– Да вроде…
Я оторопело переводил взгляд с них на лежащие в рядок полуживые тела. Понятно, анамнез болезни придётся выяснять у самих пациентов. Когда оклемаются. Иначе толку не будет: водители грузовика застали, можно сказать, лишь финальный акт трагедии.
– Доктор, а доктор? – робко обратился ко мне старший.
– Что?
– Может, мы поедем, а? Нас в поле ждут, давно уже. Председатель головы свинтит и премии лишит.
Я невольно усмехнулся: если процесс будет происходить именно в этой последовательности, о премии мужичкам можно будет уже не беспокоиться.
– Да, да, конечно езжайте! Спасибо вам. А насчёт председателя не беспокойтесь – если что, адресуйте его ко мне. Я объясню, что вы вот этим, – я кивнул на лежащие тела, – жизнь спасли!
Мужики разулыбались, пожали мне руку и полезли в кабину. А я вернулся к своим доходягам.
«Синий» теперь дышал намного спокойнее. Клавдия Петровна успела ввести морфин и приладить кислородную маску. Да и синюшность у бедняги несколько уменьшилась. В вену резво капал физраствор, восполняя потерянную (пока неведомо, каким образом!) жидкость.
– Проверьте давление и сделайте в вену гепарин. Десять тысяч, – распорядился я и пошёл дальше.
Пациент Антона Иваныча уже пришёл в сознание и теперь удивлённо хлопал глазами поверх кислородной маски.
– Тоже – измерить давление. И температуру, всем обязательно измерить температуру! – спохватился я, – И ещё – взять кровь на гематокрит!
– Чего?! – хором взвыли оба фельдшера.
Ясно. «Нам таких словов не нать, нам чаво бы попроще…» Я забыл, что нахожусь не в Нероградской областной больнице, где по первому щелчку пальцами прибегает толпа лаборантов и делает любые анализы. Вздохнув, я махнул рукой:
– Да так, ничего, перегрелся малость. Давайте-ка их по палатам определим. А то что ж они у нас так-то… в военно-полевых условиях.
– Данила!!! Айда больных таскать!!! – взвизгнула Клавдия Петровна.
У меня заложило уши.
7 сентября 1987 года, Кобельки, участковая больница, 19—10.Я дописал историю болезни и потянулся. Первый день моей работы в качестве и.о. главврача полностью соответствовал определению «с корабля – на бал». За последние два часа я провёл интенсивную терапию пятерым тяжеленным больным. В результате – из крайне тяжелого их состояние стало от просто тяжёлого до вполне даже удовлетворительного.
Тяжёлым оставался пациент с тромбоэмболией: он, хоть и пришёл в себя, но по-прежнему внушал мне серьёзные опасения. Давление сам не держал, только на вазопрессорах и гормонах; к тому же, после прослушивания его лёгких я пришёл к нерадостному выводу о том, что назревает пневмония.
Зато остальные четверо поправлялись на глазах. Коррекция потерь жидкости и охлаждение (для чего пришлось выгрести почти все запасы льда из больничного погреба!) сотворили чудо. Недавние доходяги полностью пришли в норму и запросились домой. С каковой целью и отрядили делегата ко мне в кабинет пятнадцать минут назад.
Делегата я решил пошантажировать. Пообещал, что отпущу исцелённых лишь в том случае, если он, делегат, в подробностях расскажет мне обстоятельства, повлекшие за собой столь плачевное состояние моих пациентов.
Посланник помялся минуту… да и рассказал.
Какое-то время после окончания его рассказа я хватал раскрытым ртом воздух, не в силах вымолвить ни слова. Потом принялся биться лбом об стол в приступе истеричного смеха. Впрочем, смехом это назвать было сложно. Ржание: добротное такое, переливчатое ржание. Ну, а как ещё прикажете смеяться в бывшей конюшне?
Делегат поведал мне историю, достойную пера Дюма. Вернее, Дюмов – и отца, и сына.
Дело было так. В пятницу вечером пятеро мужичков решили съездить в соседнее село (пятнадцать вёрст!) в гости. Сборы были недолгими: прихватив с собой десяток литров самогонки, наши герои уселись в «Запорожец» и двинулись в путь.
Как пятеро упитанных организмов уместились в этой пародии на автомобиль, – объяснить не смог бы даже Эйнштейн с позиций собственной теории относительности.
Тронувшись, путешественники решили отметить благополучное начало тура. И отметили. Все, включая водителя (кстати, именно он и оказался в конце концов моим самым тяжёлым пациентом).
В результате, примерно на полпути «запор» не вписался в поворот, слетел с грейдера, проскакал по полю и въехал в столб. Но!
Столб оказался непростым. Знаете, встречаются иногда у дорог такие, сделанные из двух длинных брёвен, соединённых вверху и расходящихся книзу? Получается этакий треугольник, обращённый вершиной вверх.
«Запорожец» въехал в аккурат промеж брёвен. И заклинился там. Да так здорово, что обе двери (а в «запоре» их всего-то две!) оказались намертво заблокированными.
Осознание трагизма ситуации пришло к страдальцам не сразу. Поначалу они обрадовались тому, что живы. И тут же это отметили. Потом отметили то, что машина осталась цела. Потом тяпнули за преодоление половины пути. И понеслось…
Напомню: был вечер пятницы. По грейдеру и в будни-то редко, кто ездит. А уж в преддверии выходных…
Через пару часов кому-то понадобилось выйти по естественной надобности. Поняв, что двери не открываются, мужички опустили стёкла и попытались выйти в окна. Но проклятые брёвна загораживали собой проёмы. Тогда путешественники принялись звать на помощь. Эхо было им ответом…
Прошла ночь, настало утро субботы. Дорога по-прежнему была пуста. Сидельцы охрипли, безуспешно взывая к пространству. Воды у них с собой не было, поэтому жажду утоляли самогоном. А нужду, пардон, справляли в окна.
А потом взошло солнце… Температура за бортом неуклонно приближалась к обычным для этого времени года на Нероградщине двадцати пяти градусам. В тени…
Тени столб не давал. А «запор», к несчастью, был тёмно-синим. И потому его содержимое вмиг нагрелось градусов до пятидесяти. Мужики пили, орали, опять пили, опять орали…
Так прошла суббота. Потом воскресенье. Потом – почти весь понедельник. И только на закате дня на грейдере появился уже знакомый нам грузовик…
Прекратив биться об стол, я поднял голову, вытер слёзы и уставился на недоумевающего делегата:
– Вы, пятеро здоровых лбов, не могли выдавить лобовое или заднее стекло?! И вылезти? Вы же помереть могли, идиоты! И так уж почти померли!
Делегат шмыгнул носом и потупился:
– Не хотели.
– Не хо… – у меня перехватило дыхание, – Не хотели?! Да почему же?!
– Машину жалко!
– Клавдия Петровна! – заорал я.
Фельдшерица моментально материализовалась на пороге:
– Да, Пал Палыч?
– Проводите этого… автолюбителя к остальным. И оформите их на выписку, – устало распорядился я.
– Всех?!
– Кроме того, который под капельницей, разумеется.
– Есть! – по-военному отрапортовала Клавдия Петровна и вытолкала парламентёра вон.
Воспользовавшись минутной передышкой, я подошёл к окну. Вид отсюда открывался изумительный. Больница стояла на холме и из её окон видна была вся округа. Прямо перед глазами – большое озеро, на берегу которого примостились Кобельки. Справа – лес. Слева – тянущаяся до самого горизонта степь.
– Лепота! – пробормотал я
– Пал Палыч! – раздалось за спиной.
От неожиданности я вздрогнул и резко обернулся. Передо мной, к каком-нибудь шаге, стоял Антон Иваныч. Вид у него был изрядно озадаченный.
– Уф, испугали! Чего подкрадываетесь так? А если бы я рефлекторно вас того… в челюсть?
Фельдшер криво улыбнулся:
– Значит, поделом мне.
«Фаталист, стало быть? Ох, не похож!» – подумал я, рассмативая хитрые глазки Иваныча. Но вслух спросил другое:
– Что опять случилось?
– Да у нас тут всё время что-то случается! – оптимистично сообщил мне фельдшер, – Там рыбаки девушку привезли. Без сознания.
– Утонула, что ли? – уточнил я уже на ходу, выскакивая в коридор.
– Да нет, вроде. Они её на суше нашли уже в таком виде.
– В каком – «в таком»?
Антон Иваныч замялся:
– Да сами сейчас увидите. Сюда, пожалуйте, в смотровую! – и открыл мне дверь.
На кушетке, закутанная во что-то вроде одеяла, лежала девушка. Красивое, спокойное лицо её обрамляла виньетка из огненно-рыжих волос. Закрытые веки слегка подрагивали.
– Пульс шестьдесят в минуту, дыхание – шестнадцать, давление – сто десять на семьдесят! – сообщила Клавдия Петровна.
– При каких обстоятельствах её нашли? – поинтересовался я у стоящих поодаль мужчин – старика и парня лет двадцати пяти.
– На острове. Она лежала на холме… голая совсем, – несмело сообщил дед.
– Голая?! А как она туда попала?
Старик развёл руками:
– Не знаем. Лодки никакой мы не видели, её одежду не нашли. Чудно как-то…
– Да уж… – согласился я и обратился к фельдшеру, – Антон Иваныч, надо бы участкового вызвать. Кто его знает, как она на остров попала. Может, и не по своей воле. Пусть разбирается, это по его части.
Иваныч кивнул и выскочил из кабинета. А я склонился над девушкой:
– Всех, кроме Клавдии Петровны, прошу выйти из смотровой.
Комната вмиг опустела. Убедившись, что со мной осталась лишь фельдшерица, я откинул одеяло. Вернее, спальный мешок. И замер…
Эх, учили меня – учили, что врач при исполнении – существо бесполое, да всё зря! Потому что, едва завидев мою новую пациентку, я понял, что пропал. Просто что-то щёлкнуло где-то в голове – и всё. Передо мной лежала уже не больная, жаждущая моей помощи, а – Мечта. Именно так, с большой буквы.
Я оторопело вглядывался в бледное лицо и не понимал, что со мной происходит. Я знал, что всегда ждал встречи с той, которая сейчас мирно спала на обшарпанной больничной кушетке в Богом забытых Кобельках. Откуда взялось это знание – неведомо. Но в его истинности я был уверен. Это лицо я уже видел раньше. В собственных снах.
– Пал Палыч! – подёргала меня за рукав Клавдия Петровна.
– Да?! – встрепенулся я, пытаясь прогнать наваждение.
– Что с вами? Вы как-то побледнели весь. Устали, наверное, с дороги-то, да после всех наших заморочек?
Я замотал головой:
– Нет-нет, всё в порядке! Задумался просто.
Осмотрев девушку, я присел рядом на стул и задумался. Никаких тревожных признаков болезней или, тем более, ранений, я не нашёл. Красавица, похоже, просто-напросто спала. Очень крепко, потому что мои манипуляции её не разбудили.
– Что с ней? – шёпотом спросила Клавдия Петровна.
Я пожал плечами:
– Спит.
– Просто спит?
– Похоже, именно так. Кстати, вы её не знаете? Не из местных, часом?
Фельдшерица отрицательно помотала головой:
– Не из Кобельков, точно.
– Как же она на остров-то попала? – не надеясь на ответ, спросил я.
– Ох, не знаю, Пал Палыч. Да ещё в таком-то виде! Может… – она запнулась.
– Может что?
– Может, её обидел кто? Ну, вы понимаете, о чём я? Снасильничал и бросил.
Я поёжился. У меня и в мыслях не было, что над этим волшебным созданием кто-то мог вот так надругаться…
– Кто знает? Надо бы проверить, наверное?
Клавдия Петровна выглянула в коридор:
– Марья! Зайди-ка сюда!
В дверь павой вплыла Мария Глебовна:
– Что случилось? Рожает кто-то?
Я указал на странную пациентку:
– Мария Глебовна, осмотрите девушку, пожалуйста. Есть подозрение, что её могли… изнасиловать, – глухо выдавил из себя последнее слово.
Акушерка присела у кушетки и принялась натягивать перчатки.
– Подождите! – остановил я её и направился к выходу.
– Что? – Мария Глебовна в недоумении обернулась ко мне.
– Я… выйду пока! – сказал я и почувствовал, что краснею.
– Зачем?! – хором спросили акушерка с фельдшерицей.
Но я уже выскочил в коридор и захлопнул за собой дверь.
Через минуту из смотровой выглянула Клавдия Петровна:
– Пал Палыч, заходите!
– Что, уже?
– Уже, уже! – разулыбалась она.
Я вернулся в кабинет:
– Ну?
Акушерка с хитрой улыбкой окинула меня взглядом:
– Да всё в порядке. Девочка она ещё! – и принялась стаскивать с рук перчатки.
С души свалился здоровенный камень. Видимо, облегчение моё было столь явным, что Мария Глебовна хмыкнула себе под нос и покачала головой. Я тут же сделал строгое лицо:
– Клавдия Петровна, определите больную в пятую палату. Пусть там полежит, пока не проснётся.
– Назначения какие-нибудь будут?
– Никаких. Спит человек – и пусть спит. Понаблюдаем пока.
Фельдшерица кивнула головой, высунулась в коридор и завопила:
– Данька! Давай сюда, работа есть!
Я вздохнул и с опаской поглядел на спящую красавицу. Та и ухом не повела.
20 августа 1987 года, Кобельки, 02—28.Сон не приходил. Алёна ворочалась в постели уже почти два часа, безуспешно пытаясь уснуть. В отчаянной злости она колотила кулачками подушку и даже кусала её. Будто та виновата во всех бедах, так внезапно навалившихся на Алёнины плечи.
Собственно, беда была только одна. Зато такая, которую сама Алёна с радостью поменяла бы на десяток любых других. Если бы могла. Но – увы! Поздно, девочка, поздно…
Да уж и не девочка, кстати. Четыре месяца, как рассталась с невинностью. И без всякого сожаления, надо заметить. Правда, удовольствия особого тогда она тоже не испытала. Скорее, какую-то дурацкую гордость за себя: мол, вот теперь-то я совсем-совсем взрослая! И всё у меня – как у людей. То есть, как у подружек, которые давным-давно и без всякого стеснения хвастают, как у них ЭТО было…
Теперь ЭТО было и у Алёны. А сегодня она узнала, что скоро у неё появится такой повод «похвастаться» перед подружками, какого у тех не будет ещё долго! К их же счастью.
Алёна зло усмехнулась и опять всадила кулак в несчастную подушку. Дура, полная, законченная дура! Решила доказать что-то… И кому, спрашивается? Витьке, который променял её на эту очкастую плоскую дылду из 10-А? Ну уж нет, себе-то Алёна врать не будет: Витька, по большому счёту, ей был глубоко безразличен. И шансов никаких у него не было. Помнится, она даже вздохнула с облегчением, завидев на дискотеке Витьку в обнимку с этой… глистой.
И тогда, под тем симпатичным приезжим, Алёна всё доказывала исключительно себе: собственную полноценность, привлекательность и взрослость.
Доказала. Ай, молодец! И спохватилась-то, дура, только тогда, когда аборт делать уже поздно. Это ей сегодня очень популярно акушерка объяснила.
Алёна вздохнула. Нет, ну надо же, четыре месяца не было месячных, а она и не заметила! Просто забыла напрочь. Ну, не дура ли?
Конечно, уважительных причин для такой «забывчивости» – хоть отбавляй: тут тебе и выпускные, и вступительные в медицинский… Она же теперь – студентка! И в сентябре переедет из опротивевших Кобельков в Нероград, в общежитие. Начнётся новая, весёлая студенческая жизнь…
На глаза навернулись слёзы и Алёна зарылась лицом в подушку. Ни хрена у неё не начнётся! Потому что через каких-то пять месяцев ей рожать. А это значит – прощай, учёба, прощай буйное, весёлое студенчество… Здравствуй, сомнительное будущее матери-одиночки без образования и профессии!
Слава Богу, хоть родители ничего не знают. Пока. Уехали оба куда-то в соседний Казахстан на похороны неведомого Алёне дальнего родственника. Как не цинично это звучит, но похороны случились кстати: ей ох, как надо сейчас побыть одной. Собрать мысли в кучку и что-то придумать.
Хотя, что уж тут придумаешь? Мария Глебовна, акушерка, сегодня вполне определённо сказала: теперь – только рожать! Поезд ушёл…
Алёна ещё раз, от души, врезала бессловесной подушке и села в кровати. Сон отступил окончательно. Вместо него в голову лезли подленькие мыслишки о её невесёлых и, увы, таких близких перспективах.
Откуда-то из прихожей донёсся лёгкий треск. Потом ещё раз. И ещё…
Алёна вздрогнула и почувствовала, как покрывается «гусиной кожей». Этот звук она хорошо знала: так трещали половицы в сенях. Когда на них кто-нибудь наступал.
Опять треск! Уже ближе. Из прихожей в сторону её спальни определённо кто-то шёл. Не спеша, крадучись, явно стараясь производить как можно меньше шума.