Про мать именинника Грейс знала очень мало – только то, что зовут эту женщину Линси и родом она откуда-то из южных штатов. Высокая, стройная, грудь находится непропорционально высоко и имеет неестественно круглую форму. А еще у данной особы была упорная привычка обращаться ко всем в школе, и к взрослым, и к детям, используя слово «народ». Впрочем, Грейс вынуждена была признать, что это удобный способ выкрутиться из положения, если не помнишь чьего-то имени. Генри и сын Линси учились в одном классе уже три года, однако Грейс была почти уверена, что эта женщина так и не дала себе труда запомнить ее имя. Дети мужа Линси от первого брака тоже учились в Реардоне, только в старших классах. Занимал он какую-то должность в банке. Справедливости ради следует заметить, что Линси всегда была вежлива, однако в ее случае хорошие манеры производили впечатление фасада, за которым ничего не стоит.
Еще один факт, в значительной степени определяющий характер Линси, состоял в том, что у нее была невероятных размеров коллекция сумок «Гермес Биркин» всех существующих цветов. Одни были из страусиной кожи, другие из крокодиловой, третьи из телячьей. Грейс всегда обращала внимание на сумки «Биркин» – у нее самой была такая. Простая, классическая коричневая «Того». Джонатан подарил на тридцатый день рождения. В магазине «Гермес» на Мэдисон-авеню бедняге на пути к цели пришлось преодолеть тяжелейшие препятствия. Умилительный в своей наивности, Джонатан простодушно считал, что можно просто зайти и купить сумку «Биркин». Грейс обращалась с этим драгоценным подарком крайне бережно и хранила на выстланной тканью полке в шкафу вместе с почтенными пожилыми родственницами – двумя «Гермес Келли», которые Грейс унаследовала от матери. Это была большая тайна, но было ужасно любопытно посмотреть на коллекцию Линси в естественной среде обитания. Интересно, где она их хранит? Должно быть, отвела специальный шкаф – если не комнату. Оставалось надеяться, что хозяйка предложит гостье экскурсию по квартире.
– Привет! – поздоровалась Линси с Грейс и Генри.
Сын поспешил присоединиться к другим детям в гостиной. Грейс же замерла напротив хозяйки, ожидая, когда ее проведут в святая святых. Через другую арку виднелась огромная столовая. Дверь, ведущая в кухню, была открыта, и за кухонным островом сидели несколько других матерей. Все пили кофе. Грейс подумала, что ей доза кофеина тоже не помешала бы. В это субботнее утро Грейс никуда не спешила – встреча с парой, у которой разразился кризис в отношениях, была назначена ближе к вечеру.
– Рада, что вы пришли! – с обычной приветливой улыбкой воскликнула хозяйка, на этот раз обойдясь без «народа». Потом сообщила, что закончится праздник в четыре. И наконец прибавила, что один из консьержей с радостью вызовет для Грейс такси.
Привратник вызовет такси.
Ошеломленная Грейс направилась к двери, потом шагнула в лифт и начала долгий спуск на первый этаж. В доме, где выросла и до сих пор проживала Грейс, консьержи были по большей части ирландцы, болгары или албанцы. Приветливые ребята, сами живущие в Квинсе и состоящие в местных добровольческих пожарных отрядах. Показывают тебе фотографии своих детей, всегда готовы и придержать дверь, и поднести сумку. Иногда их забота становится даже немного навязчивой, так что приходится махать рукой и говорить «я сама». И конечно, такси они тоже вызывали. Как же иначе? Грейс знала, что вызывать для жильцов такси входит в обязанности консьержа, – говорить ей об этом не надо было.
Тем утром, выйдя на Парк-авеню, Грейс чувствовала себя будто наивная Дороти из фильма «Волшебник страны Оз», которая из черно-белого Канзаса перенеслась в цветной сказочный мир. Квартира Линси располагалась в знаменитом доме – даже в скандально знаменитом. В свое время здесь обитало немало гангстеров. Здесь же проживал папин деловой партнер. Грейс много раз праздновала Новый год в квартире на несколько этажей ниже апартаментов Линси. Каждый раз на ней было подобранное мамой платьице и лакированные кожаные туфельки из «Тру Тред», а в руках – детская сумочка. Конечно, с тех пор декор в холле изменился – и, пожалуй, не один раз. Грейс уже с трудом припоминала шикарные интерьеры своего детства, вдохновленные эпохой джаза. Теперь кругом были только гранит, мрамор, гладкие металлические поверхности и высокие технологии. Консьержи в униформах, охранники в штатском, только намеком дающие потенциальным нарушителям понять, кто они. И вот, из этого холодного, какого-то отталкивающего богатства Грейс шагнула на городскую улицу. Была весна, и посередине на клумбах с невероятно дорогой землей пробивались к прятавшемуся за облаками весеннему солнышку ярко-розовые и желтые цветы. Сколько лет Грейс каждый год видела эту картину? Сколько раз любовалась рождественскими елками, статуями Ботеро и стальной скульптурой Луизы Невельсон на Девяносто второй улице – той самой, которая считается воплощением Манхэттена? Грейс даже помнила крест, в честь праздника всю рождественскую ночь светящийся на здании «Метлайф», – впрочем, тогда это еще было здание «Пан-Америкэн». В те времена вид креста, освещающего Парк-авеню, не вызвал никаких комментариев и уж тем более общественного возмущения представителей других конфессий и атеистов. Вот какие давние времена помнила Грейс.
Значит, консьерж с радостью вызовет для нее такси?.. Нет, это не мой город, думала Грейс, сворачивая на север и шагая по улице. Когда-то был ее, а теперь – нет. Жить где-то еще Грейс не приходилось – за исключением тех лет, что она провела в колледже. Более того, Грейс даже никогда не задумывалась о том, чтобы перебраться в другой город. Впрочем, в Нью-Йорке постоянство достоинством не считается. Все-таки странный это город – вновь прибывших принимает сразу, стоит лишь высадиться из автобуса, самолета или любого другого вида транспорта. Здесь нет характерного для большинства других мест «испытательного срока», когда считаешься «чужаком», «неместным» или «северянином» и только твои правнуки удостаиваются наконец чести считаться «своими». В Нью-Йорке же вливаешься в кипучую жизнь сразу и без промедления. Главное, чтобы было куда идти, и присутствовало желание добраться туда как можно быстрее – тогда тебе с ньюйоркцами по пути. Здешним жителям нет ни малейшего дела до твоего акцента, их не интересует, входили ли твои предки в число первых переселенцев. Достаточно того, что ты хочешь жить именно здесь, когда мог бы выбрать любое другое место. Впрочем, местные искренне недоумевают, как вообще можно предпочесть что-либо Нью-Йорку.
Грейс, родившаяся на Семьдесят седьмой улице и выросшая на Восемьдесят первой, до сих пор жила в квартире своего детства и отдала сына в школу, где училась сама. Сдавала вещи в прачечную, услугами которой пользовалась мама, ужинала в любимых ресторанах родителей и покупала Генри ботинки в «Тру Тред». Впервые в этом магазине она побывала маленькой девочкой. Возможно, Генри сидел на том же креслице, что и его мама, и размер ноги ему измеряли тем же специальным инструментом. Короче говоря, Грейс была жительницей Нью-Йорка до мозга костей. Джонатан вырос на Лонг-Айленде, однако превратился в настоящего ньюйоркца, едва повернув ключ в двери их первой неуютной квартиры, располагающейся в башне из белого кирпича на Западной Шестьдесят пятой улице рядом с домом Рузвельта. А вот теперь появляется Линси, которая в городе без году неделя, впархивает под руку с успешным мужем и селится в одной из самых роскошных квартир одного из самых знаменитых домов. Причем встретило ее Большое Яблоко одними привилегиями и удовольствиями – магазины, элитная школа для детей, косметологи, прислуга. Подружки похожи на нее как две капли воды. Эти женщины понятия не имеют об истории города – впрочем, данных особ и не интересует то, что происходило здесь до их приезда. Оставалось надеяться, что надолго они здесь не задержатся. Ведь для них Нью-Йорк – просто город, куда перевез их муж. На его месте могла бы оказаться, скажем, Атланта, или Орандж-Сити, или дорогие пригороды Чикаго. И эта женщина тоже называет себя жительницей Нью-Йорка! Возмутительно!
Салли, конечно, была права – Генри не нуждался в том, чтобы его провожали и забирали с музыкальных занятий. Нью-йоркские дети начиная с десяти лет свободно гуляют по всему городу и знают его как свои пять пальцев. И вообще, многие ровесники Генри не обрадовались бы, если бы каждый день в три пятнадцать в школьном холле их встречала мама. Генри же, несмотря на свои двенадцать, по-прежнему высматривал ее, спускаясь по каменной лестнице и хлопая длинными ресницами. Стоило сыну заметить Грейс, и на лице сразу отражалось облегчение. Генри радовался, что она пришла. Для Грейс это был самый приятный момент любого дня.
Вот Генри подошел к ней. На спине у сына висел футляр со скрипкой. Грейс, как всегда, испытала беспокойство – переносить такой дорогой инструмент таким ненадежным способом… Генри чисто символически обнял Грейс и сразу опустил руки, намекая, что хочет поскорее уйти. Она последовала за сыном, едва удерживаясь, чтобы не велеть ему застегнуть куртку.
Стоило отойти от школы не меньше чем на квартал, и Генри сразу взял ее за руку. У сына до сих пор сохранилась эта привычка, и Грейс постаралась не слишком горячо отвечать на пожатие.
– Как дела? – вместо этого спросила она. – Джона не слишком задирал нос?
Джоной звали бывшего лучшего друга Генри. Как-то раз в прошлом году парень холодно заявил, что больше не заинтересован в продолжении многолетней дружбы, и с тех пор едва здоровался с Генри. Теперь у Джоны появилось двое новых приятелей, которые не отходили от него ни на шаг.
Генри пожал плечами.
– Тебе тоже ничто не мешает найти новых друзей, – заметила Грейс.
– Знаю, – ответил сын. – Ты уже говорила.
Но Генри хочет дружить именно с Джоной. Разумеется. Мальчики были неразлейвода с детского сада и играли вместе каждое воскресенье. По традиции в августе Джона гостил две-три недели в домике на озере в Коннектикуте, и ребята вместе посещали местный лагерь дневного пребывания. Но в прошлом году родители Джоны развелись. Отец съехал, а мать перевезла детей в квартиру на Вест-Сайд. На самом деле Грейс не удивлялась, что мальчик начал вести себя подобным образом, – таким способом он пытался установить контроль хотя бы над той частью своей жизни, которая зависела только от него, а не от прихоти родителей. Грейс пыталась обсудить ситуацию с матерью Джоны, Дженнифер, но безуспешно.
Учитель Генри жил в обшарпанном здании на Морнинг-сайд-Хайтс с большим темным подъездом. Большую часть жильцов составляли престарелые беженцы из стран Европы и преподаватели из Колумбии. Считалось, что внизу должен дежурить консьерж, но когда бы Грейс с Генри ни пришли, на месте этого неуловимого человека не оказывалось.
Грейс нажала на кнопку домофона и подождала обычные пару минут, пока мистер Розенбаум проделает непростой путь от классной комнаты до висевшей на кухне трубки и впустит гостей. В скрипучем лифте Генри вынул скрипку из футляра и взял в руки как полагается. Мальчик готовился к встрече с требовательным мистером Розенбаумом, который частенько напоминал ученикам, что всегда найдутся другие – причем более талантливые другие, намекал он, – которые счастливы будут занять место неспособных или ленивых. Не в последнюю очередь благодаря напоминаниям матери Генри прекрасно знал, что место в рядах учеников Виталия Розенбаума было предоставлено ему только потому, что он обладает соответствующими способностями и подает надежды. Чем дальше, тем серьезнее Генри относился к оказанной чести. Грейс чувствовала, что сын не хочет лишиться почетного места. Разве что если сам решит уйти, но выгнать себя не позволит.
– Добрый день.
Заранее открыв дверь, учитель ждал на пороге квартиры. За спиной у него виднелся темный коридор. Из кухни доносился безошибочно узнаваемый запах капусты – одного из главных ингредиентов в весьма ограниченном кулинарном репертуаре Малки Розенбаум. Малка до сих пор готовила исключительно традиционные блюда венгерских штетлов[8].
– Добрый день, – ответила Грейс.
– Здравствуйте, – прибавил Генри.
– Занимался? – сразу перешел к делу Розенбаум.
Генри кивнул:
– Только у нас сегодня утром был тест по математике, вчера надо было готовиться. Пришлось день пропустить.
– Жизнь – сплошной тест, проверка на прочность, – укоризненно, как всегда в таких случаях, произнес Розенбаум. – Из-за математики забрасывать скрипку не годится. Тем более что игра на музыкальных инструментах тоже развивает математические способности.
Генри кивнул. Если верить Розенбауму, музыка помогает добиться успехов и по истории, и по литературе, и по физкультуре, не говоря уже о внутренней гармонии. Все это Генри знал, но было ему известно и то, что учиться надо.
На самом уроке Грейс, как всегда, не присутствовала. По давней привычке села на низкий, украшенный резьбой старинный деревянный стул в коридоре и достала мобильный телефон, собираясь проверить сообщения. Увы, предмет мебели был не слишком удобный – в те времена слишком заботиться о комфорте было не принято, так что приходилось довольствоваться чем есть.
Сообщений обнаружилось два. Одно от Джонатана – писал, что в больницу сегодня поступили два новых пациента, поэтому домой вернется поздно. Вторую эсэмэску прислала клиентка Грейс – отменяла назначенный на завтра сеанс без объяснения причин и предложений перенести встречу на другое время. Грейс нахмурилась. Принимать близко к сердцу проблемы клиентов – непрофессиональный подход, но история этой женщины ее беспокоила. Во время прошлого приема ее муж надумал признаться, что его, как он выразился, «юношеские эксперименты» с мужчинами не ограничились студенческим возрастом и продолжаются до сих пор. У Грейс сложилось впечатление, что этот мужчина не «ищет себя», а давно уже нашел. Супруги были женаты восемь лет и воспитывали пятилетних девочек-двойняшек. Немного подумав, Грейс отправила клиентке сообщение с просьбой перезвонить.
По коридору до нее доносилась музыка – соната № 1 Баха, соль минор, сицилиана. Некоторое время Грейс просто сидела и рассеянно слушала, но тут и игру сына, и ее размышления прервало замечание мистера Розенбаума. Грейс достала органайзер, в который записывала назначенное время приемов, и вычеркнула отмененную встречу. Грейс работала с этой парой около восьми месяцев и с самого начала обратила внимание на мужа. Подозрения переросли в уверенность – проблема заключалась в его сексуальной ориентации. Грейс решила не затрагивать этот вопрос сама и подождать, пока супруги по собственной инициативе заведут разговор на больную тему – что, естественно, и случилось. Но только после долгих недель хождения по кругу. Жена жаловалась, что муж отдалился и ведет себя будто чужой человек, не заботясь о делах семьи. Рассказывая обо всем этом, она сидела на кушетке с грустным, поникшим видом. И вдруг ни с того ни с сего проговорилась: то ли на первом, то ли на втором свидании будущий муж упомянул, что у него были отношения с соседом по общежитию.
– Ну да. Я и не скрывал, – принялся отбиваться муж. – Не понимаю, зачем ты сейчас об этом заговорила. Мне просто было любопытно попробовать.
Дзынь! – прозвенел первый тревожный звоночек. И вообще, продолжил муж, серьезные отношения у него были только с одним парнем. А остальные – так… И снова – дзынь!
Очаровательно, с раздражением подумала Грейс, рисуя вокруг зачеркнутых слов морские раковины. И снова, сидя на неудобном кресле в пропахшем капустой коридоре квартиры Виталия Розенбаума на Морнингсайд-Хайтс, Грейс испытала ту же бессильную досаду, что и в тот день. Очень знакомую досаду.