Усталость вдруг навалилась на нее. Полдня прошло просто в дороге. В дороге с заездом на концерт.
Зеленые огни светофоров казались перемигиванием дьявольских глаз дракона, который был повсюду. Пробки были и на обратном пути. Ольга вздохнула, подумав о пустой квартире, что ждала ее с новыми впечатлениями. Или не ждала.
На скамейке перед подъездом сидел Евгений.
– Ты чего? Сдурел?
Он опустил голову на грудь и тихонечко посапывал. Ольга прошла бы мимо, если бы не его портфель. Этот черный, потрепанный портфель она узнала бы из тысячи. Он валялся прямо перед ступеньками подъезда. Все шли, перешагивали через него равнодушно, никто не трогал его, не поднимал и не уносил. Рядом, к игровой детской площадке была припаркована его машина.
– Ты еще и на машине.
– Ну пешком бы к тебе я не дошел в таком… таким… – вдруг очнулся Женя и поднял голову.
Серая куртка с капюшоном делала его похожим на школьника.
– Ты бы и сидел тут до ночи? Я вообще-то на дачу уехала.
Ольга уселась рядом с ним на мокрую скамью.
– Ты… и на дачу… гы, – он усмехнулся, ровный ряд белых зубов показались чем-то летним на фоне плакучей и древней осени.
– Ты хоть что-то еще соображаешь? А? – она потрепала его по плечу, то ли делая попытку его поднять, то ли пытаясь его протрезвить простым прикосновением.
– Да куда ты от компа, что я тебя не знаю, что ль? Ты будешь сидеть перед экраном до опупения, пока глаза не вывалятся от старости.
– Не от старости, а от напряжения. Я себе очки купила специальные.
– Гы, ну кому ты это говоришь? Чтобы ты поставила между собой и экраном что-то еще.
– Очки – не ставят.
– А что – содят? – голова его мотнулась, он снова показал свои свежебелые зубы. Ударение было хулигански поставлено на неправильную букву «О». Бывший отличник – его преследовали комплексы неполноценности.
– Садят огурцы. А очки надевают.
– Ну надела. Между собой и компом. Да ты ничего не потерпишь. Слепая, а все будешь носом тыркать.
– Ну, во-первых, у меня есть скайлинк. Я теперь и с ноутом могу на любом пеньке в инете сидеть.
– Модуль? – удивленно глянул он на рыжие волосы Ольги.
– Да, и скорость там будет покруче чем от…
– И плата – тоже.
– Ну плата – это дело времени. Ты пришел тут про скайлинк поговорить?
Ольга подобрала портфель своего одноклассника.
Смешно, но от школы отделяло их уже четверть века. А Женька все еще ходил с тем же портфелем
– Послушай, я пришел к тебе… короче… пойдем, я тебе… нет… короче, помочь мне некому.
– Ты и помощь! Не верю ушам своим, ты же у нас клеишь потолок!
– Это что за жаргон такой?
– Ну я, к примеру, – потолок мою, а ты клеишь.
– Ничего не понимаю, что ты смотришь на меня так критично. У меня дочка оказалась в вертепе. Ты мне помоги ее вытащить оттуда.
– Дочка? Ты говорил, – она во ВГИКе. Хотя ВГИК, конечно, вертеп.
– Нет, она сейчас на «Звездном Зазеркалье».
– Я только что с концерта. Хм, а кто там твоя дочка? Я там твою фамилию не помню.
Ольга вздрогнула. Они не виделись очень давно. Пару лет даже не звонили друг другу. Между ними не было и особенной дружбы. Когда-то, лет десять назад был небольшой роман, как всплеск воспоминаний о юности. Но все это было так невесомо и ушло, не оставив о себе даже воспоминаний.
Рыжие волосы совсем промокли. Хотелось в теплый дом, и было приятно сознавать, что там, на пятом этаже ее ждала теплая ванна и теплая кухня с электрическим чайником и вкусным сыром.
Евгений поднялся. Пошатнувшись и шмыгнув носом, он взял Ольгу под руку.
– Ты еще и простужен что ль? Под носом блестит.
– Ты не понимаешь.
– Что я не понимаю?
– Там у них Гиршмана убили.
– Еще что расскажешь? Я только что с их уличного концерта еду.
– Ты была на уличном концерте? – слова Ольги, наконец, добрались до лобных долей стоявшего перед ней бывшего одноклассника и недолгого любовника.
– Ну да. А говорили, там все блатные. А под какой фамилией дочка-то у тебя там?
– Под фамилией жены. Она мне только что позвонила.
– Кто?
– Ты тупая, или где?
– Я – дома, а вот, что ты тут делаешь?
– Гиршман мертв. Ты что – не улавливаешь?
– Ну он мне и не понравился. Слава богу. Нечего лезть туда.
– У меня там дочка…
Ольга больше не смотрела на промокшего Женю. Она вошла в подъезд. Он шел след в след рядом.
– Ну отлично. Хоть бы похвастался.
– Чем? Ты соображаешь, какие там дети?
– Ну вот этим и похвастал бы.
– Ты все-таки тупая, как и была. Я… Там… труп там, ты понимаешь?
– Ты как-то определись. То хвастаешь, то глаза лупишь.
– Я квартиру отца продал.
– На университетской?
– Да.
– Ну… все решили деньги!
– Ты, правда, такая наивная? Иль придуриваешься. Жена в Германии оперировала нашу примадонну. Только поэтому и взяли.
– Плюс деньги.
– Да.
– Какой блат!
Ольга открывала квартиру. Замок почему-то застревал. Но несколько нажимов на ключ, и все получилось. Давно надо вызвать слесаря – сменить замок. Но все еще теплилась надежда, что заедет сын и сменит все, что надо.
Она вошла в небольшой коридор. Свет не включался. Ольга стряхнула с себя туфли и сразу прошла на кухню. Негромкий щелчок сменился звуком закипающего чайника.
Евгений ходил за ней по пятам.
– А от меня ты чего хочешь?
Не то чтобы визит бывшего любовника был ей неприятен. Но и приятным его назвать было трудно.
– Ты с дочерью моей поговори.
– Зачем?
– Ты что – не врубилась? Там Гиршмана убили.
– Ну и что?
– Это походит на борьбу кланов. Ритуля там – она правнучка Малоземцева.
– Не может быть.
– Что? Что она правнучка Малоземцева?
– Ну да.
– А ты что, правда думала, там простые дети и ни у кого нет никаких таких родителей? – Евгений рассмеялся почти мефистофельским смехом. – На экран попадают только те, кто проверен экраном. В смысле – клан.
– Ну нет, я не думала, что все такие простые, но, чтобы правнучка Малоземцева. То-то она так привыкла говорить, и часто пользуется бумажкой, – усмехнулась Ольга. – Цирк. Но она же из Белоруссии.
– А ты говор слышишь?
– Но как так.
– А вот так. Должна была по сценарию быть девочка с республики. Вот она и стала ею. Девочкой с Минска.
– Ты смеешься? Не может быть такой лажи.
– А какой должна быть лажа?
– И что, совсем никакого отношения к Минску не имеет?
– Нет. Никакого. Ну может, была там в последние пару месяцев перед зазеркальем, чтобы улицы заучить. Пожила у кого-то из знакомых. Может, ей даже там понравилось. Но училась она, сама понимаешь, в Москве, и родилась тут, и жила, и… короче… она такая же белоруска, как я негр.
– Точно, насчет негров она как раз высказывалась. Так вот откуда в ней такая политкорректность! – рассмеялась Ольга. – Это в ней прадед говорит.
– Ну знаешь… – прадед не прадед, а воспитание семьи. Семьи – с большой буквы. Когда ты обязан, потому что ты внук, правнук, ты – несешь гены…
– Да, гены точно, – опять рассмеялась Ольга. – То-то в ней такая тяга к циркачу.
– Какому циркачу?
– Ну, Владу. – он же из цирковой семьи, и сестра у него из цирка.
– Ах это. Не знаю насчет цирка, но говорит она с дефектом прадеда.
– А что такое у деда? Небось, просто беззубый был.
– Ну это-то да. У Малоземцева был пародонтоз. Причем такой острый, что он не мог носить мосты, протезы, у него кровили десна. И все было очень больно и сложно.
– Это стоматит называется.
– Ну ты прям доктор.
– А ты прям семейный историк.
– Не историк, но знаю. И Малоземцев ходил обычно без протеза и ел кашку. Пока не показывали по телеку. А по телеку, когда показывали – над было говорить.
– Ну вот – ему мешал непривычный протез.
– Нет, дело не только в этом. Он… у него был еще и дефект. Маленький такой дефектик. Язык при разговоре в сторону закручивался. И у Риты то же самое. Понимаешь?
– Да ты что? То-то я не могу понять ни слова в ее песнях.
– Ну да, это наследственное и неизлечимое.
Ольга расселялась. Абсурдность ситуации была очевидна.
– Ну а кто додумался сунуть девку с врожденным дефектом в артистки? Да еще петь.
– Ну знаешь. Петь – не говорить. Там можно и подвывать.
Ольга рассмеялась еще громче.
– Ты сдурела что ль? Я к тебе с серьезной проблемой, а ты тут веселишься, как будто я тебе анекдот рассказываю… Ты не понимаешь. Гиршман этот… брат двоюродный… будущей власти… ну сама понимаешь… Волкова.
– Ну извини… Твоя проблема от большого ума. Ты-то как умудрился сунуть туда ребенка, в эту помойку идиотов? Ольга вспомнила о Насте и прикусила язык.
– Значит, теперь там убивают, как при этих… двор-то был кровавый… как при Медичи?
– Похоже на то. Дети поняли, что блат, конкурс блатов.
– А что ты хочешь-то?
– Хочу дочку забрать.
– Что так? Ведь там такое хорошее общество.
– Страшно.
– Что страшно?
– Страшно за нее.
Ольга посмотрела на Евгения. В его глазах был такой неподдельный ужас, что она побоялась даже улыбнуться.
– Вот что. У меня есть знакомый следак. Сережка Потапенко. Он сейчас в отпуске. Не знаю, пустят ли его на место, как ты говоришь, преступления, но попытаться можно. Во всяком случае, он хоть что-то узнает.
– Да нет, ты не понимаешь. Я хочу забрать ее оттуда.
– Так забирай.
– Она не слушает меня.
– А я что могу?
– Ты умеешь убеждать.
– В чем я тебя убедила?
– Послушай, жена в командировке.
– Так вызови ее оттуда. Повод вполне серьезный. Жизнь ребенка.
– Она в Германии.
– И что?
– Я тебя очень прошу. Поговори с ней.
– Легко сказать, но как это сделать?
ГЛАВА 3. СМЕРТЬ В ГРИМЕРКЕ
Примадонна сидела за сценой, в специальном закутке с аппаратурой. Здесь же была и ее гримерная. Было невыносимо жарко и душно. Невыносимо жарко. И невыносимо душно.
Она подняла подол своего коротенького платья и стала обмахивать им лицо, стараясь создать хоть какое-то движение воздуха. Раньше, когда у нее был голос, вернее не так, когда голос ее был настоящим и имел ту силу и мощь, которые и …эх… когда это было. Элла вздохнула. Тяжело было вспоминать об этом. В кого она превратилась. Нет, она еще ничего… Вполне. Правда, юбка теперь была выше самого некуда. Чем больше возраст, тем меньше становится край платья… С чем это связано? А чем еще было привлекать внимание, ускользающее и ускользающее…
Раньше она бегала по сцене в просторных балахонах, в которых с трудом не заплеталась сама. И уже тогда считала себя полноватой. А теперь… Теперь… Пиво было слишком вкусным. Как можно было от него отказаться. Она не могла…
Давно надо было уходить.
Как хорошо было бы сидеть сейчас дома и пить это самое пиво. Но нет… Элла вздохнула и махнула коротеньким подолом. Она уйдет – это конец всему. Конец карьере дочери, конец зятю. Пусть бывшему, но все—таки это был отец ее внука, не чужой человек.
Сейчас все они держались на ней, как на соломинке.
Она снова вздохнула, взглянула на экран аппаратуры. За чем она могла следить тут? Там был и режиссер, и операторы, и художники – все были. Но! Надо было исполнять роль великой примадонны, великой и ужасной.
Как Гудвин. Художественный руководитель. Ну хоть как-то…
Страх вползал в мозг, разворачивался в извилинах, заполняя каждую клеточку, каждый нейрон, каждый аксон.
Что дальше?
Как и что будет с дочкой, как она будет, если придется уйти, если что-то случится…
А чувствовала она себя все хуже и хуже. Не в этом возрасте было ездить по гастролям, изображая из себя звезду. Не в этом… хотя… какой такой возраст был у нее…
Ей не было еще и 60. Но сил почти не оставалось. Сцена забрала свое. Почему так быстро убежало здоровье? Куда? На страсти и мужиков?
Элла посмотрела на монитор. Ее молодой любовник отрабатывал свой номер. Да, она еще хорохорилась. Еще таскала с собой молодого парня. Но это было уже скорее для видимости, для имиджа, для рекламы, для скандала… Для привлечения внимания.
Элла расстегнула белые сапожки. Конечно, нельзя, чтобы кто-то видел ее разутой. Но терпеть эту узкую колодку в такой жаре и духоте она не могла.
Пальцы не слушались. Руки дрожали. Что-то совсем плохо. Скоро это станет заметно всем.
Устала. Как же она устала. Давно. Но как долго она еще будет топтать эту землю, чтобы уходить сейчас? Сколько ей отмерено? Надо еще подзаработать. Надо еще и еще, Или умирать бомжом. Иль распродавать квартиры. Ну, может быть, еще чуть-чуть.
Но уйти, это перечеркнуть дочку. Чем она тогда будет заниматься? Дочь никто тут не потерпит. Ей …она моментально вылетит из всего этого высшего общества… и никто не поможет… никто не засуетится, чтобы сказать слово за…
Надо… придется сидеть тут до смерти, пока есть хоть какие-то силы.
Элла посмотрела в сторону темного проема, ведущего в коридор.
Коридор… Пустой коридор выглядел страшно и напоминал вчерашний день.
Похороны. Вчера похоронили Сашу. Актер, режиссер, – он был моложе ее почти на 6 лет… Как он мучился… Рак. Как он цеплялся за жизнь, как до последнего не верил, надеялся, что не умрет. Саша Авлов. Великий тусовщик.
Сколько женщин у него было, и как все его хотели. Он тоже все… хотел… хотел все и сразу… все работал и работал… Все снимался, снимал, все бегал по рыбалкам, футболам и вечеринкам.
Когда сказали, что у него рак – никто не поверил. Он сам в это не верил. Такие, как я, не умирают.
Все так говорят.
А еще никто не остался в вечности…
Ну не вечность… но в 54 года…
Может, и ее ждет такой же точно конец.
Она вспомнила, как Авлов несколько лет назад внезапно прилетел на день рождение Равнининой. Его уже никто не ждал. Он был на спектакле в Питере. И вдруг. Он входит. Весь в белом… Великолепен, как всегда…
Оказалось, что он до спектакля позвонил кому надо, чтобы задержали самолет. И самолет три часа ждал окончания спектакля, и вот… Он в Москве на дне рождении. Как он был жаден до впечатлений. Метался и туда, и сюда… Все хотел ухватить за хвост. Боялся не успеть что-то, не увидеть, не услышать, не получить, не сыграть.
Элла вдруг ясно и отчетливо представила самолет, поздний рейс. Ночной. Между Питером и Москвой, и лететь-то всего ничего. И вот… уже ночь, все сидят и ждут, когда вылетит самолет, чтобы оказаться дома в своих кроватях. И вот целый самолет три часа ждет актера Александра Авлова….
Она невольно зажмурила глаза. Весь самолет в тот момент проклял его. И неоднократно. Проклинали, наверное, каждые полчаса.
Да, последние годы он не сходил с экрана. Почти как я, – не удержалась от сравнения Элла…
Она опять зажмурила глаза. Потекла предательская слеза. Опять придется поправлять грим.
Чем больше мелькаешь – тем осязаемее конец.
Может, и так. Но что это меняет?
Она все равно не оставит тут дочь одну. Она не может оставить ее тут одну. Если уходить – то вместе.
Нет, не так. Уходить придется вместе. Сейчас уже все катится под откос. Уходить придется вдвоем.
Почему-то опять в голове раздался голос Авлова. Зачем он стал звонить по редакциям? Что за шило сидело у него в заду? Он и ей зачем-то позвонил.
– Я не лечусь козьим дерьмом. Это неправда. Зачем вы пишите это. Люди будут следовать этому и…
Элла покачала головой. Всего неделю назад. Он звонил. Люди будут следовать этому… Чему?
Везде кланы. Все держатся друг за друга. У Авлова был свой круг. Круг друзей, которые всегда готовы были ему помочь, достать денег, сценарий, дать роль, задержать самолет.
А вот жизнь задержать не смогли….
Она снова вспомнила, как он все собирался в монастырь. И его друзья звонили, чтобы оповестить о времени посещения…
О времени посещения…
О времени ухода оповещает не Авлов…
Тягучая боль в области сердечной мышцы напомнила о себе. Она была привычной, но странной. Странной, потому что… Наверное, тоже надо ложиться в больницу. Но выйти из струи – и все… – больше в этот поток не войти. Как в Греции. В одну и ту же реку нельзя войти дважды…
Но сейчас дело не в ней. Дело в ее дочери. Она еще молода, чтобы остаться вне потока.
На краю канавы, – вдруг почему-то подумалось Разиной.
Странно. Такие ассоциации. Но канава – да, все это стало напоминать ей сточную канву.
Пропадет девка, ох пропадет тогда. Куда мне уходить, – тяжелые, мрачные мысли наваливались, морщили лоб. Столько пластики. Сколько операций она сделала. Все зря.
Больше нет. Хватит. Сил нет. Так будет доживать. Она все же примадонна. Имеет право быть любой.
Она вспомнила, что у Авлова осталась годовалая дочка. Только женился, только обзавелся ребенком.