Реактивный бомбардировщик Ил-28
Заместителем командира бомбардировочного авиаполка был Герой Советского Союза Владимир Игнатьевич Стрельченко. Летный состав уважал его за боевые заслуги, летное мастерство. Он знал людей, отлично понимал, чувствовал, когда надо сурово требовать исполнения воинских обязанностей, а когда можно пошутить, рассказать байку, анекдот. Холодно, ветер, долгое ожидание вылета, и вдруг в группе летного состава оживление, взрыв хохота и веселье. Догадываемся: туда пришел Владимир Игнатьевич и веселой шуткой укорачивает время перед ответственным и трудным полетом.
Наверное, это осталось у командира с войны, когда его эскадрилья из-за плохой погоды или по другой причине томилась в ожидании полета на боевое задание и в головы лётчиков лезли разные мысли, воспоминания, нередко грустные, и веселый, общительный, импульсивный командир Владимир Игнатьевич Стрельченко шуткой поднимал дух бойцов.
Мне пришлось выполнять учебно-боевые полеты в составе его экипажа, и меня всегда восхищала отличная техника пилотирования Стрельченко, точное и очень плавное выдерживание всех параметров полета, так необходимое для того, чтобы сброшенные бомбы поразили цель. Штурману при таком пилотировании, при таком командире забота одна: поймать цель в окуляре и сбросить бомбовый груз.
Голос Владимира Игнатьевича в полете становился душевным, ободряющим, и вроде не команды, а просьбы звучали, но выполнить их хотелось как можно лучше.
Понимал ли сам Владимир Игнатьевич, как он нужен всем нам как лётчик, командир и товарищ?
Подполковнику Стрельченко на службе в нашем авиационном полку не везло только в одном: у него не было настоящего полкового командира. Один не пожелал ехать в суровое Забайкалье, но числился командиром. Другой приехал и продолжительное время болел. А третий оказался плохо подготовленным для вождения летных групп. Поэтому Стрельченко пришлось фактически долгое время быть в двух лицах – командиром и заместителем по летным делам.
Умение водить большие группы самолетов было признанным мастерством подполковника Стрельченко. От ведущего полковой колонны зависит многое. Он должен думать и помнить о каждом лётчике в строю. От ведущего зависит соблюдение всех установленных интервалов и дистанций в группе. И этими незаурядными способностями при вождении полковых колонн в полной мере обладал Владимир Игнатьевич Стрельченко. Мне помнится такой случай, когда на требование третьего командира полка поставить ведущим большой группы самолетов на летно-тактических учениях его, а не заместителя, комдив генерал-майор Соколов Арсений Иванович, сам отличный лётчик, ответил:
– Полк поведет на ЛТУ Стрельченко, а вы научитесь водить звено и пока будете командовать на земле.
Владимир Игнатьевич стал полковником. Однако настало время, и по состоянию здоровья он не смог летать, ушел в отставку. В гражданских условиях он не сразу нашел себя. Обладая природным даром рассказчика, он был в лекторской группе Брянского обкома партии, много выступал с лекциями и докладами на заводах, в школах, на предприятиях города Брянска.
Однажды, находясь в отпуске, я встретил Владимира Игнатьевича с перевязанной головой, и невольно спросил:
– Что случилось? Где получил травму?
– По глупости. Ехал без защитного шлема.
– В своей «Победе» без шлема? А кто ж в легковушке…
– Да нет, – перебил меня Стрельченко, – теперь я работаю водителем-испытателем боевых бронемашин. Гнал на установленной скорости по дороге автодрома, без шлема, маршрут знал хорошо, а какой-то чертяка перекопал дорогу, я и вмазался в эту ямку. Знаешь, Борис, не могу я без штурвала и техники. Пусть хоть баранка боевой автомашины напоминает мне штурвал самолета и мою летную работу.
* * *
Имя Героя Советского Союза В. И. Стрельченко носят пионерские дружины школы-интерната №3 в Саратове, школы №8 в Саранске, школа №27 в городе Сумы, класс в воронежской средней школе №8, класс в школе №31 города Москвы.
Мемориальной доской с его именем в городе Саратове увековечен дом, в котором он жил в последнее время.
Ушел из жизни Владимир Игнатьевич в 1981 году. На его могиле в Саратове – скульптура лётчика и надпись:
«Не верьте, что он умер, он словно сокол улетел в свой последний полет.
Герои не умирают. Они уходят в бессмертие».
Сокол
И сегодня, в век реактивной авиации
и космических кораблей, небо
продолжает притягивать нас к себе
с той же неистовой силой, что и во
времена грека Икара, французов
Монгольфье и русского моряка
Можайского…
Сергей Анохин
Его манила высота с мальчишеского возраста. Он любил смотреть на землю сверху. Для этого облазил, наверное, все крыши в Замоскворечье, забирался на самые высокие трубы, ходил вечно в саже… пока не увидел аэроплан.
Летать!
Но Сереже Анохину было только двенадцать лет. Кто примет всерьез мечту пацана? Такие нашлись среди авиаторов, летавших с Ходынского поля. Он бегал смотреть их полеты, они не отказывались что-нибудь рассказать ему, ответить на вопросы, показать самолет, и предупреждали: «Если задумал летать серьезно, начинай приобретать знания уже сейчас!»
Сергей покупал и доставал авиационную литературу, вчитывался в нее. Часто бывал в аэрохиммузее, круг знакомых ему лётчиков расширялся.
В 20-е годы очень популярными были лотереи Осоавиахима. Как-то старший брат подарил Сергею лотерейный билет. Билет выиграл лыжи. Лыжи по тем временам стоили дорого, и все считали, что Сергею повезло. Но когда он пришел за ними, увидел на рекламном плакате другой выигрыш – полет на аэроплане вокруг Москвы.
– А можно заменить лыжи на полет?
В искристых глазах паренька была такая горячая просьба, что ему не отказали.
И он полетел. Из аэроплана вышел восхищенный и потрясенный, укрепившись в желании быть только лётчиком.
Работать Сережа начал с пятнадцати лет. Сначала чернорабочим на Рязанско-Уральской железной дороге, в Москве – ремонтным рабочим пути, автобусным кондуктором. Только исполнилось восемнадцать, сразу же подал заявление в военно-теоретическую летную школу. Не получилось. Худенький, небольшого роста юноша не произвел нужного впечатления на строгую медицинскую комиссию, его не забраковали, нет, оставили кандидатом в курсанты, но… кандидатом второй очереди.
Сергей устроился работать в Бахметьевский автобусный парк Москвы шофером.
– Не унывай, Сережа! – успокоил его товарищ по работе Г. А. Кох. – Не сразу в небо соколы взлетают. Я вот учусь в планерной школе и тебе советую начинать с планеров.
Сергей внял совету.
Лётчик №1 легендарный Сергей Николаевич Анохин
– Я, – вспоминал Сергей Анохин, – посменно работал на автобусной линии, вечером ходил на занятия в планерную школу и, кроме того, еще посещал кружок, где мы строили свой планер ИТ-4, на котором я совершил свой первый полет.
День первого полета, после коротких пробежек, подлетов, зафиксировался в памяти Анохина ярко: это было светозарное утро одного из дней 1930 года на станции Первомайская, теперь это хорошо известная Планерная. Есть там Лысая гора. Вот с нее и прыгнул первый раз Сергей на крыльях в небо как учлёт.
Много было еще в жизни Анохина школ – Центральная школа лётчиков, Высшая парашютная школа. И все он закончил с отличием.
Первая скромная известность пришла к нему в сентябре 1933 года с короткой заметкой в журнале «Самолет». В ней рассказывалось, что «т. Анохин, стартовав на „Упаре“, при южном порывистом ветре прошел под грядой облаков через Святую гору к Отузам, обогнул Карадаг с моря, вышел к Коктебелю и вернулся на старт. Полет интересен своим труднейшим маршрутом, – писал автор статьи. – Немногие попытки преодолеть этот маршрут, делавшиеся на прошлых слетах, ни разу не увенчались успехом».
Случилось это в Крыму, в Коктебеле, на горе Клементьева, где проводились ежегодные слеты планеристов. В соревнованиях участвовали планеры самых различных моделей и типов, разработанные известными авиаконструкторами Шереметьевым, Грибовским, Антоновым, многими другими изобретателями-самоучками. Почти на всех Сергею Анохину приходилось летать, многие из них он поднимал в небо в первый раз.
Пожалуй, тут, в Крыму, впервые Анохин испытывал и свой характер.
– Самым удобным для нас был южный ветер на горе, создававший восходящий поток, – вспоминал Сергей Николаевич с удовольствием. – Но мы летали и без него. В облаках. Мы парили в них вслепую, а когда выныривали, оказывалось, что посадку делать уже негде. Приходилось садиться на пляжах в Гурзуфе и Ялте. Иногда, летая над пляжем, выполняли фигуры высшего пилотажа, крутили петли. Публика собиралась, смотрела на это воздушное представление. Перед приземлением кричали: «Освободите пляж! Освободите пляж!» И летали вдоль узкой прибрежной полоски, пока отдыхающие освобождали нам место. При удачном ветре раз парил я над Карадагом, увлекся потоками, кружил, стараясь не потерять высоты. Вдруг промелькнула какая-то тень. Оглянулся и увидел орла. А надо заметить, что в целях лучшего обтекания планера человеку оставляют в фюзеляже лишь малое отверстие – для головы. Я и руки не мог бы при желании высунуть. Орел же, видно, посчитал меня огромной птицей и стал играть, целить в меня выпущенными когтями. Ну, думаю, плохи шуточки, лицо защищено только очками. Начал кричать, отгонять его голосом. Не слежу уже, где парю, кричу и мотаю головой. А он взовьется, и снова рядом, вот-вот глаза выцарапает. Как ни кричу, орел все пикирует. Маневренность настоящей птицы несравненно лучше, и он этим пользуется. Потом ему, видать, эта игра надоела – исчез. Однако и высоты у меня не стало. А под крылом уже Судак. Мне удалось благополучно приземлиться на его окраине, на пустыре…
Нравились Сергею Анохину полеты в Коктебеле. С высоты казалось, будто адские силы демонстрировали здесь свое могущество. А за горизонтом, где-то рядом, находятся сказочные волшебные страны. И каждый раз, когда в полете он видел дальние манящие вершины гор, напевал любимую песню:
Поднялись высоко шапки сдвинутых гор
…Первым оторвался от горы и улетел на планере вдаль Никодим Симонов – приземлился около Алушты. За ним рванулся на юг Семен Гавриш. Но, перелетев одну гору, был брошен нисходящим потоком прямо в лес. Кроны деревьев попались мягкие, хорошо спружинили, и его планер уцелел. Потом и Сергея Анохина потянуло вдаль к Севастополю. Маршрут был рискованным, потому что нормальная посадка почти исключалась: сплошное нагромождение скал, бетонные столбы и металлические изгороди вокруг домов отдыха и санаториев. Можно рассчитывать только на удачу в случае вынужденного приземления.
По словам Сергея Николаевича, он кругами в восходящих потоках набрал над горой приличную высоту и взял курс на запад. До Ливадии шел нормально. За «Ласточкиным гнездом» открылись новые прекрасные пейзажи. Усилился ветер. Склон постепенно снижался, и планер спускался вместе с ним. Море штормило, крупные валы вдребезги разбивались о берег. Нужно было прекращать полет, но садиться в такую погоду на море дело безнадежное – волна тотчас перевернет планер.
Анохин решил тянуть до Балаклавы и попытаться сесть там. Когда подошел к Байдарским воротам, стало темнеть, и теперь уже хочешь, не хочешь, а приземление неизбежно. Ветер дул вдоль склона и планер не держал, а прижимал к земле. Анохин перелетел мыс, за которым неожиданно открылись совершенно отвесные скалы, а перед скалами – крохотный пляжик местечка Батилиман, что означает «тонущий лиман». Что делать? Садиться вдоль пляжа он не мог: площадка коротка, с берега не подойти, там скалы. Единственный выход – садиться с моря. Но как? Приводняться, с расчетом выскочить на берег? У берега камни, которые моментально разнесут планер в щепки. А щепки влепятся в скалу, нависшую над пляжиком.
И вдруг Сергей Анохин увидел на берегу камень и столб для тента – нечто вроде ворот шириной метров пять. Быстро сообразил: фюзеляж планера пройдет, а крылья зацепятся и выполнят роль амортизатора. Решил идти на этот вариант посадки.
Заход с моря… нырок между камнем и столбом… удар… крылья разрушены. Но фюзеляж с кабиной пилота не потерял еще всей инерции полета и бьется о каменную стену…
С пограничной заставы, одна из сторожевых вышек которой была расположена на утесе, в Гурзуф полетела телеграмма:
«АВАРИЙНАЯ ПОСАДКА В МЕСТЕЧКЕ БАТИЛИМАН.
ПЛАНЕР РАЗБИТ, ПИЛОТ АНОХИН ЖИВ.»
Утром из Коктебеля приехали планеристы во главе с Гавришем. Побывали на месте посадки. Увидели разбитый вдребезги планер. Искали следы крови. Не нашли. Им сказали, что пилот находится в одном из домов отдыха, где его устроили на ночлег.
Семен Гавриш ворвался в комнату, где спал Анохин, с возгласом:
– Сережа, я столько пережил. Мы осмотрели берег, не знаю, как можно после такого удара уцелеть!
– Я оцарапал руку. Вы же получили телеграмму, что я невредим?
– Нам телеграфировали, что ты «жив», а между «жив» и «невредим» большая разница! Как все случилось?
– Ты же видел, пытался смягчить удар. Кабина в утес все-таки врезалась, но на излете. Вылез. Невдалеке, вижу, торчит пограничная вышка. Подлез по камням к ней. Так, мол, и так – прилетел, говорю. А пограничник недоумевает: какой полет? Откуда ты свалился? Уговорил его все-таки передать телеграмму в Гурзуф. Была ведь у нас такая договоренность: дать знать о себе телеграммой… Вблизи находился санаторий комиссии содействия ученым. Тот самый, где мы сейчас с тобой. Здесь о моей посадке уже знали и встретили меня овациями. Какие к черту овации? Настроение у меня жуткое: до цели не долетел, планер расколотил…
– А на горе молодежь бушует, обвиняет руководство школы в том, что оно разрешило нам летать с Роман-Кош, рисковало мастерами.
– И напрасно бушуют. Если будем сидеть на месте, вообще никаких достижений не будет.
Сергей Анохин набирался опыта, который, сплавляясь с врожденным талантом, позволил ему стать большим мастером советского планеризма. Его летная книжка фиксировала на своих страницах всесоюзные полеты и мировые рекорды, дерзкие экспериментальные полеты и парашютные прыжки.
«Игра со смертью» – так назвали американцы «неслыханный по дерзости эксперимент», который провел в воздухе пилот-инструктор Сергей Анохин.
Все началось с научного спора членов техкома на 10-м Всесоюзном слете планеристов в 1934 году. Дебатировался жизненно важный вопрос, глубинная суть которого – безопасность полета. В то время авиаконструкторам не было ясно, на какой же скорости планер и самолет могут войти во флаттер и разрушиться. Профессор Владимир Петрович Ветчинкин подсчитал, что аппарат потеряет крылья, если полетит быстрее 220 километров в час, а большинство специалистов считали, что до скорости 300 километров в час ничего с планером не случится.
Решили провести испытательный полет. Для этого выбрали «Рот-Фронт-2» конструкции О. К. Антонова, как аппарат, совершенный с точки зрения аэродинамики и оптимальной прочности.
– Олег Константинович, не давайте ломать этот планер! Зачем губить такую хорошую машину? – уговаривал Антонова шеф-пилот «Рот-Фронта» Виктор Расторгуев, мечтавший установить на длиннокрылом серебристом красавце рекорд высоты.
– Надо, Виктор. Надо, – решительно ответил Антонов.
Планеров такого типа было четыре варианта, каждый
в своем роде единственный.
Доверили провести испытание Сергею Анохину, к тому времени зарекомендовавшему себя авиатором с огромным самообладанием, ювелирно точным в пилотировании, человеком с отличной реакцией в минуты опасности.