В настоящее время проблематика этнологии (науки об этносах, народах) и связанных с ней этнополитологии, этнопсихологии, этнолингвистики активно разрабатывается западными учеными. Отечественная наука к систематическому, идеологически неангажированному исследованию национальноэтнических проблем только приступает. Их объективное теоретическое понимание важно и с точки зрения выработки практикоориентированной стратегии развития белорусского общества и государства. Модернизация и адекватный ответ (в виде законов, государственных программ, инвестиций и действий) на вызовы глобализации со стороны суверенного белорусского государства должен базироваться, с одной стороны, на научно обоснованных концепциях, а с другой – на реальных интересах белорусского социума.
Что такое этнос?
Этнос – специфическая социальная группа, которая возникает в ходе естественноисторического процесса. В научной литературе существует немало определений этноса, однако, как отмечают исследователи[5], адекватно понять его можно
только установив базовые, системные признаки. К базовым системным признакам относятся:
• общее биологическое происхождение (его члены верят, что произошли от общих предков);
• общая территория, на которой протекает хозяйственная и социокультурная деятельность этноса (с течением времени в силу различных исторических метаморфоз территория первоначального этногенеза может не совпадать с территорией последующего проживания этнического сообщества, что может являться источником многочисленных конфликтов). Общность территории (ее ландшафт, климат) определяют специфический физический тип человека, психический склад этноса, отчасти его самоидентификацию;
• психологические черты, архетипы восприятия, верования, стереотипы поведения, системы родства, социальные отношения и взаимодействия формируют чувство этничности на глубинном, коллективно-бессознательном уровне;
• культура (материальная, социальная и духовная);
• язык (предпосылка и способ осознанного существования этноса).
Способность этноса выделять и противопоставлять себя другим этническим сообществам, различать «своих» и «чужих» является маркером (этноопределяющим признаком) сформировавшегося этнического самосознания. Внешне оно выражается в самоназвании. Совокупность всех вышеназванных признаков этноса, так или иначе проявляющихся в поведении этнофоров, т. е. носителей основных этнических черт, лежит в основе его самоидентификации. Только специфическое сочетание вышеназванных признаков, а также выделение ведущих среди них (у одних этносов это может быть язык, у других – быт, у третьих – черты поведения и т. д.) позволяет выявить и понять своеобразие этноса как явления биосоциального.
Этнос и нация
На высшем уровне своего развития этнос (если удается) создает собственную государственность и превращается в нацию (этнонацию). Вместе с тем этническое меньшинство, живущее в составе доминирующего национального государства, также может превратиться в нацию, если достигнет достойного политического статуса и удовлетворения своих особых прав[6].
В этом случае этногенез приобретает новое качество. В донациональных сообществах этническая идентичность формировалась в основном стихийно и закреплялась в традиционных формах и способах жизнедеятельности социальной группы. С обретением же государственности эти формы и способы, а также содержание сознания, самосознание этноса начинают целенаправленно конструироваться и изменяться. В этнологии XX в. возникло даже примечательное направление – конструктивизм, сторонники которого полагают, что нация создается в соответствии с определенными целями, ценностями и интересами, а акторами данного процесса являются социальные элиты и интеллигенция.
«Веком национализма» традиционно считается XIX в. Импульс к строительству современных наций-государств в Европе был дан Великой французской революцией. Ее идеологи наделили понятие «нация» принципиально новым содержанием и тем самым осуществили замену самого субъекта нации. Не менее интенсивно процесс нациообразования шел и в XX в. В результате распада мировой колониальной системы и масштабной национально-государственной «перестройки» социалистического лагеря в мире появилось около сотни новых государств, в том числе 23 в Европе и экс-советской Евразии. Этнополитические процессы, которые наблюдаются в современном мире, дают все основания предполагать, что «топлива в националистическом реакторе хватит еще не на одно десятилетие нового столетия»[7].
Термин «нация» (от фр. nassi – рожден) в средневековой традиции употреблялся достаточно широко и означал родовую общность. Однако критерии отнесения индивидом себя к той или иной «нации» были достаточно произвольными. Так, ученые мужи Сорбонны XIII в. полагали, что итальянцы, испанцы и греки принадлежат к «галльской» нации, а немецкие, польские и скандинавские студенты, учившиеся в университетах Англии, входят в состав английской нации[8]. Согласно документам Констанцкого церковного собора (1414–1417), к «германской нации» наряду с немецкоязычными духовными иерархами относилось духовенство Англии, Венгрии, Польши, а в состав «итальянской нации» были включены представители Греции, Славонии и Кипра[9].
Самым главным было то, что в эпоху Средневековья право называть себя «нацией» принадлежало лишь высшим сословиям. Подавляющее же большинство населения, т. е. массы «простых подданных», подобным правом не обладало. Вот почему эпохальным событием европейской истории стало то, что в 1789 г. французское «третье сословие» (в лице своих идеологов) объявило себя нацией, а Французская академия дала принципиально новое определение, послужившее впоследствии основой для утверждения концепта гражданской политической нации. Согласно этому определению, нация – это совокупность всех жителей «одного и того же государства, одной и той же страны, которые живут по одним и тем же законам и используют один и тот же язык»[10].
Данной идее с течением времени было суждено превратиться в фундамент социокультурной связанности и групповой идентичности, стать реальной основой продуцирования многочисленных образов «мы» и «других» – этносов, культур, конфессий. Идея нации открыла перед модернизирующейся Европой перспективу социального творчества и инновационных социальных преобразований.
Однако важно подчеркнуть, что в первоначальный период лишь либерально настроенное меньшинство интеллектуалов оказалось в состоянии исповедовать новые ценности. Чтобы их стало разделять большинство, понадобилось более столетия. Укоренение в массовом сознании идеи «народа-нации» требовало системных изменений в менталитете, самосознании народов и прежде всего формирования в общественном сознании народа коллективного образа и имени собственного («мы французы», «мы немцы», «мы чехи» т. д.). О том, насколько это было непросто, свидетельствует, например, тот факт, что даже в середине XIX в. во Франции с ее многовековой централизованной государственностью «всякий новопоселенец, прибывший из соседней округи, был чем-то вроде «иностранца» и вызывал подозрение и враждебность»[11]. В Италии (и Германии) после создания государства национальная идея формулировалась вообще парадоксально: «Мы создали Италию, теперь нам нужно создать итальянцев»[12], (применительно к Германии – «немцев»). Еще более сложной была аналогичная задача для народов России, Австро-Венгрии, Османской империи, не имевших своих государств вплоть до конца Первой мировой войны. В XIX в. усилиями политиков, правоведов, ученых, деятелей культуры были созданы национальные «мифосимволические комплексы». Будучи специфическими для каждой страны, они тем не менее содержали и общие типологические черты. Во-первых, нации изображались в них как существующие с незапамятных времен, а не как недавние политические оформления социокультурных различий. Во-вторых, они содержали в себе идею «пробуждения» нации, неизбежно наступающего после длительного исторического «сна». В-третьих, предполагалось наличие внутренних и внешних врагов, не заинтересованных в таком «пробуждении»[13].
Важнейшее место в созданных «мифосимволических комплексах» принадлежало «национальным традициям». Решающую роль в их конструировании сыграла националистическая «колонизация истории, исходящая из современности»[14]. Заинтересованный подход к историческому материалу, в зависимости от конкретных задач социального мифотворчества, позволял либо «вспоминать» то, чего в истории не было, либо «забывать» в ней то, что было»[15]. Еще одним компонентом таких комплексов являлся пантеон выдающихся деятелей национальной истории. Это «грамматисты» – исторические персонажи, которые выпестовали язык, зафиксировали на нем отеческое предание; «отцы нации» – создатели государства; герои-победители; борцы за свободу; личности, внесшие значимый вклад в развитие общества и культуры. Важное воспитательное значение отводилось также знаменательным историческим датам и событиям, священным местам, государственным и культурным символам[16].
Сконструированный национальный «мифосимволический комплекс» надлежало превратить в «факт» общественного сознания, используя систему образования, потенциал искусства, средства массовой информации, церковь, науку, праздники и церемонии. Практической реализацией этой задачи были заняты интеллектуалы, а весь процесс в целом направлялся и контролировался властью. Итогом должно было стать формирование нового типа личности и специфического (национального) самосознания.
Необходимым условием успеха проекта «народ – нация» стали программы всеобщего обучении. Они преследовали двоякую цель – подготовку квалифицированных кадров для развернувшейся в странах Европы модернизации и патриотическое воспитание молодежи. Достойное место отводилось формированию в массовом сознании образа Родины, появлению в менталитете народа чувства общенациональной солидарности. Важнейшая роль в этом процессе отводилась государственному языку, т. е. нормированному литературному языку.
В доиндустриальный период с характерным для него преобладанием замкнутых мирков сельского неграмотного населения эти задачи были неосуществимы. Так, во Франции централизация в языковой политике началась еще в XVI в. Однако и в середине XIX в. «для половины граждан страны французский оставался иностранным языком»[17].
С большими проблемами в последовательном продвижении «в народ» литературного немецкого языка через систему образования и средства массовой коммуникации сталкивалась и Германия. Язык сыграл важнейшую унифицирующую роль в выработке общенемецкого сознания, однако его диалекты (берлинский, баварский, саксонский и др.) сохранились и по сей день. Отметим, что политика национального строительства нередко принимала там жесткие формы, особенно когда речь шла об ассимиляции нетитульных этносов, т. е. национальных меньшинств. Например, в начале XX в. на польском языке (поляки – самое многочисленное из меньшинств Германии) было запрещено преподавание в народных школах и даже богослужение в костелах. Это делалось на немецком.
Рассмотренные выше аспекты национального строительства были связаны с политикой целенаправленного формирования либеральных ценностей в менталитете формирующихся новых социально-политических общностей. Подчеркнем, что практическая реализация идеалов Французской революции осуществлялась в контексте фундаментальных социально-экономических преобразований, вызванных к жизни промышленным переворотом и научно-технической революцией. Город и индустрия кардинальным образом изменили характер хозяйствования, систему социальных отношений, механизмы формирования власти, систему законодательства, способы коммуникации, характер внутренней миграции. Обусловленные этими процессами социальная мобильность и социальная динамика, свобода личности и установка на инновации стали характерной особенностью появившейся новой – техногенной – цивилизации. Принцип «народ – нация» законодательно был провозглашен главным источником власти в конституциях демократических стран Европы.
Современный исследователь У. Альтерматт процесс национального строительства в Европе подразделил на три временные зоны. К первой он отнес Англию, Францию, Швецию, Данию, Нидерланды, ко второй – Германию и Италию, а к третьей – Австро-Венрию, Россию и Османскую империю.
Естественно, что в силу специфических для каждой страны «стартовых условий» рассматриваемые процессы протекали по-разному в различных временных зонах национального строительства. Так, в странах первой временной зоны заметно уменьшились не только субэтнические, но и межэтнические культурно-ментальные различия. Например, в Великобритании была реализована модель создания политической нации британцев, а не этнокультурной нации англичан, ведь последняя предполагала бы «англизацию» шотландцев, ирландцев и валлийцев. Задача явно нереализуемая и сегодня. Одним из результатов этой модели явилось существенное потепление отношений между англичанами, с одной стороны, и шотландцами и валлийцами – с другой. Во Франции действовала этнокультурная ассимиляционная модель, которая требовала включения в общность «французов» также иноэтничных эльзасцев, бретонцев и корсиканцев не только в политическом, но и культурном смысле.
А вот в странах второй временной зоны к началу XX в. остались весьма существенными даже субэтнические дистанции. В Германии, например, установка на создание этнокультурной нации путем ассимиляции поляков, чехов, датчан, лотарингцев не только не увенчалась успехом, но и явилась одной из причин ослабления «второго рейха» в Первой мировой войне, его падения и потери Германией значительных территорий. Италия также не смогла осуществить интеграцию неитальянских этнических меньшинств, что и сегодня дает о себе знать в противоречиях между севером и югом страны. В итоге вопросы о том, насколько сицилийцы являются итальянцами, а баварцы – немцами, дискутируются и поныне.
Наибольшим драматизмом и остротой борьбы феномен рождения новых наций отличался в империях Восточной, Центральной и Южной Европы. Причина в том, что входившие в их состав этносы были недостаточно интегрированы и удерживались насильственно, поэтому пришедшая к ним с берегов Сены идея «каждой нации – государство» пала на благодатную почву. Практически повсеместно развернулась интеллектуальная активность по систематизации и структурированию форм и образов этнокультурной идентичности, выработке идеологии политического самоопределения, а вслед за ней – и борьба за политическую независимость. В итоге для слабоинтегрированной Австро-Венгрии идея «каждой нации – государство» стала подлинным троянским конем, подготовившим падение монархии и распад империи[18]. Рассмотрим подробнее некоторые моменты этого процесса. В «лоскутной» Австро-Венгрии он начался с противодействия Венгрии политике Австрии, направленной на германизацию населения империи. В ответ на объявление Веной государственным языком немецкого (вместо латыни) Королевство Венгрия на своей территории объявило государственным мадьярский язык. Основными направлениями национализации народов полиэтнического королевства (по численности превосходившего население современной Венгрии в два раза) выступали образование на венгерском языке, открытие новых университетов, массовое распространение историко-патриотических знаний, мадьяризация имен, фамилий, географических названий, пропаганда национального фольклора, культурная ассимиляция этнических меньшинств. Важнейшим динамическим фактором этого процесса явился бурный рост городов, обусловивших беспрецедентную интенсификацию и интеграцию межэтнических коммуникаций в рамках ценностей венгерской культуры. Вместе с тем отметим, что попытка мадьяризации иноэтнических меньшинств – немцев, хорватов, румын, весьма далеко отстоявших от венгров в культурно-языковом отношении, особого успеха не имела. И подобно тому, как курс Австрии на германизацию дал мощный импульс венгерскому национальному строительству, так и мадьяризация в свою очередь дала толчок этнонациональному ренессансу в Венгрии немадьярских народов[19].