– Павлов! Надо спасать и уносить в тыл партийные документы отряда! Там все протокола собраний, партийных обязательств… весь партийный архив заставы!
Павлов выдернул локоть из цепких пальцев политрука, натянул до конца гимнастерку
– Иди ты на хрен!!! Ты сам написал эту муру – сам и спасай!
Побежал к стоящей невдалеке от казармы конюшне. У ее стены лежал убитый пограничник, в ногах валялась трехлинейная винтовка. Перевернул солдата на спину, тот был уже мертв. Павлов схватил винтовку и побежал к обрыву берега. На ходу, краем глаза, успел заметить, как под ногами растерянного политрука рванула мина.
«Не успел написать донос, партийный деятель? Ну и хрен с ним, надоел зануда, хуже горькой редьки…»
Упал в траву на обрыве. Первым же выстрелом сбил пулеметчика с ближайшей лодки. Быстро перезаряжая винтовку, всадил еще четыре пули в плотно сидящих и стреляющих из автоматов солдат. Уцелевшие немцы запрыгали в воду. В пробитой пулями лодке, остались лежать три неподвижных тела. А за спиной уже трещали вражеские автоматы…
«Пора уносить ноги, заставы больше нет. Хреново дело, если у немца такие минометчики? Какие же тогда у него летуны и танкисты? Кровью умоемся…»
Поднял бесполезную, без патронов, винтовку и низко пригнувшись, побежал в сторону леса.
Без малого два месяца, Павлов догонял артиллерийскую канонаду. Она, то становилась ближе, то вновь отдалялась за пределы слышимости…
…Они с Евсеем лежали за толстым, упавшим на землю деревом, в самом краю бесконечного леса, который только что прошли. Обессиленные от голода и изнурительного пути, оба не могли идти дальше. Павлов встретил Евсея на третий день окружения. Тот служил срочную службу на их заставе в должности собаковода. Они и раньше часто беседовали с ним, покуривая цигарки в укромном месте, подальше от начальства. Евсей был ранен в бедро, и рана загнивала. Но он был деревенским, привыкшим к невзгодам парнем, и молча ковылял за Павловым вот уже вторую неделю, и ни одного стона не издал за весь тяжелый и горький путь.
Но сейчас Евсей сдавал. На бедро было страшно смотреть, на коже появились и расползались вверх и вниз черные пятна, из раны густо вытекал гной, и исходил сильный запах гниющего мяса.
Вот уже трое суток они не видели и крошки хлеба. Добыть хоть какой – то провиант не было ни малейшей возможности, во всех деревушках и на всех хуторах стояли немецкие войска. На ходу жевали недозрелые ягоды и щавель. В сырой низине наткнулись на дикий лук и наелись до рези в животах, после чего не могли идти дальше несколько часов.
А за их спинами, через огромное поле, все шли и шли, неисчислимые, как им казалось, войска вермахта. Моторизованные немецкие колонны проходили одна за другой и поднятая ими пыль не успевала оседать на землю. Сплошной рев множества моторов не замолкал ни на минуту
Евсей долго о чем-то думал, и наконец, сказал
– Слушай, Вася, пойду я к немцу. Может, дадут чего-нибудь пожрать и забинтуют рану? вздохнул тяжело… Ну а может и пристрелят? Ну и хрен с ними, все равно до наших мне уже не дойти.
Поправил на ране грязные тряпки…
– У тебя еще есть пара патронов, можешь жахнуть мне в спину? Я не обижусь…
– Я не Бог, Евсей, чтобы решать – жить тебе или нет? Сам решай!
Евсей с трудом встал, медленно обошел лежащее дерево, и, не сказав больше ни слова, заковылял в сторону поднимающих пыль, машин вермахта
Павлов тоже встал на ноги, и шатаясь побрел обратно в лес. Продираясь через заросли кустарника, зацепился ногой за ветку и упал лицом вниз. Срезая сучья и листья, над головой прошлась пулеметная очередь. «Не дошел до немца, Евсей. Расстреляли беднягу, как только заметили…»
Он уже и не помнил сколько дней бродил по огромному лесу, таская на плече длинную и тяжелую винтовку с двумя патронами в обойме, что дал ему Евсей. Артиллерийскую канонаду больше не слышал и даже не знал, в какую сторону идти. Голод давал о себе знать. Голова постоянно кружилась, слезившиеся глаза не видели толстые сучья под ногами, он часто падал и подолгу лежал на сырой земле, отдыхая, перед тем как встать. Подстрелить тоже было нечего, дичь на пути не попадалась. Спас его бродячий пес. Крупный кобель выскочил из-за огромной коряги, и, поджав хвост, убежал прочь. Павлов подошел ближе и посмотрел за корягу – там лежал жирный, недавно задавленный, заяц – русак. Два дня он лежал на этом месте, и понемногу, прямо сырым, чертыхаясь и сплевывая, долго и терпеливо жевал заячье мясо. Съеденное мясо придало сил, и Павлов двинулся дальше…
Мотоциклистам было весело Перед ними, в дорожной пыли, валялся, пытаясь встать, русский солдат в изодранном в клочья обмундировании. Под солдатом лежала длинная винтовка с расколотым прикладом и открытым затвором. Дюжий немец сидел за рулем мотоцикла. Короткий автомат заброшен за спину, пилотка небрежно запихнута под погон. Второй солдат находился в коляске. Перед ним, на турели, ручной пулемет. Черный зрачок пулеметного ствола злобно смотрел на русского.
Павлов попался по глупости. Отвыкшие от твердой поверхности, ноги, подвели его в броске через большак. На бегу, правая нога подвернулась, и дикая боль в лодыжке посадила его на дорогу
Подъезжающий на большой скорости мотоцикл двумя короткими очередями прижал его к земле. Немцы залопотали что-то по своему, спорили – пристрелить или нет?
Но, в конце концов, видимо договорились
– Ифан фстафай! Гут-гут, фстафай…
Боль в лодыжке постепенно отпускала
Вдали, из-за поворота, показался закамуфлированный немецкий грузовик с пехотой в кузове.
Мотоциклисты заржали
– Ифан фстафай! Бистро фстафай…
Боль почти ушла.
Вот русский, вставая, взмахнул рукой, рядом с пулеметом что-то пролетело Сидевший в коляске немец с удивлением смотрел на свою грудь – под жандармской нагрудной бляхой торчала рукоятка штыка со свастикой. А русский, хромая, уже приближался к мотоциклу. Солдат за рулем быстро перетащил автомат из – за спины в руки, и передергивал затвор, загоняя патрон в ствол. Из автомата выпал рожок… Подбежавший русский двумя руками схватил солдата за голову и потащил вверх. Немец уперся, вцепился в руль, но приподнялся. Русский отпустил, немец плюхнулся задом на сиденье, но русский снова резко дернул его голову вверх и рывком повернул влево. Захрустели шейные позвонки, солдат обмяк. Павлов вырвал из ослабевших рук немца автомат, из левого сапога запасной рожок.
Грузовик с пехотой был уже совсем близко. Над кабиной торчали головы в касках и наблюдали за происходящим у мотоцикла. Подъезжающие немцы не могли понять, что происходит на дороге… «Развернуть мотоцикл пулеметом в ту сторону не успеваю? Гансы сейчас врубятся и превратят меня в решето. До леса метров сорок, не добежать? На таком близком расстоянии подстрелят наверняка…»
С той стороны дороги, из лесной чащи, вдруг ударил автомат ППШ. Грузовик, проехав немного по кривой, завалился на обочину. Немцы запрыгали из кузова, и мгновенно рассредоточившись вдоль дороги, открыли ответный огонь. Невидимый автоматчик бил короткими очередями с разных позиций, отвлекая на себя всю стрельбу. Павлов уже забежал в лес, когда над его головой, по стволам деревьев, защелкали немецкие пули. Укрывшись за толстым пнем, ответил двумя короткими очередями Немцы еще постреляли для острастки, но сунуться в лес, на два автомата, не рискнули…
…Спасителя звали Серегой. Он так и представился при знакомстве:
– Кличут меня – Серегой! Ты так меня и называй в дальнейшем. Думаю, что мы надолго с тобой состыковались.
– А я – Василий!
– Понял! Слушай дальше: до своих выходить далеко, фронт уже несколько дней не слышу? Надо где-то прошустрить компас, рискуем уйти в другую сторону? И патроны у меня кончаются, тоже надо добывать другую пушку. Ну, ничего, вместе мы что – либо придумаем. А ты, я смотрю, не подарок? Двух гансов на моих глазах уделал, да и гансы такие упитанные, не чета тебе? Слушай Васька, а что такое ты в первого бросил?
– Штык-нож немецкий, позавчера с убитого снял. Ловкая штука, жалко, что забрать времени не было.
– А со здоровым чё сотворил, он так и остался на мотоцикле сидеть?
– Башку свернул, он сам мне ее подсунул…
– Чему вас, погранцов, только и не научат? А я так на что и горазд, – лишь дубиной по спине…
– Но автоматом ты хорошо владеешь, нечего сказать. Если б не ты – валялся бы я сейчас на большаке. Спасибо тебе, Серега, никогда не забуду!
Серега тоже был деревенским и церемоний не любил
– Да брось давай, Васька, пузырь потом разотрем, и никто никому не должен.
После расстрелянного на поле, Евсея, Серега был второй попутчик – попутчик почти до конца войны…
За время блужданий по лесам и полям захваченной вражескими войсками советской территории, встречал дезертиров, солдат и офицеров, выходящих из окружения, немецких диверсантов, переодетых в советскую форму, несколько раз видел огромные колонны пленных. В его голове все перемешалось, и он уже перестал понимать – кто свой, а кто враг? Опасаясь предательства, решил выходить к своим в одиночку. Но с Серегой, все получилось иначе, Серега был свой точно, и Павлов был обязан ему жизнью…
Глава восьмая
…Именем Союза Советских Социалистических Республик …гражданин Павлов Василий Павлович признан виновным по статье…
…плену скрыл от командования… тягчайшим преступлением…
…ранения и награды… приговорил к пятнадцати годам исправительно-трудовых лагерей
без права переписки! Конвой! Увести осужденного!…
Павлов сидел в транзитном корпусе «Крестов» в камере для осужденных и ждал когда осудят Алешку. Два месяца назад, из этой же камеры, ушел этапом на Сибирь, Гриша Одесский.
Неожиданно вызвал начальник тюрьмы
– Здравствуйте и присаживайтесь, Василий Павлович. Я Вам искренне сочувствую, но прошу понять меня правильно, никаких апелляций писать не советую. Срок могут увеличить еще лет на пять – десять? Добавляют специально, чтобы отбить стремление к обжалованию у других осужденных. Я надеюсь, Вы правильно меня поняли, Василий Павлович?
– Да, гражданин полковник, я Вас прекрасно понял, писать ничего не буду!
– Далее: Петр Иванович передает Вам искренний офицерский привет! Советует сохранять присутствие духа и не терять голову. Он верит, что Вы с честью выдержите и это нелегкое испытание.
– Также передайте ему от меня большое спасибо за помощь и поддержку. Я очень благодарен ему за все то, что он для меня сделал, и всегда буду помнить его, как честного русского офицера.
– Хорошо, непременно передам! Сейчас о мальчике: срок за кражу картофеля на колхозных полях ему все равно выпишут, уголовная ответственность наступает с двенадцати лет. За госхищения обычно наказывают восемью-десятью годами лагерей? Вы дождетесь его в камере для осужденных и вместе пойдете этапом в один лагерь. На ваших делах будет поставлен специальный гриф, так что никто Вас с ним не разлучит. Смею Вас огорчить, Василий Павлович, ехать придется за Уральские горы, – в Сибирь. Все разнарядки на распределение осужденных поступают в те края…
Павлов дождался Алешку в камере для осужденных.
За неполное ведро, мелкой и гнилой, но государственной картошки, мальчику дали девять лет исправительно-трудовых лагерей.
Просидели еще месяц до этапа в лагерь.
Перед самым этапом, неожиданно выдали по целой буханке хлеба, и по три крупных селедки. Надзиратели смеялись:
– Кушайте экономно, следующий сухпай будет уже в Сибири…
Полковник все сделал, как обещал. На их дела был поставлен специальный гриф. Павлов заметил жирные штампы на углах запечатанных дел, когда конвой проводил проверку этапируемых перед посадкой в вагоны-теплушки.
За весь долгий этап до лагеря, только в пересыльной тюрьме Свердловска, надзиратели не посчитали гриф как указание к выполнению. Павлова с Алешкой разлучили на трое суток.
Утром, после первой ночи в транзитной камере, на проверке, Павлов обратился к старшему офицеру
– Гражданин капитан! Меня разлучили с сыном. На наших делах стоит специальный гриф, нас нельзя содержать по отдельности. Помогите, пожалуйста.
Капитан выслушал, недовольно поморщился
– Где тебе на дело поставили такой гриф?
– В Ленинграде, в «Крестах». По приказу начальника тюрьмы.
– Мне абсолютно по хрен твой гриф! Будешь сидеть там – где сидишь! И не морочь мне голову!
На второй день, проверяющий в звании майора, тоже отказал в помощи
– Отдыхай земляк, мне некогда с тобой возиться.
И только на третий день проверку проводил добродушный капитан
– Гражданин капитан! Меня разлучили с сыном, помогите, пожалуйста, пропадет сынок без меня. У нас на делах стоит специальный гриф, чтобы не разлучали…
Капитан подозвал надзирателя
– Найди мне их дела! Небось врет, стервец?
Тот подошел к Павлову
– Фамилии обоих!
– Павлов Василий Павлович! Сын – Павлов Алексей Васильевич!
– Товарищ капитан! Я помню эти дела, они отдельно лежат и гриф имеется.
– Переведи его в одну камеру с сыном…
Транзитная камера, где три ночи ночевал Алешка, была огромна. Полторы – две сотни человек галдели как растревоженный улей. Арестанты курили и варили на тряпках чифир9, играли в карты и обменивались одеждой, а в дальнем углу кипела драка.
Кучки мелких блатных шастали по камере надеясь в суматохе чем-нибудь поживиться.
Павлов нашел Алешку. Тот был уже без шарфика и кепки – подарил на прощание Федя – капитан, дорожного мешка – сидора в руках тоже не было. Вспыхнула ярость:
– Кто?
Алешка молча показал пальцем на группу блатных стоящих поблизости.
Павлов сунул ему в руки свой мешок
– Держи крепче!
Блатные снисходительно смотрели на него, пересмеивались…
– Чё те надо, фраер?
– Кто из вас отобрал вещи у моего сына? Советую вернуть в целости и сохранности! Время пошло…
– Вали отсюда, козел! Еще хватает наглости нам угро…
Договорить блатной не успел. Мощный удар в подбородок завалил его на бок, а на полу кирзовый сапог вынес передние зубы. Левой рукой отбил удар второго, тот по инерции начал падать на него, и Павлов ударил его головой в переносицу. Блатной дико взвыл, схватился за лицо обеими руками, и рухнул на пол… Расправа была короткой. Двое корчились в ногах, остальные бросились искать Алешкины вещи…
В Свердловске, в транзитной камере, просидели без малого два месяца. Наконец надзиратели собрали этап на север. Дождливой ночью, колонна арестантов из двухсот человек, под лай собак и крики конвоиров, шла на железнодорожную станцию. Кто-то из бывалых людей объяснял на ходу
– Дальше повезут в вагонах – теплушках до Нижнего Тагила. Даже со стоянками состава на мелких станциях, все равно дней за семь-восемь должны доехать до места. За Тагилом пленные немцы строят железку дальше на север, вроде как до Зивдельлага10 успели протянуть нитку? Ну а следующие этапы все будут пешие. Не завидую я тем, кого дальше зивдельских лагерей погонят, – труба дело…
Глава девятая
Сибирь.1947год. июль.
Добрались до знаменитой Зивдельской пересылки.
Много страшных слухов за нее гуляло по этапам, тюрьмам и лагерям. Будто бы и начальник там зверь, и конвойные под стать ему, стреляют даже за косой взгляд. На самом деле все оказалось не так. После замены проворовавшегося начальника на пересылке было спокойно. В глухом таежном углу, на берегу быстрой реки, была очищена от деревьев огромная территория. Территория по кругу в четыре ряда обнесена колючей проволокой. Между колючих заборов распаханы запретные полосы в пятиметровую ширину. По периметру, строго через сто метров, возвышались караульные вышки. На вышках стояли вооруженные часовые. С северной стороны пересылки висели на столбах широкие ворота. Вдали, на западе, виднелись заснеженные вершины старых Уральских гор.