– Сильвия Штайнметц… Грейс Сакс…
Грейс тоже помахала, подавив легкое раздражение. Она не Грейс Сакс, и никогда ею не была. Не то чтобы Грейс не нравилась фамилия мужа или ее смущали громкие ассоциации (Джонатан, впрочем, происходил не из богатой и влиятельной ветви и не состоял в родстве ни с Уорбургами, ни с Лейбами, ни с Шиффами. Его родные прибыли через Бостон из штетла в Восточной Польше). Но Грейс была не Сакс, а Рейнхарт. Под этой фамилией Грейс работала, она же будет значиться на обложке, когда выйдет книга, и во всех школьных документах Грейс фигурировала как Рейнхарт – включая бумаги, относившиеся к аукциону. Как ни странно, единственным человеком, называвшим ее Грейс Сакс, был отец.
– И наконец, ваша покорная слуга, Салли Моррисон-Голден! – объявила Салли, выдержав паузу для аплодисментов. – Я так рада, что сегодня мы собрались здесь, чтобы отдать дань благодарности нашей замечательной школе и сделать все возможное, чтобы наши дети каждый день приходили туда с радостью и удовольствием! Конечно, многие из вас сейчас подумали, – с хитрой улыбкой прибавила Салли, – «разве мы мало платим за учебу?».
Как и ожидалось, публика ответила смущенными смешками.
– Разумеется, нет. Но на всех нас лежит ответственность. Наша задача – позаботиться о том, чтобы в Реардоне могли обучаться те, кто этого достоин, вне зависимости от финансового положения.
Можно подумать, у нас какой-то чудесный оазис всеобщего равенства, скептически подумала Грейс. Толпа вяло похлопала.
– И конечно, – продолжила Салли, – именно мы должны позаботиться о том, чтобы наши замечательные учителя получали достойные зарплаты, иначе все они отправятся искать работу в других школах. Мы любим наших педагогов!
– Так точно! – крикнул кто-то из-под картины Джексона Поллака, вызвав тем самым взрыв смеха. Конечно, развеселил всех стиль ответа, а не его содержание. Да, учителей мы любим, подумала Грейс. Вот только недостаточно, чтобы пригласить их на сегодняшний вечер. Впрочем, какой учитель сможет выложить двести пятьдесят долларов за билет?
– Надеюсь, все захватили чековые книжки. Конечно, пить чудесное вино, угощаться изысканными блюдами и любоваться великолепным видом очень приятно, но нельзя забывать, зачем мы собрались! – улыбнулась Салли, восхищаясь собственной находчивостью. – Мы принимаем к оплате «Визу», «МастерКард», карты «Америкэн экспресс»! А также акции и облигации!
– Картины! – подхватила Аманда Эмери. – Недвижимость!
Ответом были неловкие смешки.
– А теперь, – возвестила Салли, – прежде чем засучим рукава и приступим к серьезному делу – то есть трате денег, – наш обожаемый директор, наш мистер Чипе[16] Роберт Коновер хочет выступить с обращением. Роберт?..
Директор прокладывал путь к платформе из дальнего угла гостиной. Когда он начал произносить речь, Грейс особенно не слушала, понимая, что слова прозвучат вполне предсказуемые. Опять благодарности, снова напоминания, для какой цели собираются деньги, и разглагольствования на тему, как приятно, что работа учителей получила столь высокую оценку. От скуки Грейс принялась глазеть по сторонам. Сильвия сидела рядом с ней за маленьким столиком. Перед ней наготове стоял ноутбук – Сильвии было поручено записывать ставки. Грейс посмотрела на экране время. Двадцать тридцать шесть. Джонатан не просто задерживался, а опаздывал, причем очень серьезно. Грейс прочесала взглядом толпу, для удобства мысленно поделив ее на сектора. Сначала справа налево, потом спереди назад. Джонатана среди гостей не оказалось. И в дверях его тоже не было видно. Тут в холл влетела маленькая группа, состоящая из опоздавших пар. Грейс признала в них родителей учеников младшей подготовительной группы. Джонатана с ними не было. Видно, вновь прибывшие все вместе начали праздновать торжественное событие заранее, в процессе чего напились до такой степени, что не заметили в холле вешалки. Припозднившиеся гости ввалились в гостиную в темных мехах и кашемире, смеясь над чем-то явно забавным, но не имеющим отношения к аукциону. Тут один мужчина наконец сообразил, куда они пришли и зачем, и велел остальным троим помалкивать. Между тем лифт за ними закрылся, а Джонатан все не шел.
Значит, визит соболезнования затянулся. Должно быть, родители не захотели отпускать его без угощения или матери в присутствии лечащего врача сына стало немного легче на душе. А может, собрался миньян[17], чтобы произнести кадиш[18]. В таком случае Джонатан никак не мог уйти и должен был хотя бы поприсутствовать и покивать в такт – вряд ли даже после стольких похорон пациентов он помнит слова молитвы наизусть. Грейс поражало, как он это выдерживает – еще одна шива, еще одна скорбящая семья, еще один кадиш. Джонатан несет на себе поистине непомерный груз – больные дети, их испуганные родители… По сравнению со сверкающей роскошной комнатой все это совершенно другой мир, подумала Грейс, обводя взглядом чуть раскрасневшиеся лица гостей. Слушая директора, они радостно кивали – видимо, директор говорил что-то приятное. Наверное, сообщал, что благодаря их здоровым, крепким детям школа заняла высокое место в очередном рейтинге частных образовательных учреждений Нью-Йорка. А может, рассказывал, что среди выпускников Реардона процент поступивших в университеты Лиги плюща выше, чем в Тринити и Ривердейле. Точно по команде, гости дружно улыбались и смеялись. А почему бы и нет? Здесь, в этом возвышавшемся над обыденными заботами пентхаусе, у всех все хорошо. Мужчины приумножают богатства, а женщины на добытые средства вьют роскошные гнездышки. И всех объединяет благородная цель – проявить «самоотверженность» и собрать пожертвования на школу, где учатся их же дети. Даже трудно представить, что где-то кто-то может переживать трагедию, свидетелем и участником которой стал Джонатан. Грейс представила мужа в крошечной квартирке в Краун-Хайте вместе с другими горюющими. К пальто приколот квадратный кусок ткани[19]. Вот он пожимает руки, склоняет голову, когда произносят молитвы, и чувствует – уж в этом Грейс была уверена, – что во всем виноват он.
Кто знает, когда Джонатан сможет приехать и приедет ли вообще? На секунду Грейс позволила себе предаться досаде. Но потом это неуместное ощущение отступило, сменившись гораздо более длительным чувством вины. Иногда Грейс прямо-таки ненавидела себя.
Между тем за привычное дело взялся аукционист «Сотби».
– Внимание, позвольте сделать краткое объявление, – провозгласил он.
Этот худощавый мужчина в якобы школьном галстуке держал в руке наполовину полный стакан воды. Стакан был самый простой, обыкновенный. Грейс сразу догадалась, что за этим последует, поэтому на Салли смотреть не решалась.
– К нашему аукциону добавился новый лот, – продолжил он. – И это мое собственное пожертвование в пользу школы Реардон, ради которой мы все здесь собрались. Выставляю на продажу вот этот стакан воды из-под крана. Уточняю – из-под крана в кухне. Начальная цена? Ноль. Любой из присутствующих мог бы сходить к раковине и налить воды в такой стакан самостоятельно.
Это вряд ли, подумала Грейс.
– А ваш стакан наполовину пуст или наполовину полон? – крикнул мужской голос из задних рядов.
Аукционист улыбнулся, но отвечать не стал.
– Делайте ваши ставки! – воскликнул он и поднял стакан над головой.
– Тысяча, – объявил кто-то с середины комнаты. Натан Фридберг, тот самый, у которого места в летнем лагере по двадцать пять тысяч каждое.
– Отлично! – прокомментировал аукционист. – Теперь наш замечательный стакан стоит тысячу долларов. Значит ли это, сэр, что вы готовы пожертвовать тысячу долларов родительскому комитету школы Реардон в обмен на полстакана воды?
Натан Фридберг засмеялся. Рядом с ним стояла жена, сжимавшая в унизанных кольцами пальцах ножку такого же обыкновенного бокала вина. Другой рукой женщина сжимала локоть супруга.
– Нет, – усмехнулся Фридберг. – Но готов пожертвовать две тысячи долларов.
Казалось, напрягшая толпа разом выдохнула.
– Значит, теперь стакан стоит уже две тысячи, – одобрительно кивнул аукционист. – Собственно, к чему я это затеял? Перед началом торгов всем нам следует вспомнить, с какой целью мы участвуем в аукционе. Разве мы не можем просто купить билет на бродвейский мюзикл? Или сами снять на недельку квартиру в Париже? Конечно же можем. Но суть нашего аукциона в другом. Мы здесь для того, чтобы собрать деньги для школы, в которой учатся наши дети, и это дорогого стоит. Предметы и услуги, выставленные в качестве лотов, оправдывают любые затраты. Кстати, должен заметить, – аукционист улыбнулся, – за свою карьеру я повидал множество аукционов, и ваш ничуть не уступает лучшим образцам.
– Три тысячи! – поднял руку Саймон Голден.
– Благодарю! – Аукционист поднял бокал, вода в котором становилась все дороже и ценнее. – Я ведь уже сказал, что это не шутка, и я всерьез рассчитываю выручить за этот стакан кругленькую сумму?
Теперь засмеялись все. В торгах решил поучаствовать еще чей-то муж, потом еще один. С каждой ставкой цена возрастала на тысячу долларов. Когда она достигла одиннадцати тысяч, аукционист снова поднял стакан. Казалось, даже он почувствовал, что этот балаган пора прекращать, пока дело окончательно не вышло за рамки разумного.
– Будут еще ставки? Предупреждаю – торг завершается.
Ставок больше не было.
– Продано! Один стакан, наполовину наполненный нью-йоркской водопроводной водой, достается джентльмену в очень элегантной синей бабочке за одиннадцать тысяч долларов. Сэр, получите вашу воду.
Под оглушительные аплодисменты Натан Фридберг приблизился к платформе, взял у аукциониста стакан и осушил приз до дна.
– Великолепный вкус! – доложил Фридберг. – Деньги потрачены не зря!
«Разогрев» мужчин и вселив в них боевой дух, аукционист начал серьезные торги. Путешествия, украшения, ужин с шеф-поваром в «Блю Хилл», билеты на церемонию вручения театральной премии «Тони», неделя в спа-отеле «Кэннон Ранч». Ставки бодро сыпались одна за другой, каждый резкий удар молотка по кафедре сопровождался всеобщим счастливым вздохом. Грейс видела, что Салли буквально вне себя от восторга. Продали только половину списка, но уже собрали больше, чем планировали за весь вечер.
Конечно, многие лоты звучали абсурдно, но даже Грейс знала – на школьных аукционах это обычное дело. В Дальтоне кто-то выставил на продажу право провести день в Овальном кабинете[20] – причем этой чести должен был удостоиться не сам победитель торгов, а его ребенок. В Спенсе кто-то за солидное пожертвование получил возможность сидеть рядом с главным редактором «Вог» Анной Винтур во время одного из показов Недели моды. Видимо, беседа с гуру модной индустрии в стоимость не входила. А про Коллегиат и вовсе ходили слухи, что там участникам предлагали встречи один на один с деканами, отвечавшими за набор новых студентов в Йеле и Амхерсте. Иными словами, на продажу выставлялся Доступ. Причем не за кулисы театра Гарден, хотя этот скромный лот предлагался на аукционах всех частных школ города. Нет, речь прежде всего шла о доступе к информации. И конечно, к широким возможностям.
Во время разгоряченных торгов за недельный отдых в Монтоке Грейс потихоньку выскользнула в холл, но туалет оказался занят.
– Скажите, пожалуйста, где здесь другая ванная? – шепотом спросила она у одного из многочисленных охранников. Тот мотнул крупной головой, указывая на дверь, за которой час назад скрылись две уроженки Карибских островов. – Можно?.. – на всякий случай уточнила Грейс.
За дверью скрывался не слишком широкий коридор, пол которого устилало какое-то хрустящее под ногами покрытие – кажется, из сизаля или чего-то в этом роде. С потолка на расстоянии десяти футов друг от друга свисали маленькие приглушенно светившие люстры. Однако над картинами старых мастеров была прикреплена собственная, идеально продуманная точечная подсветка. Благодаря ей полотна сразу бросались в глаза на темных стенах. Не удержавшись, Грейс остановилась перед обнаженной натурой Рембрандта. Трудно было поверить, что она не в музее, а в квартире, тем более в заднем коридоре. Стоило закрыть за собой дверь, и шумную вечеринку будто отгородило непроницаемой магической завесой.
Двери тянулись только с одной стороны коридора, будто в общежитии или в крыле для слуг в какой-нибудь старинной усадьбе. Впрочем, второй вариант, должно быть, недалек от истины, решила Грейс. Еще раз подумала о двух женщинах, скрывшихся за этой самой дверью с подносами, на которых, похоже, несли свой собственный ужин. Видимо, это были освобожденные от обязанностей няни. Возможно, дети легли спать, или их вовсе здесь нет. Тогда за чадами присматривают коллеги этих женщин в другой квартире или доме Спенсеров. Все двери были закрыты. Грейс направилась вперед, переходя от одной картины к другой, будто перепрыгивала реку по листьям кувшинок. Ванная обнаружилась в конце коридора благодаря видневшемуся сквозь щели свету и блеску белоснежной плитки. Дверь конечно же тоже была самым предостерегающим образом закрыта. Внутри с шумом работал потолочный вентилятор. Вдобавок слышался плеск воды – похоже, кран был включен. И еще что-то… Грейс нахмурилась. Как любой психолог, с этим звуком она была прекрасно знакома. Плач, причем самый искренний, надрывный и отчаянный, лишь чуть-чуть приглушенный прижатой ко рту ладонью. Грейс много раз видела этот жест, и призван он был вовсе не произвести впечатление на публику или добавить драматизма – рыдающие просто пытались сдержать рвущиеся наружу завывания. Даже спустя столько лет этот звук производил на Грейс самое удручающее впечатление. Она застыла в нескольких футах от двери, стараясь ничем не выдавать своего присутствия – даже дыхание затаила. Не хотелось добавлять к страданиям этой женщины осознание, что ее подслушивает чужой человек.
Нетрудно было догадаться, кто скрывается за дверью и из-за чего она так переживает. Грейс, как любая хоть чуть-чуть неравнодушная нью-йоркская мать, отлично знала, что у многих женщин, заботящихся об отпрысках богатых и знаменитых, есть собственные дети. Но чаще всего они были далеко – на островах, в других странах. Сколько сожаления и горечи вызывала эта горькая ирония… Данную тему не принято было затрагивать при встречах и в школьных коридорах. Она относилась целиком и полностью к миру нянь, который от мира матерей отделяла невидимая стена. Конечно, это был не секрет, однако порой создавалось чувство, будто речь идет о важной тайне. Что за жестокая издевка судьбы! Неудивительно, что эта несчастная женщина так рыдает, подумала Грейс, глядя на закрытую дверь. Она продолжала неподвижно стоять на том же месте, на сизалевой ковровой дорожке. Скорее всего, бедная няня вынуждена была оставить собственных детей в доме, который был во всех смыслах и отношениях далек от этого элитного пентхауса. И все ради того, чтобы дарить заботу и даже нежность детям Джонаса и Сьюки Спенсеров в этом невероятно дорогом городе. Видимо, женщина улучила редкую свободную минуту, когда квартира битком набита гостями, а хозяев нет дома, и предалась горю матери, разлученной с детьми.
Грейс попятилась, надеясь, что сизаль под ногами не будет шуршать. К счастью, ей удалось не наделать шума. Грейс сделала еще один робкий шаг назад, потом повернулась и вернулась туда, откуда пришла.