– Но ведь дыра будет слишком маленькой, дорогой Чарльз, – перебил его Уэллс. – Трудно себе представить, чтобы все люди друг за другом прошли через нее. Даже сам Создатель в конце концов заскучает от такого зрелища. Кроме того, лично я, например, отнюдь не желаю – не знаю, как другие, – чтобы меня заглатывала магическая дыра или что-то вроде нее. Вы не хуже меня знаете: гравитационное поле немедленно разорвет на части атомы любого объекта, который имел бы несчастье туда попасть. – Биолог сделал театральную паузу, потом добавил с насмешливой гримасой: – По-моему, единственное, для чего годятся ваши дыры, так это, чтобы надежно избавляться от улик после совершения преступлений.
Эта шутка, тысячу раз отрепетированная перед зеркалом, вызвала, как и было рассчитано, смешки у публики. Однако Доджсон не смутился:
– О, не бойся, Джордж. Ничего такого не случится, если дыра будет вращающейся, центробежная сила уравновесит действие гравитации. И если мы попадем в дыру, нас не расплющит, а всего лишь протянет в параллельную вселенную. Надо только правильно все рассчитать, чтобы дыра не разломилась. И естественно, через дыру не придется проходить всему человечеству. Достаточно будет послать несколько роботов с закодированной в их памяти генетической информацией на каждого землянина. Роботы, оказавшись по другую сторону дыры, сразу построят лабораторию и имплантируют эту информацию в живые клетки, чтобы скопировать все человечество без исключений.
– Клянусь “Атлантическим кодексом” [5]! – изобразил крайнее возмущение Уэллс, хотя был отлично знаком с таким решением. – Остается только надеяться, что эти куколки не перепутаются и мы не получим в результате лягушачьи головы…
Со скамей до него донеслись новые раскаты смеха, и Уэллс отметил про себя, что профессор занервничал.
– Т-т-аким образом все человечество смогло бы пройти сквозь отверстие размером с к-к-роличью норку, – начал было объяснять Доджсон.
– Знаю, знаю. Но сначала придется создать такое отверстие, друг мой. – Уэллс скроил кислую мину. – Скажи, а не кажется ли тебе все это слишком уж сложным? Не будет ли проще, если каждый из нас сам по себе перенесется в другую вселенную?
– Хорошо, Джордж, сделай это. Давай, слетай в другую вселенную и принеси мне оттуда стакан воды – видишь, свою я уже выпил, – снова позволил себе пошутить Доджсон.
– Я с превеликим удовольствием утолил бы твою жажду, Чарльз, но, боюсь, пока ничем не могу тебе помочь. Чтобы перенестись в другую вселенную, мне нужно получить на это средства от Комиссии по бюджету.
– Ты хочешь сказать, что сегодня еще не готов туда отправиться, а завтра, уже завтра, тебе это, скорее всего, удастся, так? – спросил профессор, и в глазах его вспыхнул огонек.
Уэллс растерянно посмотрел на учителя.
– Да, именно это я и хочу сказать, – ответил он осторожно.
– В таком случае, как мне кажется, у тебя никогда ничего не получится, дорогой мой, потому что мы никогда не попадем в “завтра”, завтра никогда не бывает сегодня [6].
Парадокс, которым неожиданно воспользовался Чарльз, вызвал в публике смех. Уэллс чертыхнулся, проклиная себя за то, что так легко попался в ловушку, но не смутился.
– Тогда я скажу иначе: я займусь этим в тот самый день, когда получу средства от Комиссии по бюджету, – объяснил он очень медленно, сперва убедившись, что во фразе нет слабого звена, которым тут же воспользуется профессор. – Как тебе известно, сейчас я работаю над чудодейственной вакциной, ищу способ синтезировать вирус болезни, которую окрестил “хронотемией” – в честь старинных экспериментов, их проводили люди Возрождения, полагавшие, будто они способны путешествовать во времени. Стоит привить человеку этот вирус, и он попадет в кровь, а затем в мозг, где соединится с определенными химическими элементами и вызовет генетическую мутацию, которая перенесет нас в другую вселенную, – тогда не придется разбирать человечество на составные части и снова собирать. Мне осталось сделать совсем немного, чтобы довести сыворотку до готовности – найти взвешенное решение, способ внести практически неприметные изменения в молекулярное строение нашего мозга, – и мы увидим то, чего не видим сегодня. Как, вне всякого сомнения, известно нашей образованнейшей публике, любая материя имеет общее происхождение – первоначальный взрыв, создавший вселенную, вот почему атомы нашего тела связаны с некоторыми атомами по другую сторону космоса. И коль скоро частичка, которая колеблется где-то у самого края нашего же мира, способна войти в контакт с нами, значит, существует какой-либо способ заглянуть в эту бездну, увидеть, что находится за ее пределами, – и совершить прыжок. Хотим мы того или нет, но мы связаны с другими мирами незаметной для нас самих пуповиной. Остается только выяснить, как можно перенести это соединение с атомного уровня в нашу макроскопическую реальность.
Дискуссия растянулась на целый час и сопровождалась остроумными репликами и неожиданно резкими замечаниями, призванными выставить противника в смешном свете либо смутить его. Иногда профессор даже повышал голос – он все больше нервничал, видя, что бывший ученик начинает завоевывать доверие публики. Зато биолог ни на миг не утратил спокойствия и даже тайком ухмылялся, наблюдая за тем, как Доджсон теряет выдержку и злится, из-за чего заикание его усиливается и речь становится почти невразумительной. Наконец, когда до завершения дебатов оставалась пара минут, Уэллс, прекрасно понимавший, что тот, кто возьмет сейчас слово, тот и подведет итог состязанию, пустил в ход тщательно отрепетированную реплику:
– Укольчик. Всего один укольчик моей вакцины – и мы станем суперлюдьми, способными обитать в любом измерении. Я верю в свой проект, ваше величество. Позвольте мне превратить всех нас в богов, и оставим моего оппонента играть с его кроличьими норками.
Профессор собрался было ответить, но ему помешал удар гонга. Дебаты завершились. Усилители голоса сразу уплыли куда-то под трибуны, и теперь был слышен только голос Фрая, который отдавал должное обоим проектам и призывал Церковь Знания объявить свое решение. Оркестр грянул что-то новое, хотя тоже, безусловно, знакомое, пока церковные иерархи шепотом совещались, не покидая своих мест. Однако кардинал Такер очень скоро встала, опираясь на посох, и в зале повисла мертвая тишина.
– Мы выслушали кандидатов, претендующих на получение средств для работы над проектом “Спасение человечества”, – проговорила она слабым голосом, – и нами принято следующее решение: несмотря на всеми признанные ученые заслуги профессора Доджсона, мы полагаем, что ответственность за столь важный проект должна лечь на плечи многообещающего молодого биолога Герберта Джорджа Уэллса, которому я хочу пожелать удачи. И пусть Знание направит ваши усилия по правильному пути, мистер Уэллс. Хаос неумолим!
Уэллсу показалось, что он теряет сознание, а зал между тем взорвался победными криками, и сотни флажков со звездой хаоса заколыхались подобно морским волнам. Джордж поднял руки – именно в них только что была отдана судьба человечества – и поблагодарил взбудораженный зал, который тотчас принялся скандировать его имя. Уэллс увидел Джейн и всю свою команду – они аплодировали и обнимались в почетной ложе, а вот супруга Доджсона по-прежнему сидела в кресле сложа руки на коленях и словно не замечала того, что творится вокруг. Она не сводила глаз с мужа, а тот стоял, опустив голову в знак того, что признает свое поражение. Уэллсу хотелось подбодрить его, но сейчас этот жест выглядел бы неуместно. По знаку Фрая биолог подошел к ведущему, и тот поднял вверх его правую руку. Из-за царящего вокруг шума только один Уэллс расслышал, как профессор произнес за его спиной:
– Eppur si muove! [7]
Уэллс сделал вид, что ничего не произошло, и улыбнулся, позволяя обожать себя публике, которая уже начала покидать свои места. Несколько девушек поднялись на сцену и протянули ему учебники, прося оставить на них автограф. Биолог с большим удовольствием сделал это, но взглядом не переставал искать Джейн в толпе, собравшейся перед сценой, чтобы поздравить его. Наконец он нашел жену – она улыбалась ему сочувственной улыбкой. Он не видел, ни как Доджсон покинул свою трибуну и ушел со сцены, ни огромного мужчину, который приблизился к профессору, прежде чем тот успел скрыться за дверью. Уэллс между тем пытался свыкнуться с мыслью, что он одержал победу и, что бы там ни изрек его противник, спасти человечество предстоит ему. Во всяком случае, такое было принято решение.
Восемь месяцев ушло у него на создание волшебной вакцины. Восемь месяцев они с Джейн и вся остальная команда работали день и ночь, практически поселившись в сверхсовременной лаборатории, которую смогли оборудовать на деньги, полученные от Комиссии по бюджету. Когда они наконец поверили, что им удалось синтезировать вирус, Уэллс попросил Джейн привести Ньютона – щенка бордер-колли, приобретенного три месяца назад. Биолог решил, что именно собака будет удостоена чести возглавить исход человечества, а не лягушка, не морская свинка и не обезьяна, потому что, хотя обезьяна и считалась умнее, все знали: собаки наделены куда более развитым инстинктом, чем любой другой вид, и он позволяет им вернуться в то место, которое они считают своим домом, преодолевая немалые расстояния. Иначе говоря, если Ньютону удастся совершить прыжок, останется крохотная надежда, что он прыгнет и в обратном направлении, словно возвращаясь назад по своим же следам. Тогда они смогут изучить результаты воздействия как вируса, так и собственно прыжка на организм собаки. Правда, надежда Джорджа на пресловутую собачью верность показалась Джейн недостаточно научной. Однако, когда она увидела в витрине магазина непоседливого щеночка с веселыми глазками и очаровательным белым пятном-сердечком на лбу, все ее сомнения как ветром сдуло. Таким образом маленький Ньютон и попал в дом Уэллсов, чтобы согласно плану хозяев через несколько месяцев раствориться в воздухе, а до той поры ничто не мешало ему играть роль всеобщего любимца.
Когда Джейн привела щенка, Уэллс поместил его на лабораторный стол и без лишних церемоний ввел ему в холку шприц с вакциной. Потом они заперли Ньютона в специально приготовленной для этой цели маленькой комнате со стеклянным окном, и команда биолога составила график дежурств, чтобы по очереди вести наблюдение. Как предполагалось – если только в расчеты не вкралась ошибка, – вирус, попав в кровеносную систему, достигнет мозга, проникнет в мозговые клетки и доставит в них новые агенты, которые обострят их чувствительность до такой степени, что, если объяснить это попроще, можно будет увидеть нить Ариадны, которая соединяет мозг с его частью, затерянной по другую сторону вселенной.
Они дежурили, сидя перед стеклом по шесть часов каждый, хотя Джейн с большим удовольствием проводила отведенное ей время внутри, играя со щенком. Уэллс предупредил жену, что ей не стоит слишком привязываться к Ньютону, ведь рано или поздно он исчезнет, и она обнаружит, что гладит не собаку, а коврик на полу. Но дни шли за днями, а предсказание Уэллса все не исполнялось. Наконец истек срок, назначенный для прыжка, и естественным образом возникла мысль об ошибке. Настал день, когда Уэллс понял, что продолжать сидеть перед окошком и ждать исчезновения собаки было бы проявлением либо тупого упрямства, либо слепой веры, и объявил: опыт не удался и сотрудники лаборатории могут возвращаться к нормальной жизни.
За следующие недели они проверили шаг за шагом все этапы изготовления вакцины, в то время как Ньютон, выпущенный из заточения, вертелся у них под ногами, с очевидностью доказывая, что здоровье его ни в малой степени не пострадало, но даже не пытался совершить чудо, которое бы потрясло общество. На бумаге все выглядело безупречно. Проклятый вирус должен был сработать. Так в чем же дело? Они попробовали модифицировать штамм, но ни один из полученных вариантов не внушал такого доверия, как первый. Все свидетельствовало: они синтезировали правильный вирус, единственно возможный для подобных целей. Уэллс отчаянно искал ошибку, не желая смириться с поражением, а вот его коллеги, включая Джейн, начали подумывать, что сама теория, на которой основывался эксперимент, была некорректной. Однако Уэллс выходил из себя при малейшем намеке на это. Он не мог позволить себе проиграть, не мог позволить себе отступить назад, поэтому без устали продолжал поиски, становясь все более нервным и вспыльчивым, из-за чего многие сотрудники лаборатории покинули его. Джейн молча работала, поглядывая на мужа, теперь одинокого и неистового, и спрашивала себя, сколько еще времени ему понадобится, чтобы признать, что он напрасно растратил деньги Церкви, так как допустил теоретическую ошибку.
Однажды утром Уэллсы получили от Чарльза Доджсона приглашение на чай. За последние месяцы они обменялись несколькими письмами, в которых старый профессор любезно интересовался их успехами, но Уэллс на его вопросы отвечал уклончиво. Он решил ничего не говорить Чарльзу, пока не синтезирует вирус, не введет его Ньютону и не удостоверится, что вирус действует. Тогда он напишет учителю либо позвонит по перчатке-коммуникатору и пригласит в гости, удостоив чести быть первым ученым, не из числа сотрудников лаборатории, которому сообщит, что добился своего. Но Ньютон вопреки ожиданиям не исчез, поэтому Чарльзу Уэллс так и не позвонил. И вот пришло приглашение от него самого. Джордж сперва решил отказаться под пристойным предлогом, поскольку пребывал в ужасном настроении и меньше всего ему хотелось сейчас признаваться учителю в своей неудаче; но Джейн сказала, что, возможно, старый друг посоветует им что-нибудь дельное. Кроме того, Чарльз по-прежнему жил в колледже Крайст-Черч, где когда-то учился Уэллс. А вдруг воспоминания, связанные с этими благородными стенами, вдохнут в него новые силы, не говоря уж о том, что супруги смогут прогуляться по чудесным окрестностям – всегда ведь полезно подышать свежим воздухом. Короче, Уэллс принял приглашение – скорее, чтобы не спорить с женой, чем по собственному желанию. Он не стал возражать, и когда она предложила взять с собой собаку, так как Ньютон, оставаясь один взаперти, обычно развлекался тем, что раздирал подушку, книгу или любой другой предмет, по оплошности не убранный хозяевами подальше от его зубов. Итак, холодным январским вечером орнитоптер доставил супругов к дверям колледжа, где Чарльз уже поджидал их, так что ветер от винта летательного аппарата растрепал его седые волосы.
Когда орнитоптер снова поднялся в небо, Уэллс и Чарльз несколько секунд молча глядели друг на друга как люди, дождавшиеся рассвета, чтобы драться на дуэли, а потом дружно расхохотались. И крепко обнялись, похлопывая один другого по спине и словно помогая согреться.
– Мне очень жаль, Чарльз, что ты проиграл дебаты, – не мог не сказать Уэллс, когда они наконец расцепили объятия.
– Да не о чем тут сожалеть, – ответил Чарльз. – Ведь и я не стал бы мучиться угрызениями совести, случись проиграть тебе. Каждый из нас считает, что ошибается противная сторона, но мне достаточно и того, что ты веришь, будто мое заблуждение относится к числу самых блестящих.