Едва обломки достигли дна пропасти, из лачуг высыпали крохотные фигурки. Мир дрогнул перед глазами, исказился, выгнулся древком лука, и с силой швырнул Николая вперед и вверх. Мелькнули кряжи высочайших гор – голубых, сиреневых, фиолетовых, как на картинах Рериха. Вершины их покрывал ослепительно белый снег, и ярче других сияла гора с изогнутым, будто скорчившимся от боли крестом на склоне.
Падать было страшно до потери рассудка. «Лети!» – велело безумие. Рядом молнией пронеслась большая черная птица, и в крике ее звучало торжество победителя. Яростное солнце едва не выжгло глаза, погрузив Николая во тьму.
Тьма была сухой, ветреной и на удивление прохладной. Тревожный окрик Яо заставил приподнять веки. Перед глазами кружилось, неслось куда-то звездное небо. Все выглядело, как сквозь дрему, будто свалился лишь потому, что уснул на ходу. Хотелось и впрямь в это верить. Вновь очутившись в ночной пустыне, за сотни километров от Шамбалы со всеми ее трансцендентными прелестями, Николай отказывался что-либо помнить и понимать.
– Вот так и лису из капкана тащат! – буркнул он, подымаясь на ноги.
Глава VI
Утро не принесло долгожданного отдыха. Над горизонтом вставало гремящее облако пыли – медленно, будто солнце. Сперва казалось, что всадники не торопятся, но вскоре их можно было увидеть летящими во весь опор. Блеск оружия, поднятого, словно в приветствии, навстречу рассвету, слепил глаза и не предвещал ничего хорошего.
– Кто это? – только и смог вымолвить Николай, окончательно приходя в себя после ночных странствий.
– Че-ши, больше некому, – откликнулся Яо. – Сотни три – скорее всего из тех, кто устроил резню в Дунхуа.
– И нам… устроят? – Николаю все еще было трудно держать себя в руках.
– Может быть. Только не сразу, – спокойствие Яо казалось безумием. – Если сила и время на их стороне, че-ши не упустят случая принести жертву. Казнить врага тысячью стрел, или что-то еще похуже… Сам узнаешь, недолго осталось ждать.
Спрятаться, как назло, на открытой, плоской, будто тарелка, местности, было негде. Заметив добычу, всадники развернулись, и через миг уже встали вокруг, как вкопанные. Лишь фыркали, били копытами кони, да колыхались цветные одежды и флаги на хлестком ветру.
– Что вам нужно? – даже не верилось, что Яо может говорить так громко и властно. – Между нами нет зла, мы служим одним богам!
– Только верим в богов по-разному, – недобро оскалился рослый, почти с Николая, воин – должно быть, предводитель отряда. – Впрочем, ты прав, монах. Если отдашь белого демона – остальным зла не будет. Ступайте с миром, но без него.
– Он не демон! А если и так – разве не покровительствует Будда не только людям, но и демонам, призракам, дэвам и великанам, чтобы приобщились они к сокровищам его мудрости? Ищите себе добычу в других местах!
Николай не сразу и понял, какого демона этим че-ши, в прямом смысле, надо. А монахи уже сгрудились вокруг, прикрывая его. Молча, с грозными посохами наготове. Это был вызов, но всадники лишь расхохотались в ответ. Они не боялись демонов, и уж тем более – жалкой горстки людей с палками наперевес.
В воздухе громко, пронзительно засвистели арканы, азартные крики воинов понеслись им вслед. Миг – и захлестнут, опрокинут, проволокут по земле! Но длинные посохи, в то же мгновение раскрутившись до бешеной скорости, одну за другой сбили вниз змеистые петли. В рядах че-ши раздались изумленные возгласы – это было настоящее мастерство.
Предводитель всадников что-то выкрикнул на своем отрывистом языке, и отряд снова пришел в движение. Похоже, было решено исполнить приговор на месте. Теперь че-ши скакали вокруг обреченных, как в бешеной ритуальной пляске, выпуская стрелу за стрелой. Целились мимо, но с каждым выстрелом смерть пролетала все ближе. Вот-вот наконечник вонзится в колено – должно быть, жуткая боль. Затем настанет черед ступней, ладоней и паха…
Казнь тысячью стрел! Спешить палачам уже некуда – в безлюдной пустыне жертвам не будет подмоги. Можно сполна насладиться их страхом и болью, убив далеко не сразу. И посмеяться вдоволь, если живая мишень, не выдержав, сойдет с ума. Николай был уже близок к этому. Будто со стороны он слышал собственный голос, убеждавший не проливать кровь ради него одного.
А всадники продолжали скакать, и с каждой минутой их строй все больше походил на «солнечный крест» – распластанную на песке свастику. Будто вернулся двадцатый век с его массовыми шествиями нацистов. Не было лишь темноты с факелами, как когда-то в Нюрнберге – че-ши, враги демонов, охотились на заре, наверняка почитая светлых богов и Солнце. Зато в избытке хватало жестокости, и шестеро в центре гигантского символа чувствовали это, как никто другой. Воздух над головами дрожал, разбегался искрящими волнами, словно что-то огромное и живое билось о невидимую преграду.
Стрела просвистела над головой Николая, всколыхнув волосы. И следом ударил резкий, оглушительный крик – скорее, звук мощного выдоха, поднявший испуганных коней на дыбы. С этим криком, перехватив посох, будто копье, Яо врезался в гущу всадников. Четверка монахов рванулась следом, опрокидывая, тесня, ломая строй, древки луков и кости. Порыв, сколь безупречный, столь и бессмысленный – три сотни воинов так не одолеть. Если только…
Николай вздрогнул – интуиция не обманывала его. Знакомое ощущение скованности и тревоги предшествовало атаке с неба – яростной, беспощадной.
– Назад! Быстрее! – закричал он товарищам.
Как ни странно, его услышали. И даже повиновались, пускай с неохотой. Сыма уже умылся собственной кровью, а из предплечья Наванга торчала стрела.
Все пятеро лишь чудом оставались живы. Но, обескураженные внезапной, атакой враги отпрянули, зажимая друг друга в толпе, теряя подвижность, и теперь их с грохотом настигала летящая смерть. Тянь-гоу – целая стая! – вмиг появившись, будто из пустоты, шли ровно, красиво, как истребители на бреющем полете. И с каждым заходом Николай все отчетливей слышал их мысли – безмерно чужие и вместе с тем пугающе ясные.
«Мы пришли, старший!»
«Как было обещано».
«Прости, что не сразу – здесь слишком вязкое время».
«Зато много мяса! Мяса и крови!»
Какой-то миг Николай, забыв обо всем, попросту любовался жестоким и все же великолепным зрелищем. Небесные псы, на самом деле и не псы вовсе, скорее, напоминали хищников океана – акул и касаток. Массивные, обтекаемые тела, резко снижаясь, хватали, подбрасывали и уже в воздухе рвали плоть на куски. Вот как сырое тесто шлепнулся на песок конский круп, взлетело окровавленное тряпье, подпрыгнула голова, сверкнув островерхим шлемом… Чудовища будто играли своей расчлененной добычей.
Картина была мерзкой и в то же время захватывающей. Невероятное чувство – как и ностальгия при обширном провале памяти. Но Николай откуда-то знал: дальше так продолжаться не может. Подобно акуле, что задыхается в неподвижности без омывающего жабры потока, небесный пес не в силах надолго остановиться. Ему даже трудно замедлить движение. Что-то вокруг – то ли воздух, то ли некий эфир – должно обтекать тянь-гоу сверхмощными волнами, поддерживая в огромном теле странную жизнь. А может быть, это время – здешнее, «вязкое», как назвала его стая?
Так или иначе, маневры над перепуганным, сбившимся в плотную кучу врагом лишали небесных псов драгоценной скорости. Но убивать сразу, летящими во все стороны молниями, тянь-гоу почему-то не стали. Боялись за Николая и его спутников? Раз так – оставался шанс уцелеть.
Время на крохотном, утоптанном до твердости камня клочке земли, где с трудом помещались шестеро, и впрямь стало вязким, почти застывшим. А вокруг бушевала смерть, по странной прихоти обходя этот островок посреди кровавого моря. Вот-вот псы добьют уцелевших, парализованных страхом людей и животных. И тут же исчезнут, неспособные задержаться дольше, чем на пару мгновений. Но сверху уже обрушилось, ударило в глаза золотое пламя, вмиг приняв облик гиганта на огнедышащем скакуне.
Кровь жертвы, кровь палачей – для ритуала было все равно. И Николай вдруг понял, что происходит, КОГО призвал в этот мир безжалостный обряд казни. Слишком хорошо он запомнил голос, что снова вернулся, проникая все глубже в душу.
– Я сброшу тебя в бездну, как ты сбросил алтарь – тебя и твоих прихвостней! – вслух произнес Странник, точно ударил гром.
Конь под ним замер остывшей лавой – лишь дикие, налитые кровью глаза вращались и сыпали искры. А следом двигались руки всадника. Восемь гибких паучьих рук – как раз по числу налетевших тянь-гоу. И каждая разматывала сверкающую, будто сотканную из огня сеть.
Это была неравная схватка. Небесные псы, атакуя, рвали сплетенья лучей, бились птицами в тенетах света, но вскоре попросту замирали в воздухе. Что может быть хуже для тех, чья жизнь – лишь эхо движения? Николай чувствовал, как их энергия, не отыскав выхода, буквально сжигает огромные тела изнутри, пытаясь высвободиться в немом крике. Стая гибла, вожак не сумел спасти – остальное было уже не важно. Хотелось лишь привести в чувство проклятый, бредящий смертью мир, встряхнуть его, вывернуть наизнанку! Уничтожить, если сможет преодолеть. Если… Сможет…
Подобной силы Николай не ощущал в себе прежде. Никто, никогда такого не ощущал – в этом он был уверен. И едва ли сумел бы сдержаться, вздумай даже попробовать. Словно угли в языках пламени рассыпались крохотные, почерневшие вмиг фигурки – охотники, жертвы, победители и побежденные.
Прах к праху. Огонь к огню.
* * *
Сгоревшая дотла земля выглядела аспидно-черной – почти идеальный круг шагов пятьсот в диаметре. Внутри него все покрылось пеплом и хрупким стекловидным оплавом. Различить что-либо в этой дымящейся каше было уже невозможно.
Лишь возле самых ног Николая тускло блестел неведомо как уцелевший предмет. Всего-навсего нож – простой, весь в зазубринах, со слегка оплавленным острием и треснувшей рукояткой. Слишком короткий, чтобы считаться оружием. Такими монахи, забыв про усталость, брили головы каждый день изнурительного пути.
Рискуя обжечь ладонь, Николай поднял находку – вдруг пригодится. Ни гнева, ни жалости, ни вины он больше не чувствовал. Словно включился некий предохранитель, мешая окончательно сойти с ума. Ведь могло быть и хуже – в сотни, в тысячи раз, хоть сам черт бы не разобрал, откуда это известно. Как и то, что именно Николай стал причиной всеобщей гибели в раскаленном аду, пусть и помимо воли. Не стоило тратить без толку время, пытаясь найти оправдание и даже просто понять.
Темный, распластанный силуэт у самой границы выжженного пятна Николай заметил не сразу. Мешал кровавый след, растекаясь по твердому от жары песку и скрадывая очертания. Раненый воин, забыв про гордость, упрямо полз прочь – медленно, слепо, как гигантское насекомое. А ведь он был, пожалуй, одним из лучших. Иначе не вырвался бы из толпы, обездвиженной страхом, что внушали собравшиеся здесь силы. Но вскоре и он упал на песок, в лужу крови из порванного зубами бока. И больше не смог подняться – а значит, подписал себе приговор.
От души врезав крепкой, горячей подошвою сапога, Николай перевернул тело навзничь. Так было удобнее. Он уже знал, для чего ему нужен этот, последний враг, и не строил иллюзий, что сделает все чисто и безболезненно.
На окровавленной куртке воина был вышит знакомый «солнечный крест». Лицо – застывшая маска боли – казалось давным-давно мертвым, и только в глазах еще тлели ужас и ненависть.
– Саган! – прошипел с натугой чужак, будто проклял.
Странно, но меньше всего че-ши походил на арийскую белокурую бестию. Смуглый, темноволосый, с вытянутым, как у хищника, профилем, он сильно напоминал Салеха – студента-иранца, с которым Николай когда-то учился в Москве. Но тот был, что называется, своим в доску. Любил гитару, походы, сборища у костра, мог за компанию даже водки хряпнуть вопреки законам ислама. И уж подавно ни за каким шайтаном не стал бы никого убивать, как эти, мать их…
Николай зло глянул на распростертый у ног полутруп. Все равно не жилец, да и не заслужил иной участи. Чем он лучше тех же тянь-гоу, хоть они и не люди? Или монахов, которых пришлось развеять по ветру пеплом, пусть даже без умысла? Николай оправдывался, взвинчивал нервы, чтобы решиться, но инстинкт уже действовал по своим правилам. Хотелось пить, да так, что на место жажды пришла вдруг губительная, неодолимая слабость. Счет шел на мгновения – не оставалось времени для моральных проблем.
Рухнув на че-ши, словно и сам был ранен, Николай всем весом прижал к земле руку врага, из последних сил потянулся к охрипшему горлу… Нож пригодился – повезло нащупать и перерезать артерию. Это было намного лучше, чем лакать кровь из грязной, рваной дыры в боку.
Как и ожидал Николай, аккуратной работы не вышло. Алый, теплый фонтан брызнул прямо в глаза, омыл живительной влагой лицо, стекая на губы. Николай знал этот вкус – ему уже доводилось пить кровь убитых в пустыне животных. Теперь ее было много, как никогда.
Прошло полчаса, прежде чем Николай оторвался от свежей раны. Встать удалось на диво легко. Над головой, словно туча в безоблачном небе, пролетел черный гриф, и он, не раздумывая, двинулся туда, где скрылась за горизонтом птица. Чтобы не сбиться с пути, приходилось в оба следить за солнцем и звездами, как учили монахи. А ночью идти, или днем – на пределе было уже безразлично.
– Только жизнь здесь ничего не стоит, – шептали, как молитву, вновь пересохшие губы. – Жизнь других – но не твоя!
Вскоре удалось найти воду под сухим руслом – хватило, чтобы наполнить доверху уцелевший бурдюк. А через какое-то время – Николай уже не мог считать дни – перед глазами, будто мираж, раскинулся город. Местные жители называли его Яркенд.
Глава VII
Запах похлебки, витавший перед обедом во всех помещениях храма, навязчиво щекотал ноздри, дразнил, как несбыточная мечта. Путь из Яркенда в Айртам не был для Николая легким, да и здесь его не встречали объятьями. Голос пожилого настоятеля храма был недоверчив и зол.
– Хм, значит, пятеро наших братьев погибли в дороге? А может, ты их убил и хочешь теперь замолить свой грех?
– Так вышло.
У Николая не оставалось сил оправдываться и лгать. Да и не было смысла – здесь каждый мог обвинить его в чем угодно. Зачем он вообще явился сюда? Стряхнуть с души груз, от которого не избавиться в принципе? Отдать покойным последний долг – так кому от этого легче?
– Ступай в Зал Статуй, – тон настоятеля, окруженного десятками стражей, не допускал возражений. – Присутствие божества поможет тебе очиститься!
Медленно, с жутким скрипом, отворилась еле заметная дверь в стене. И вскоре захлопнулась, отрезав дорогу обратно.
Сперва увиденное не очень-то впечатляло. За время странствий Николай уже не раз слышал о статуях в храме. Вот Шакьямуни в привычной позе – на корточках, вот названный богом кушитский царь в нелепом венце. Вот обнаженный, как принято у греков, Арес – повелитель войн. Ходили легенды, что его воздвигли еще при Александре Великом, а после оставили здесь навсегда. Ведь как учил Будда, все боги – одно, лишь пути к ним разные. Куда порой такие пути приводят, Николай уже знал. И потому держался с опаской, медленно перераставшей в страх. Широкий, просторный зал, освещенный лишь дымными факелами, рождал гнетущее чувство. И ни единого живого лица, ни звука шагов, кроме собственных! Так продолжалось, покуда что-то неимоверно тяжелое не ударило с адским грохотом в пол.
Николай обернулся, и замер, не в силах двинуться с места. Это был оживший кошмар. Статуя Ареса зашаталась, кроша ногами-колоннами узорные плиты, и вдруг широко шагнула вперед. Вот гневный бог уже рядом – высокий, будто скала, c гордым даже в злобе лицом, неестественно ярко сверкающим в пламени факелов. Храм гудел и трясся – проснулся бы мертвый. Но никто не бросился открывать запертую снаружи дверь.