некий народ, некий великий род, но, по сути, еще не личность[23].
Отныне об этой цели заговорили и пророки, в особенности Исаия (главы 2, 40, 66), но одновременно в предречениях все яснее, величественнее и полнее возвещается некое чудесное последнее время, переход к чисто божественному состоянию вещей, эпоха, которая наступит не по мановению волшебной палочки, а по законам человеческой истории, хотя и на удивление быстро, дав людям самое великое, что только может быть. Эту цель Спаситель назвал Царством, Царством Божьим.
Она – центральная тема всей Библии, другая ее центральная тема – Спаситель, Тот, с помощью Кого Бог сделает эту цель конечной для всего человечества.
Не столь выпукло, как мысль о цели, но все отчетливее проступает в пророчестве образ чудо-ребенка, дарованного нам Самим Богом, сына Давидова, который по-царски учредит на Земле то новое время и будет им управлять.
Когда Спаситель ценой невыразимых страданий со словами «как же иначе исполниться писанию» упорно идет к Своей цели, Им руководит скорее обетование Божье, нежели пророчество. Он меньше всего думал о том, чтобы однажды люди сказали: «Как точно все сбылось!» Ему было необходимо создать все те условия, от которых зависело окончательное свершение обещанного Богом. Они-то и открылись в пророчестве. Как уже отмечалось, пророчество редко дается в форме прямой речи Бога, оно – проблески Святого Духа, открывающегося пророкам, чаще следствие или выводы из предшествующего хода вещей, иногда – итог собственных переживаний пророка.
В этом смысле пророческой, хотя в повествовании об этом и не сказано, является вся Священная история как таковая, поскольку в ней отражаются особенности борьбы за царство, несущей на себе отпечаток человеческих качеств – далеко не идеальных и подчас Богу неугодных. Что было с Авелем, Ноем (которого никто и слушать не хотел), Иосифом, Моисеем и т. д., то же будет и с Тем, Кто доведет эту борьбу до победного конца. Что выстрадал Давид (псалмы 21 и 40), через то же придется пройти и Ему, хотя на это, как принято считать, в тех псалмах нет ни малейшего намека. Более того, поскольку последний Победитель – фигура главная, к которой все и сводится, а ее предшественники – лишь робкие наброски к портрету этого великого образа, то, по сути, все получается наоборот: не их страдания отражаются в Его страданиях, а, напротив, Его – в их, и тогда, к примеру, псалмы приобретают явно пророческий смысл. Стало быть, пророчество в известной степени противопоставляется обетованию, указывая на препятствия, которые возникнут на пути к его исполнению.
Это объясняется тем, что пророчество, в отличие от обетования, для Бога или пред Богом, если можно так выразиться, не имеет обязательной силы, отчего и провозглашается Им не столь громко и не во всеуслышание, как второе. Оно, напротив, звучит неконкретно, окутано тайной и как бы запечатано. И та отчетливая связь с обетованием, которую нам удалось проследить с академической скрупулезностью после его исполнения, до этого никому не представлялась очевидной. Трудно даже себе представить, чтобы Бог Свои чудесные обещания дополнял условием: «А вы теперь делайте то-то и то-то», будто задавая программу действий. Бог не хочет насильно выстраивать человеческую историю и управлять ею. В самом деле, если люди будут знать все наперед и этим знанием руководствоваться, то подлинная история человечества невозможна. Если в отношении обетования можно сказать «оно непременно исполнится», то в отношении пророчества, когда оно уже исполнилось, правильнее говорить «это должно было наступить», но никак не «именно так тому и следовало произойти». Даже когда пророчество звучит как угроза, безоговорочного исполнения оно не требует, и к нему нередко применимы прекрасные слова Иеронима[24]: Рraedicit, non ut veniat, sed ne vaniat (Бог возвещает не для того, чтобы это наступило, а чтобы это не наступило). О том же говорит и Амос (гл. 7).
Противоречие между обетованием и предсказанием, возникающее нередко из-за различия в их божественном предназначении, отражено в Евангелии от Матфея. Иисус мог и должен был вырасти как сын Давидов. Он, родившийся в Вифлееме и в нем же засвидетельствованный Небесами, был уготован Божьему городу Иерусалиму. Но произошло иначе, как тому следовало произойти; как о Нем пророчествовалось, Он стал «Назареем», то есть «презренным», с первых же дней несущим на Себе клеймо ничтожного человека. Он мог и «должен был» быть признан Иерусалимом как Мессия, поэтому и вступал в Иерусалим так, чтобы как можно явственнее напомнить людям об обетовании Божьем (Зах 9:9). Но произошло все иначе, как тому (согласно пророчеству) следовало произойти: дочь Сиона[25], вместо того чтобы встретить Спасителя с ликованием, распяла Его.
Ярким примером наших рассуждений служит 53-я глава Книги Пророка Исаии[26].
Сегодня нам доподлинно известно, что речь идет о Спасителе. Но в самом тексте нет и намека (а как был бы он здесь уместен!) на то, что личность, о которой говорится, полностью идентична обещанному Исаией царскому сыну (Ис 7:12). Правда, в тех главах пророк настолько свободно обращается с понятиями «раб Мой», «раб Божий», что вопрос «хранителя всех сокровищ царицы Эфиопской» (Деян 8:26–40), обращенный к Филиппу: «прошу тебя сказать: о ком пророк говорит это?», представляется не таким уж неуместным и по сей день занимает умы богословов. В тех главах пророку открывается Божественный смысл пророческого служения, а в главе 53-й – сокровенный смысл страданий тех, кто его исполняет. В таком свете Исаии все отчетливее видится образ Великого Пророка, благодаря которому отвращается проклятие от Израиля и от мира. Исаия, по-видимому, и сам догадывался, что тот пророк – чудо-младенец и сын царя (Ис 7–12), но свести оба этих образа в один он не мог, поскольку Бог не осенил его знанием этого, а более, чем поведал Бог, знать, и уж тем более говорить, он не осмеливался. Сейчас, когда мы знаем, что обетование исполнилось, стало известно, что чудо-царь полностью воплотится лишь в Воскресшем, но прежде Он как пророк в облике раба Божьего, как распятый на кресте, исполнит пророчество Исаии (гл. 53), и так тому было суждено произойти, но тогда этого знать не могли. Еще одно обстоятельство способствовало сокрытию пророческого характера 53-й главы до тех пор, пока сказанное в ней не будет исполнено. Если судить по форме изложения, то в ней описывается не то, что произойдет, а что уже произошло. Нам, для кого исполнение пророчества уже в прошлом, это в глаза не бросается. Но от дохристианских читателей было скрыто, что здесь речь идет о чем-то отнесенном к будущему, которому и было суждено произойти.