Антон Иваныч вновь отнял руки от живота болящей и разогнулся. Три пары глаз уставились в… хм, в общем, куда надо уставились.
Наружу вялым толчком выплеснулась кровь вперемешку с какими-то сгустками. Акушерка с фельдшерицей хором охнули. Иваныч напрягся.
– Спокойно! – удержал его я, – нужно какое-то время, чтобы матка сократилась.
Сколько потребуется времени, я не представлял. Про себя решил, что подожду минуты три, не больше. Правда, если кровотечение будет продолжаться и после назначенного времени, мне придётся либо удалять матку, либо… Впрочем, другого «либо» не существовало. До райцентра мы пациентку не довезём, это очевидно. А всё, что можно было сделать тут, в Кобельках, мы уже испробовали.
– Может, на себя бригаду из ЦРБ вызвать? – шёпотом предложила Клавдия Петровна.
– Не успеют. Добираться будут час, не меньше! – возразила акушерка.
Я молча кивнул. Часа у нас не было. Даже, наверное, не было и четверти часа. Эх, была – не была!
– Идём на резекцию матки. Готовьте инструмент и операционное поле.
Женщины опять слаженно охнули и поглядели на меня, как на камикадзе.
– Инструмента стерильного нет! – виновато развела руками Кладия Петровна, – Кто ж знал-то?
– Обжечь в спирту, живо! Антон Иваныч, слезайте: нужно обработать живот и лобок. Займитесь этим!
Иваныч с облегчением спрыгнул с несчастной и захлопотал над ней.
Я отрешённо стоял в сторонке, наблюдая за подготовительной суетой. И было мне ох, как хре… невесело.
Теоретически я помнил, как удалять матку. Практически – присутствовал пару раз на подобных операциях. Один раз даже удостоился чести подержать крючки. Я тогда вцепился в них и любовался отточенными, уверенными движениями рук хирурга.
Украдкой я взглянул на свои руки и огорчился ещё больше. Конечности мои заметно подрагивали от избытка адреналина в организме. Воровато оглянувшись по сторонам, я спрятал руки за спину. Чего позориться-то?
– Всё готово, Пал Палыч! – синхронно доложили фельдшера.
Рядом с истекающей кровью пациенткой уже стоял столик, накрытый стерильной простынью, на которой красовались свежеобожжённые хирургические инструменты. Живот несчастной женщины после антисептической обработки приобрёл лимонно-жёлтый оттенок и был обложен стерильными салфетками.
– Всё по-взрослому! – пробормотал я
– Что-что? – переспросила Клавдия Петровна.
– Отлично, говорю! – как мог, бодро заявил я, – Приступаем! Мы с Антоном Иванычем и Клавдией Петровной моемся на операцию…
– И мы?! – недоумённо тянули упомянутые коллеги.
– И вы. Антон Иваныч будет мне ассистировать, а вы, Клавдия Петровна, будете операционной сестрой. Подавать инструменты.
– А я? – возмутилась акушерка.
– А вы, Мария Глебовна, побудете анестезиологом. Поскольку наша пациентка в наркозе не нуждается, да и нечем его давать, будете следить за пульсом, давлением и обеспечивать медикаментозную терапию по моим назначениям. Всем задачи ясны?
– Ясны! – дружно гаркнула импровизированная операционная бригада.
– Отлично! Моемся!
– Пал Палыч!!! – заверещала вдруг акушерка так, что я невольно подпрыгнул.
– Ты чего орёшь, Машка?! – угрожающе зашипела на неё Клавдия Петровна.
– Пал Палыч, кровотечение остановилось! – на полтона ниже заявила Мария Глебовна и торжествующе обвела взглядом всех присутствующих.
Мы бросились к источнику кровотечения. Багровая река и в самом деле иссякла. Полностью. О недавней катастрофе напоминала лишь широкая полоса запёкшейся крови на коже.
– Слава Богу! – выдохнула Клавдия Петровна и широко перекрестилась.
Коллеги уставились на меня с таким благоговением, что мне стало неловко.
– Ну что же… Вот и славно. Сейчас давление поднимем, стабилизируем, в сознание приведём – и аккуратненько свезём в район, – смущённо пробормотал я, в душе откровенно ликуя, – Антон Иваныч, что там с давлением?
– Сто на шестьдесят, пульс сто десять! – отрапортовал фельдшер через минуту.
– Отлично. Холод на живот. Пусть пока тут, на кресле полежит, в палату не отвозите. Мало ли что… – распорядился я, стянул перчатки и направился к выходу из смотровой.
Такого огромного облегчения, граничащего с восторгом, я не испытывал никогда прежде. Хотя, где-то в глубине души притаился коварный червячок сожаления: когда бы мне ещё довелось самому делать резекцию матки, да ещё и по жизненным показаниям?
«Радуйся, что всё обошлось, Пирогов хренов!» – оборвал я свои хирургические амбиции и взялся за ручку двери…
– Доктор, она не дышит! И пульса нет! – раздался позади вопль Иваныча.
Чертыхнувшись, я одним прыжком пересёк комнату и склонился над головой пациентки.
– Остановка сердца и дыхания! – ещё раз уточнил Иваныч.
Я поднял пальцами бледные веки: зрачки медленно расширялись.
– Клиническая смерть! Антон Иваныч – на массаж сердца! Знаете, как?
Фельдшер кивнул, от души врезал кулаком по грудине и принялся «качать».
– Четыре нажатия – пауза для вдоха, ясно? Считайте вслух!
– Раз, два, три, четыре… Вдох! – скомандовал Иваныч.
Я запрокинул голову несчастной, зажал ей нос и выдохнул весь воздух из своих лёгких в её.
– Дальше!
– Раз, два, три, четыре! Вдох!
Всё повторилось.
– Клавдия Петровна, нужны гармошка, маска, интубационный набор! Быстро! И ещё – дефибриллятор, – в перерывах между вдохами выпалил я.
– Есть только гармошка с маской! – протягивая мне их, фельдшерица выглядела виноватой.
Ладно, на безрыбьи – и рак рыба. Приладив маску к лицу умирающей, я разогнулся:
– В вену – лидокаин, адреналин, преднизолон. Обе капельницы открыть до максимума, чтобы водопадом лилось!
В смотровой опять воцарилась суета. Мы с Иванычем «качали», женщины хлопотали с капельницами и шприцами. Вот только на пациентку нашу все эти телодвижения никакого влияния не оказывали. Эх, дефибриллятор бы!
– Клавдия Петровна! – окликнул я фельдшерицу, – Срочно найдите мне длинный электрический провод с вилкой. Оторвите от чего-нибудь! И две ложки. Только не алюминиевые, стальные!
Она с недоумением уставилась на меня.
– Быстро! – подогнал я её, – И ещё – четыре пары перчаток.
Фельдшерица кивнула и испарилась.
– Дефибриллятор делать будете? – раскусил мой замысел изрядно вспотевший Иваныч, – Я где-то читал о таком.
– Вот и я где-то читал. Причём не уверен, что не в фантастической литературе! – подтвердил я и скомандовал, – Меняемся!
Поменялись. Теперь я «качал», а Иваныч – дышал. Остановился на миг, ткнулся пальцами в сонную артерию: нет пульса!
– Вот, всё принесла! – запыхавшаяся Клавдия Петровна свалила трофеи на столик.
– Отлично! Теперь очистите от изоляции оба конца провода и прикрутите к важдому из них по ложке!
Фельдшерица справилась с заданием довольно проворно:
– Готово!
– Мария Глебовна, подмените меня пока! – попросил я акушерку.
Та с готовностью принялась массировать сердце.
А я стал натягивать перчатки: одну пару, другую, третью… Натянув все четыре, взялся за ложки, разведя их подальше в стороны:
– Клавдия Петровна, воткните вилку в розетку!
– Да вы что, Пал Палыч?! Вас же током шарахнет!
– Не шарахнет, я заизолировался. Втыкайте же, время уходит!
Фельдшерица взвизгнула, воткнула вилку и зажмурилась.
Зажмурился и я. Но, через мгновение, приоткрыв глаза и обнаружив себя живым, приободрился:
– На счёт три убираем от больной руки! Раз! Два! Три!
Коллеги торопливо отпрыгнули от тела. Не теряя времени, я ткнул ложками в грудь несчастной. Затрещало, заискрило и противно запахло палёным мясом. Верхний свет замигал.
Я убрал ложки:
– Пульс?
Иваныч ткнул пальцами в шею пациентки:
– Нет ничего!
– Качайте дальше!
Фельдшер с акушеркой продолжили реанимацию. Выждав пару минут, я опять скомандовал:
– Отошли все! Разряд!
Под ложками вновь затрещало. Тело слегка дёрнулось.
– Пульс?
– Отсутствует.
– Продолжаем.
Тридцатая минута реанимации. Всё, что могли, мы уже испробовали. Но – увы… Даже импровизированный дефибриллятор не помог. Я приподнял бледные веки: зрачки, разумеется, были просто огромными и на свет не реагировали. Роговичных рефлексов тоже не наблюдалось.
– Прекращаем реанимацию. Антон Иваныч, зафиксируйте время биологической смерти, – я стащил перчатки и рухнул на стул.
В полной тишине мои коллеги принялись наводить порядок в смотровой. Накрыли тело простынью с головой, собрали разбросанные повсюду шприцы и салфетки. Иваныч уселся заполнять историю болезни. А я… я просто сидел и безучастно наблюдал за этой, никому уже ненужной суетой. Вот и первый крест вкопан на моём персональном врачебном кладбище.
Так прошло минут десять. Наконец, я начал приходить в себя:
– Клавдия Петровна, как вы тут поступаете с… трупами? – последнее слово выдавилось с огромным трудом.
– Обычно в ЦРБ увозим, в морг. Там вскрытие, ну и всё, что положено…
Я встал, подошёл к телу и откинул простынь с лица. Оно было бледным и спокойным.
– Что ж ты наделала, глупая? – тихо спросил я.
Синеватые, полупрозрачные веки дёрнулись и открылись. Я отшатнулся назад, налетев на акушерку.
– Что с вами, Пал Палыч? – удивилась она.
Вместо ответа я молча указал на покойницу. Та слегка приподняла голову и с видимым любопытством оглядывалась по сторонам.
– Мама! – басом прошептала Мария Глебовна и осела на пол.
Придерживая бесчувственную акушерку одной рукой, другой я нащупал артерию у ожившего трупа. Пульс был! Он бился ровно и уверенно.
– Э-э-э… – начал было я, но меня перебил незнакомый мелодичный голос за спиной:
– Здравствуйте! Меня зовут Аля. Пожалуйста, объясните мне, где я?!
Я обернулся. В дверях стояла ОНА: та самая «спящая красавица», которую привезли рыбаки несколько часов назад. Кутаясь в больничное одеяло, она смущённо улыбнулась и повторила:
– Давайте знакомиться: я – Аля. А вы кто?
7 сентября 1987 года, озеро близ Кобельков,20—40.– Лёнька, ну хватит уже, маньяк чёртов! – Анюта спихнула с себя мужа и, смеясь, выбралась из палатки.
Леонид, рыча и делая страшные глаза, успел поймать её за ногу:
– Я буду познавать тебя, женщина, всё глубже и глубже! Раз пять!
– Милый, я тоже хочу того… познаваться, – она наклонилась и чмокнула мужа в щёку, – Но Марья сказала, что сейчас нам слишком часто нельзя!
– А кто у нас Марья? И что значит «слишком часто»? – вкрадчивым голосом вопрошал Лёнька, перебирая руками по ноге жены и медленно поднимаясь.
– Акушерка наша, Мария Глебовна, забыл? У меня матка в тонусе!
– Так это же хорошо, если в тонусе? – уточнил муж, выпрямляясь и обнимая Анюту.
– Наоборот, плохо! Может случиться… выкидыш, – споткнувшись на мерзком слове, тихо объяснила она.
– Ну уж нет, такого мы не допустим! – заявил Леонид, – Придётся мне поумерить пыл и собрать волю в кулак!
Анюта опустила глаза, посмотрела, как муж «собирает волю в кулак» и прыснула:
– Так вот она какая, воля! Больно, наверное?
– Угу! – подтвердил он, морщась.
– Бедненький! – погладила мужа по макушке Анюта, – Ну давай потерпим пока, а? У меня и в самом деле низ живота тянет немного.
Леонид встревожился:
– Так что же ты молчала? Мы бы не…
– Хотелось очень! – улыбнулась ему жена, – Да ты не переживай: я сейчас но-шпы тяпну, полежу с полчасика, всё и пройдёт. А ты пока ужин приготовишь. Кто-то, кстати, уху обещал! Не знаешь, кто?
– Мужик сказал – мужик сделал! – гордо заявил Леонид и принялся мягко заталкивать Анюту обратно в палатку, – Нютка, ты давай ложись и отдыхай. А я пока сплаваю к острову, раколовки проверю. Хочешь раков?
– Хочу, конечно! Только… – Анюта запнулась. Внезапная, необъяснимая тревога накрыла с головой. До дрожи в поджилках и «гусиной кожи».
– «Только» – что? – переспросил муж, заботливо упаковывая её в спальный мешок.
– Ты… Ты побыстрее, ладно? – попросила Анюта, пытаясь побороть дрожь в голосе. Получилось довольно-таки жалко.
– Ты чего, Нют? – Леонид приподнял за подбородок её голову, – Тебе совсем плохо, да?
– Нет, нет, у меня уже всё прошло! Почти прошло! – замотала она головой, – Просто… Не оставляй меня одну надолго, ладно? Как-то тоскливо мне…
– Так я вообще не поплыву никуда!
– А как же раки? – кисло улыбнулась женщина.
– Да леший с ними! Рыба есть, ухи наварю. Как обещал! – заявил Лёнька.
– Ладно уж, плыви давай. Правда, так раков захотелось! – Анюта мечтательно закатила глаза. Тревога схлынула – так же внезапно, как и появилась.
– Уверена, что у тебя всё в порядке? – подозрительно поинтересовался муж.
– Уверена, уверена! Плыви, за меня не волнуйся. Раньше отплывёшь – раньше вернёшься: соскучиться не успею.
– Да тут плыть-то… За полчаса управлюсь. А ты подремли пока, – Лёнька чмокнул жену в нос и выбрался из палатки. Через минуту снаружи послышался его голос, – Нютка, я дров в костёр подкинул, так что – не вставай!
– Ладно, не буду! Спасибо! – крикнула она в ответ. И услышала, как зашлёпали по воде вёсла.
Тревожная тоска навалилась, будто только этого и ждала. Анюта свернулась клубочком, пытаясь избавиться от бьющего её озноба. Тщетно: согреться не удавалось.
– Да что же это со мной такое?! – пробормотала она, слушая неприятный стук собственных зубов.
Тревога стремительно нарастала: теперь это была уже настоящая паника. Женщина с трудом сдерживалась, чтобы не выкарабкаться из спальника и не помчаться, сломя голову, куда угодно: в лес, в степь, в воду… И – бежать, бежать, или плыть, не останавливаясь, прочь от этого жуткого места.
Почему это чудесное местечко, которое они с мужем облюбовали и освоили давным-давно, стало вдруг жутким, Анюта объяснить не могла. Но её подсознание, казалось, кричало во весь свой неслышный голос: «Беги, беги отсюда!» И требовательно, часто молотило кулачками в грудь… Впрочем, это уже не подсознание, это сердце.
Повинуясь этой команде, женщина торопливо выскользнула из спального мешка и, трясясь всем телом, выбралась наружу.
Смеркалось. На озеро опустился туман, в котором едва различимы были очертания удаляющейся лодки.
Снаружи страх набросился на неё, будто стая оголодавших комаров. И точно так же укутал всё тело липким шевелящимся пологом.
– Лёня! – Анюта попыталась крикнуть, но получился лишь какой-то несуразный хрип.
Она сделала несколько шагов и присела у костра. Протянула к пламени дрожащие руки. Теплее не стало. Зато рядом с огнём окружающие сумерки разом сгустились до почти полной темноты. Отчего стало ещё страшнее.
Анюта опасливо покосилась в сторону леса. Тот стоял сплошной тёмно-синей стеной. И из-за этой стены кто-то пристально и недобро смотрел на сжавшуюся у костра испуганную женщину.
– Кто здесь? – прохрипела она, почувствовав на себе этот чужой взгляд.
Тишина. Даже эхо, такое весёлое днём, теперь увязло в тумане и сумерках. Анюта до рези в глазах всматривалась в лес, но ничего, кроме сгущающегося мрака, не видела.
Устав, наконец, вглядываться в темноту, женщина опустила глаза. И замерла. На какое-то время даже её необъяснимый страх исчез… Вытесненный другим, вполне даже реальным.
Совсем рядом с костром лежала канистра. Пламя лениво облизывало её, когда могло дотянуться. А удавалось огню это всё чаще и чаще, потому что поднялся ветер. И канистра лежала в аккурат с подветренной стороны.
В канистре был бензин. Лёнька специально заправил не только бак их «Лады», но и эту железную посудину: для растопки и для небольшого электрогенератора, который заводился вечером и обеспечивал им необходимый минимум комфорта.
И вот теперь почти полная канистра бензина валялась рядом с Анютой практически в пламени костра!
Женщина поспешно выхватила из огня прилично уже нагревшуюся ёмкость и оттащила ко входу в палатку. Подальше от жадных языков пламени.
За этим нехитрым занятием Анюта и не заметила, как вернулся ЕЁ ужас. Как только женщина разогнулась, поставив канистру у нейлоновой (или из какой там другой синтетики шьют палатки?) стенки, страх хищно вспрыгнул на её плечи. Пригибая, прижимая ледяными своими лапами к земле.
Невольно застонав, Анюта вползла в палатку и закрыла на «молнию» вход. Будто можно было этим отгородиться от преследующего её ужаса.