Он пошел по набережной обратно, к своему дому, и, перед тем как свернуть, чтобы перейти через дорогу, вдруг вспомнил, что все еще несет бумажный сверток мадам Кауфман. Он забыл выбросить его вместе со своим «браком», поскольку засмотрелся на то, как исчезает его собственный мусор.
Фентон хотел было бросить сверток в реку, как вдруг заметил, что за ним наблюдает полицейский с противоположной стороны улицы. Его охватило беспокойное чувство, что воспрещается подобным образом избавляться от мусора. Смутившись, он пошел дальше и, пройдя сто ярдов, оглянулся через плечо. Полицейский все еще пристально смотрел ему вслед. Как ни нелепо, он почувствовал себя виноватым. Сильная рука закона. Он продолжал идти, небрежно размахивая свертком и мурлыкая какую-то песенку. К черту реку – он выбросит сверток в какую-нибудь мусорную урну в парке Челсийского инвалидного дома.
Он завернул в парк и бросил сверток в первую же урну, поверх двух-трех газет и кожуры от апельсина. В этом нет никакого правонарушения. Фентону было видно, как этот дуралей полицейский наблюдает за ним через ограду, но он постарался и виду не подать этому типу, что заметил его. Можно подумать, что он пытается избавиться от бомбы! Потом он быстро зашагал домой и, уже поднимаясь по лестнице, вспомнил, что Альхузоны придут на обед. Традиционный обед перед отпуском. Теперь эта мысль не вызвала у него тоску, как раньше. Он поболтает с ними обоими о Шотландии, и у него не возникнет ощущения, что он задыхается в ловушке. Ну и вылупил бы глаза Джек Альхузон, знай он, как проводит Фентон вторую половину дня! Он бы ушам своим не поверил!
– Хелло, ты сегодня рано, – сказала Эдна, которая занималась цветами в гостиной.
– Да, – ответил он. – Я заранее привел все в порядок в конторе. Пожалуй, я займусь составлением маршрута. Я с нетерпением ожидаю поездки на север.
– Я так рада, – сказала она. – Я боялась, что тебе надоело каждый год ездить в Шотландию. А у тебя совсем не усталый вид. Ты давно так хорошо не выглядел.
Она поцеловала его в щеку, и он тоже поцеловал ее, очень довольный. Улыбаясь, он пошел подбирать карты Шотландии. Она не знает, что ее муж – гений.
Появились Альхузоны и как раз садились обедать, когда зазвонил колокольчик у парадной двери.
– Кто бы это мог быть? – воскликнула Эдна. – Только не говори мне, что мы пригласили кого-то еще и начисто забыли об этом.
– Я не оплатил счет за электричество, – сказал Фентон. – Прислали отключить нас, и мы останемся без суфле.
Он театрально застыл над цыпленком, которого разрезáл, и Альхузоны рассмеялись.
– Я схожу, – сказала Эдна. – Не смею отрывать Мэй от кухни. Теперь вы знаете меню – это суфле.
Через несколько минут она вернулась, и на лице ее было написано недоумение и озадаченность.
– Это не электрик, это полиция, – сказала она.
– Полиция? – переспросил Фентон.
Джек Альхузон погрозил пальцем.
– Я так и думал, – сказал он. – На этот раз ты допрыгался, старина.
Фентон положил нож для нарезания мяса.
– Серьезно, Эдна, что им нужно? – спросил он.
– Понятия не имею, – ответила она. – Один – полицейский, второй, по-моему, тоже, но только в штатском. Они хотят побеседовать с хозяином дома.
Фентон пожал плечами.
– Вы продолжайте, – обратился он к жене. – Попробую отделаться от них. Возможно, они перепутали адрес.
Он вышел из столовой в переднюю, но как только увидел полицейского в форме, выражение его лица изменилось. Он узнал человека, наблюдавшего за ним на набережной Виктории.
– Добрый вечер, – сказал он. – Что вам угодно?
Человек в штатском взял инициативу в свои руки.
– Вы случайно не проходили через парк Челсийского инвалидного дома сегодня во второй половине дня, сэр? – осведомился он. Оба пристально смотрели на Фентона, и он понял, что отрицать бесполезно.
– Да, – сказал он, – да, проходил.
– У вас в руках был сверток?
– Кажется, был.
– Вы бросили этот сверток в мусорную урну у входа на набережную, сэр?
– Да, бросил.
– Не затруднит ли вас сказать нам, что было в свертке?
– Понятия не имею.
– Я могу иначе сформулировать вопрос, сэр. Не могли бы вы сказать нам, откуда у вас этот сверток?
Фентон колебался. Куда они клонят? Не нравится ему их метод допроса.
– Не понимаю, какое это может иметь к вам отношение, – сказал он. – Бросать мусор в урну никому не возбраняется, не так ли?
– Не всякий мусор, – сказал человек в штатском.
Фентон перевел взгляд с одного на другого. У них были серьезные лица.
– Не возражаете, если я задам вам вопрос? – сказал он.
– Нет, сэр.
– Вы знаете, что было в свертке?
– Да.
– Вы хотите сказать, что этот полицейский – помнится, я проходил мимо него, когда он был на посту, – фактически преследовал меня и вынул сверток, после того как я бросил его в урну?
– Верно.
– Весьма необычный поступок. Полагаю, он принес бы гораздо больше пользы, если бы занимался своими прямыми обязанностями.
– Дело в том, что в его прямые обязанности как раз и входит наблюдение за людьми, которые ведут себя подозрительно.
Фентон начал раздражаться.
– В моем поведении не было абсолютно ничего подозрительного, – заявил он. – Дело в том, что сегодня днем я собрал всякое барахло в своей конторе – у меня привычка выбрасывать мусор в реку по пути домой, а заодно кормить чаек. Сегодня я собирался, как обычно, выбросить свой пакет, как вдруг заметил, что вот этот полицейский смотрит в мою сторону. Мне пришло в голову, что, наверно, воспрещается выбрасывать мусор в реку, и я решил бросить его в мусорную урну.
Двое мужчин продолжали пристально смотреть на него.
– Вы только что заявили, что не знаете, что находилось в свертке, – сказал человек в штатском, – тогда как сейчас утверждаете, что там был мусор из конторы. Какое утверждение верно?
У Фентона появилось ощущение, что его загоняют в угол.
– Оба утверждения верны, – огрызнулся он. – Этот сверток мне завернули сегодня в конторе, и я не знаю, что туда положили. Иногда они кладут черствое печенье для чаек, и тогда я разворачиваю сверток и бросаю птицам крошки по пути домой, как уже говорил вам.
Нет, не пройдет, это видно по их застывшим лицам. Действительно, все это звучит неубедительно: мужчина средних лет собирает мусор, чтобы выбросить его в реку по пути домой из конторы, точно так же, как маленький мальчик бросает с моста ветки, чтобы посмотреть, как они выплывут с другой стороны. Но он не смог придумать экспромтом ничего лучше, и теперь надо придерживаться этого варианта. В конце концов, тут нет ничего противозаконного, в худшем случае его можно назвать эксцентричным.
Полицейский в штатском промолвил лишь:
– Прочтите ваши записи, сержант.
Человек в форме вынул свою записную книжку и прочел:
– «Сегодня в пять минут седьмого я дежурил на набережной Виктории и заметил, что какой-то мужчина на противоположной стороне улицы как будто собирается выбросить в реку сверток. Он увидел, что я наблюдаю за ним, и быстро пошел дальше, затем оглянулся через плечо, чтобы посмотреть, наблюдаю ли я еще за ним. Его поведение было подозрительным. Затем он подошел к входу в парк Челсийского инвалидного дома и, украдкой оглядевшись, бросил сверток в мусорную урну и поспешно удалился. Я подошел к урне и вытащил сверток, а затем последовал за этим мужчиной к Эннерсли-сквер, четырнадцать, куда он и вошел. Я отнес сверток в полицейский участок и передал его дежурному. Мы вместе осмотрели сверток. В нем находилось тело недоношенного новорожденного младенца».
Он захлопнул записную книжку.
Фентон почувствовал, как из него уходит вся его сила. Ужас и страх слились в одно густое неодолимое облако, и он рухнул на стул.
– О господи, – сказал он. – О господи, что случилось?
Сквозь облако он увидел Эдну, глядящую на него из открытой двери столовой, а за ней – Альхузонов. Человек в штатском говорил:
– Я вынужден попросить вас проехать с нами в участок и дать показания.
5
Фентон сидел в кабинете инспектора полиции. За письменным столом сидел сам инспектор, здесь же находились полицейский в штатском, полицейский в форме и кто-то еще, видимо врач. Здесь же была и Эдна – он особенно настаивал на том, чтобы присутствовала Эдна. Альхузоны ждали на улице. Фентона ужаснуло выражение лица Эдны: она явно не верит ему. Не верят и полицейские.
– Да, это продолжается шесть месяцев, – повторил он. – Когда я говорю «продолжается», я имею в виду свою живопись, больше ничего, абсолютно ничего… Меня охватило желание писать… Я не могу это объяснить. Никогда не смогу. Это просто нашло на меня. И под влиянием порыва я вошел в ворота дома номер восемь на Боултинг-стрит. К дверям подошла женщина, и я спросил, не может ли она сдать комнату. После разговора, длившегося несколько минут, она сказала, что комната есть – это ее собственная комната в цокольном этаже. К домовладельцу это не имеет отношения – мы условились ничего не говорить домовладельцу. Итак, я снял эту комнату и ходил туда каждый день в течение шести месяцев. Я ничего не говорил об этом своей жене… Думал, она не поймет.
Он в отчаянии повернулся к Эдне, а она просто сидела, пристально глядя на него.
– Я признаю, что лгал. Лгал дома, лгал в конторе. Я говорил в конторе, что у меня контакты с другой фирмой, что я хожу туда днем, а жене говорил – подтверди, Эдна, – жене говорил, что поздно задерживаюсь в конторе либо что играю в бридж в клубе. На самом деле я каждый день ходил в дом номер восемь на Боултинг-стрит. Каждый день.
Он не сделал ничего дурного. С какой стати они так уставились на него? И почему Эдна вцепилась в ручки кресла?
– Сколько лет мадам Кауфман? Не знаю. Наверно, лет двадцать семь… или тридцать. Трудно сказать, сколько ей лет… У нее маленький мальчик, Джонни… Она австрийка, она вела очень печальную жизнь, муж бросил ее… Нет, я никогда никого не видел в доме, никаких других мужчин… Говорю вам, я не знаю… Не знаю. Я ходил туда заниматься живописью. Я не ходил туда ни за чем другим. Она вам скажет. Она вам скажет правду. Я уверен, что она очень привязана ко мне… По крайней мере – нет, я не это имею в виду. Когда я говорю «привязана», я имею в виду, что она благодарна за деньги, которые я плачу ей… то есть это квартплата, пять фунтов за комнату. Больше между нами абсолютно ничего не было, да и быть не могло, это совершенно исключено… Да, да, конечно, я понятия не имел, что она в положении. Я не наблюдателен… такую вещь я бы не заметил. И она ни слова не сказала, ни слова.
Он снова повернулся к Эдне:
– Ты, конечно, веришь мне?
Она сказала:
– Ты никогда не говорил мне, что хочешь заниматься живописью. Ты ни разу не упомянул живопись или художников за всю нашу совместную жизнь.
Эту заледеневшую голубизну ее глаз ему не вынести.
Он сказал инспектору:
– Не можем ли мы сейчас же отправиться на Боултинг-стрит? Наверно, этой бедняжке очень плохо, ей надо показаться врачу, кто-то должен позаботиться о ней. Не можем ли мы все сейчас же отправиться туда, и моя жена тоже, чтобы мадам Кауфман все объяснила?
И слава богу, он добился своего. Было решено, что они поедут на Боултинг-стрит. Вызвали полицейскую машину, и в нее влезли он, Эдна и двое полицейских, а Альхузоны ехали за ними в своем автомобиле. Он слышал, как они говорили инспектору что-то о том, что не хотят оставлять миссис Фентон одну после такого удара. Конечно, это любезно с их стороны, но о каком ударе может идти речь, если он тихо и спокойно объяснит ей всю эту историю, как только они попадут домой. Сама обстановка полицейского участка способствует тому, что все выглядит так ужасно, а он чувствует себя преступником.
Машина остановилась перед знакомым домом, и все вышли. Он повел их через ворота и затем вокруг, к черному ходу, и отворил его. Войдя в коридор, они сразу же почувствовали запах газа, который ни с чем не спутаешь.
– Снова утечка, – сказал он. – Время от времени это бывает. Она вызывает, но никогда не приходят.
Никто не ответил. Он быстро прошел на кухню. Дверь закрыта, и запах газа еще сильнее.
Инспектор что-то прошептал своим подчиненным.
– Миссис Фентон было бы лучше побыть в машине со своими друзьями.
– Нет, – сказал Фентон, – я хочу, чтобы моя жена услышала правду.
Но Эдна пошла по коридору назад с одним из полицейских, а Альхузоны ждали ее с торжественными лицами. Потом все вдруг оказались в спальне – спальне мадам Кауфман. Они отдернули штору и впустили воздух, но запах газа был неистребим, и они склонились над постелью, а она лежала спящая, и Джонни возле нее, оба в глубоком сне. Конверт с двадцатью фунтами лежал на полу.
– Не могли бы вы разбудить ее? – спросил Фентон. – Не могли бы вы разбудить ее и сказать ей, что мистер Симс здесь? Мистер Симс.
Один из полицейских взял его за руку и вывел из комнаты.
Когда Фентону сказали, что мадам Кауфман и Джонни мертвы, он покачал головой и сказал:
– Это ужасно… ужасно… если бы только она сказала мне, если бы только я знал, что делать…
Но, видимо, шок от появления полиции в доме и от известия об ужасном содержимом свертка был настолько силен, что это новое несчастье не так сильно подействовало на него. Почему-то оно казалось неизбежным.
– Возможно, оно и к лучшему, – сказал он. – Она была так одинока. Только она и сын. Одни во всем мире.
Он не понимал, чего все ждут. Санитарную машину или что-то в этом роде, чтобы увезти бедную мадам Кауфман и Джонни. Он спросил:
– Можем мы пойти домой, моя жена и я?
Инспектор обменялся взглядом с полицейским в штатском и затем сказал:
– Боюсь, что нет, мистер Фентон. Вам придется вернуться с нами в участок.
– Но я же сказал вам правду, – устало возразил Фентон. – Мне нечего добавить. Я не имею никакого отношения к этой трагедии. Абсолютно никакого.
Тут он вспомнил про свои картины.
– Вы не видели мои работы, – сказал он. – Все они здесь, в соседней комнате. Пожалуйста, попросите мою жену вернуться, и моих друзей тоже. Я хочу, чтобы они посмотрели мои работы. И потом, после того, что случилось, я бы хотел увезти свои вещи.
– Мы позаботимся об этом, – ответил инспектор. Тон был уклончивый, но твердый. Нелюбезный, подумал Фентон. Назойливое вмешательство закона.
– Все это хорошо, но ведь это мое имущество, притом ценное. Разве вы имеете право трогать его?
Он перевел взгляд с инспектора на его коллегу в штатском (врач и второй полицейский все еще находились в спальне), и по их застывшим лицам он понял, что их вовсе не интересуют его работы. Они думают, что это просто оправдание, алиби, и единственное, чего они хотят, – забрать его обратно в полицейский участок и допрашивать снова и снова о смерти несчастной, жалкой женщины и ребенка, лежащих в спальне, и о тельце маленького недоношенного младенца.
– Я готов хоть сейчас поехать с вами, инспектор, – сказал он спокойно, – но у меня есть одна просьба – чтобы вы позволили мне показать свои работы моей жене и друзьям.
Инспектор кивнул своему подчиненному, который вышел из кухни, и маленькая группа двинулась к мастерской. Фентон сам открыл дверь и впустил их.
– Конечно, – сказал он, – я работаю в скверных условиях. Как видите, никаких удобств. Не знаю, как я мог с этим мириться. Вообще-то, я собирался выехать отсюда, как только вернусь из отпуска. Я сказал об этом бедной девочке, и, возможно, это расстроило ее.
Он включил свет, и в то время, как они стояли, озираясь, его вдруг осенило при виде разобранного мольберта и холстов, аккуратно составленных у стены, что, конечно, эти приготовления к отъезду должны показаться им странными и подозрительными: может сложиться впечатление, что он и в самом деле знал, что произошло в спальне за кухней, и собирался бежать.
– Естественно, это был всего лишь временный выход из положения, эта комната мне случайно подошла, – сказал он, продолжая извиняться за маленькую комнату, которая так не похожа на мастерскую. – В доме никого больше не было, никто не задавал вопросы. Я никогда никого не видел, кроме мадам Кауфман и мальчика.