Вохма потянулся к оружию, как вдруг со стороны, где он оставил Олексу, донесся громкий вскрик. В лесу мелькнула тень. Монах лежал на земле. Ордынец растолкал толпу и бросился к нему. С первого взгляда стало ясно – Олекса умирал. Лицо побледнело, на груди расплывалось темное пятно. Ряса уже пропиталась кровью, когда казак рванул ее, освобождая доступ к ране.
– Кто это сделал? Олекса, говори. Кто это сделал?
– Грамота! Он забрал грамоту! – монах хрипел, губы пузырились красной пеной.
– Что в грамоте? Кому грамота? Не умирай. Олекса. Смотри на меня.
– Найди грамоту. Там все…. Ярлык, ханский ярлык, возьми…. – Олекса разжал ладонь, в которой медью блеснул плоский диск. – Не успел. Ничего не успел! – напоследок сказал он и затих.
Вохма зарычал раненым зверем. Смерть посланника была на его совести. Ему доверили чужую жизнь, но он не справился. Он потерял бдительность. Его обвели вокруг пальца. Яснее ясного, что мужик, на которого он обратил внимание, был подставной; ему отводилась эта роль: роль, отвлекающего на себя. Лютый гнев ударил в голову – немедленно растерзать подозрительного мужика. Он оглянулся в запоздалом прозрении, но того уже и след простыл. Воспользовавшись суматохой, мужик исчез. Вохма наткнулся взглядом на знакомого купца. Тот смотрел на него с сочувствием.
– Мустафа! Куда он побежал? – спросил он его на арабском.
– Туда, в лес! – кивнул головой понятливый купец в направлении скрывшегося беглеца.
Времени не было. Враг уходил. Вохма постоял пару секунд, размышляя, затем свистом подозвал коня, который послушно устремился к нему, рванул на седле узел веревки, подвязывающий поклажу. Та свалилась на землю. Привычными движениями он разобрал ее. Волшебным образом в руках возникали предметы, которые тут же исчезали у него в поясе. Он достал скрученный из длинной материи тюрбан и плотно водрузил его на голову. Наконец, прицепив на левый бок саблю и сунув в сапог короткий нож, он обратился к купцу:
– Мустафа! Слушай меня внимательно и сделай все в точности. Скоро будет монастырь. Оставь Олексу там. Монахи все знают. Дальше. Мой конь, Карачур, позаботься о нем. Я найду тебя в Смоленске. Если я не вернусь, оставь его себе или продай!
– Что ты такое говоришь? Разве я не понимаю. Решай свои дела справно. Я все сделаю, как велишь. О бедном Олексе я позабочусь. Коня сохраню. Я знаю, как он дорог тебе. Ступай, друг мой. Да поможет тебе Аллах!
Купец воздел руки к небу и проводил глазами исчезающего в густом лесу воина.
Лес встретил ордынца тишиной и спокойствием. Тенистые дебри поглотили его, словно проверяли на принадлежность к своему миру. Солнечный свет путался в пьяных кронах и золотым туманом струился вниз. Лесная пыль мерцала в этом тумане, кружилась под дуновением ветерка, который оставался редким гостем в таком плотном скоплении вековых исполинов. Вохма замер, припав к земле. Втянул ноздрями воздух, как дикий зверь на охоте, затем, неслышно ступая, быстро двинулся вглубь. Он сразу распознал следы врага – тот особо не берегся. Сломанные ветки, пятна на листве указывали направление. Он дважды перескакивал через ручей, прежде чем лес закончился, и перед ним открылась залитая солнцем поляна с кряжистым узловатым дубом в центре. Он увидел их обоих. Они стояли под деревом и о чем-то спорили. Первый был уже знаком ему; а вот второй, очевидно, был убийцей Олексы. Желание отомстить за смерть невинного монаха росло с каждым мгновением. Казак едва сдерживался, готовый броситься вперед, чтобы, рассчитывая на внезапность, застать врага врасплох; но тут послышался протяжный свист и на поляне появился верховой. Он неспешно подъехал к мужикам на коротконогой лохматой лошаденке и о чем-то заговорил. Взял у второго сверток, сунул за пазуху и, ударяя пятками в бока лошади, гикнув, поскакал прочь.
«Это грамота, которую вез Олекса», – догадался Вохма.
Он взглядом проводил всадника, как вдруг почувствовал легкое движение позади себя. Еще не осознавая степень опасности, он кувырком откатился в кусты, выхватил нож и швырнул его наугад. Послышался стон. Возле трухлявого дерева, раскинув ноги, лежал еще один тать. Нож вошел ему прямо в правый глаз.
Вохма вынул нож, вытер лезвие об одежду убитого. Присмотрелся. Ему показалось, что они уже встречались раньше.
«Сколько же их еще?» – подумал он.
Было очевидно, что орудовала целая шайка, и убийство монаха теперь не выглядело обычным ограблением. Вохма вернулся на поляну и как раз вовремя. Оба разбойника, привлеченные шумом, шли к нему. Он спрятался за деревом. Едва они приблизились, он выхватил саблю и ударил первого. Клинок вошел легко и с такой силой, что развалил противника надвое, не замечая кость и плоть. Отпихнув ногой обезображенный труп, Вохма замахнулся на второго.
– А-а-а! Не убивай. Пощади! – заорал тот и упал на колени.
– Это опять ты, старый приятель?
Казак кольнул саблей в грудь противнику. В ответ грязное лицо, с рваной, во всю щеку, раной, пыталось улыбаться; но улыбка больше походила на звериный оскал.
– Точно. Это опять я. Скрывать нечего. Вот он я, весь в твоей власти. Хочешь, убей. Хочешь, продай в рабство. Хочешь, буду служить тебе верой и правдой! – тараторил разбойник, стоя на коленях, изрядно потея и усердно жестикулируя. – Вот, если ты меня убьешь, а тебе это раз плюнуть, я знаю. Ты – могучий воин, а я – убогая лесная тварь. Не бери грех на душу, не губи ни в чем не повинного раба божьего, Сусторму. Сусторма – это я. А если оставишь меня в живых, то приобретешь верного друга и доброго помощника. Поэтому не убивай, ибо через меня будет тебе великая польза. Поверь мне, если….
Слова лились из него, как из рога изобилия, и это многословие утомляло. Глаза его подозрительно скользили по сторонам. Вохма невольно убрал клинок в сторону.
– Так, все, тихо! – прервал он бесконечную речь. – Недаром видать тебя Сустормой – болтуном прозвали. Я вижу: ты – большой плут. И хочешь жить?
– Не просто жить, господин мой! А с большой пользой для тебя. С большой пользой. Уж поверь!
– Поверить тебе? Тогда поведай мне все без утайки. Или придется укоротить тебя ровно на голову.
– Все расскажу, господин мой, все, ничего не утаю. Можно я поднимусь?
– Стой, где стоишь. Не двигайся.
– Стою. Не двигаюсь. Весь в твоей власти.
– Замолкни!
– Молчу.
– Итак. Отвечай на вопрос. Сколько вас было в обозе?
– Двое. Я и вот Грива.
Разбойник покосился на мертвое тело.
– Врешь, пес!
Лезвие сабли шевельнулось. Испытав на себе насколько быстр на расправу ордынец, разбойник тут же замахал руками.
– Трое, трое. Как я забыл?
– Где третий?
– Не знаю. Может, ты знаешь? – Сусторма вопросительно смотрел на Вохму, но взгляд его блуждал где-то у ордынца за спиной.
– Мы только что говорили о доверии, не правда ли?
Вохма, сделав шаг, оказался позади разбойника и осмотрел лес, из которого вышел.
– Да, конечно! – мужик закрутил головой, стараясь встретиться с ним глазами.
– И ты снова меня разочаровал! Доверие нужно заслужить. Ты поклялся мне в верности и тут же солгал. Как я могу тебе верить? Как я могу верить тебе, убийце человека, который за всю свою жизнь мухи не обидел.
– Я не убивал. Это все – Грива. Убивать не было приказа. Он сам. Ей богу. Он сам! – оправдывался Сусторма, но поздно сообразил, что сболтнул лишнее, прикусил язык.
– Чей приказ? Кто приказал? Зачем? Говори!
– Я сам мало что знаю. Нам заплатили. За вами велено было следить. Это правда!
– Правда, говоришь?
Вохма схватил разбойника за волосы и, приставив клинок к горлу, заставил его подняться на ноги. Затем попятился от кромки леса, прикрываясь от неожиданного нападения. Отступив достаточно, он громко крикнул:
– Эй! Вы! Там! Выходи по одному. Или я отрежу ему голову!
Кусты зашевелились и на поляне появились вооруженные люди, числом около десяти. Их можно было назвать военным отрядом, если бы не грязные бородатые лица и одежда из лесных шкур. Ошибки быть не могло – это была шайка разбойников, промышляющая грабежами и убийствами. Один из них, очевидно, вожак подошел к трупу, плюнул на него и повернулся к ордынцу.
– Мил человек, ты бы отпустил Сусторму, он – дурень, поэтому толку от него мало. Мы против тебя ничего не имеем. Ты нам не нужен. Отпусти грешного.
Голос был низкий и спокойный. Тать наигрывал добродушие, пронзая собеседника мертвенно-холодным взглядом. Разговаривая, он приближался легкой кошачьей походкой.
– Мы уже потеряли двоих, зачем нужны другие жертвы? Отпусти его. Он тебе ничего не сделал. Посмотри, как он напуган. Ты ведь добрый человек! Не бери грех на душу. Все хорошо. Ты сейчас его отпустишь, и мы разойдемся. Ты – в свою сторону, а мы – в свою! – ласково увещевал он.
– Стоять! – крикнул Вохма. Он уже все для себя решил, отступать не собирался. – Стой, где стоишь, иначе я убью сначала его, затем тебя, потом остальных, поодиночке. Вот это будет забава! Или нет, тебя оставлю напоследок. А чтобы ты не сомневался, спроси у своего смерда, правду я говорю или нет?
Он тряхнул разбойника, приглашая его к общению, но тот, в прошлом словоохотливый, на сей раз промычал что-то невразумительное. Главарь остановился, продолжая улыбаться.
– Мы не хотим связываться с тобой, я же сказал! Отпусти смерда, и мы разойдемся -каждый своей дорогой.
– Сначала верните грамоту, которую взяли у монаха.
– Какую грамоту? Я не понимаю. Сусторма, объясни нам, о чем говорит этот добрый человек?
Разбойник замотал головой, продолжая мычать, но, получив удар по голове рукояткой сабли, заговорил:
– Я здесь ни при чем. Это – Грива. Это он убил монаха и забрал грамоту.
– Ну, видишь, Сусторма не виноват, а Грива уже наказан! – главарь показал рукой на труп, к которому рядом уже положили тело второго, убитого в лесу. – Отпусти Сусторму, боги забрали двух моих и одного твоего. Мы – в расчете. Хорошо?
– Расчета не будет. Вся твоя шайка не стоит жизни бедного Олексы, поэтому верни грамоту, потом поговорим.
Главарь занервничал. Терпение у него заканчивалось. Улыбка сошла с лица.
– Я в толк не возьму, – продолжал он, – чего ты пристал, как банный лист? Тебе уже все сказали – это не наша вина. Грамоты твоей не брали.
– Ты лжешь! Я сам видел, как эти двое отдали ее конному.
– Если они отдали, чего ты хочешь от нас? У нас твоей грамоты нет. Верно братцы?
Главарь пожал плечами и посмотрел по сторонам. Братцы, к которым он обращался, послушно закивали головами. Медленно, стараясь не спугнуть, они обходили ордынца с разных сторон. С опозданием, боковым зрением, Вохма увидел, как слева разматывается праща, и камень летит в его сторону. Он пригнул голову, увернувшись от одной опасности, как с другой стороны послышался щелчок ремня, и камень ударил в плечо. Удар был сильный; обездвиженная рука, державшая клинок, опустилась, и на мгновение казак потерял равновесие. Этого было достаточно, чтобы Сусторма вырвался, а ватага разбойников накинулась на ордынца, сбила его с ног и распластала по земле. Несколько человек навалились на руки и ноги. Главарь, ухмыляясь, подошел ближе и пнул его ногой в ребра. Бок пронзило болью. Вохма стиснул зубы, чтобы не застонать.
– Дай, я его кончу! Дай, атаман! – заметался рядом Сусторма.
Глаза его, только что кроткие и смиренные, вмиг наполнились ненавистью. Опьяненный внезапной свободой, он поднял саблю, которую выронил Вохма, и размахивал ею, с каждой секундой все больше возбуждаясь.
– Не торопись, успеем. Обыскать! – остановил его вожак.
Ловкие руки зашарили по телу, размотали пояс, стали снимать одежду, извлекая различные предметы, загадочные для непосвященных.
– Смотри, сколько разного добра, – главарь поднял маленький металлический прямоугольник с заостренными гранями. – Это для чего?
Он пальцем попробовал заточенный угол и пожал плечами. Затем выбрал железную звезду и также повертел в руках.
– Отдай его мне! Я с него кожу живьем сдеру! – не унимался Сусторма. – Он за все ответит!
– Угомонись, злыдень, успеешь еще. А это, что такое? Дай сюда.
Разбойник увидел медный диск и вдавленную в него ханскую печать.
– Ух! Да ты, видно, важная птица! Свяжите его. Отдадим его воеводе. Хороший куш за него возьмем.
Грязный волосяной мешок накрыл голову, путы стянули запястья, бесконечные тычки в спину заставили идти неизвестно куда.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Когда я получил мощный удар в голову, то показалось, что голова треснула, как глиняный горшок; сначала была резкая боль и яркая вспышка света, затем – темнота…. Сколько это продолжалось? Может – секунда, может – вечность. Не знаю. Но знаю точно: после этого все и началось. Многие говорят, что смерть – это конец. Я вас уверяю: это не так. Или не совсем так. Разные пытливые умы описывают множество историй о путешествиях после смерти, но все сходятся в одном: сначала ты выпадаешь из своего тела, затем наблюдаешь происходящее как бы со стороны. При этом все слышишь, оцениваешь, сопереживаешь. Какой-то туннель, полет в никуда, яркий свет… и вот ты уже в ином мире, где тебя ждут, любят, где ты чувствуешь полное блаженство.
У меня случилось иначе. Назвать это иллюзией угасающего сознания – не поворачивается язык. Картина происходящего была настолько реальной, а чувства настолько обострены, что образы сновидений или наркотического бреда меркли перед новой явью, такой неожиданной и такой загадочной.
Кто я такой? Воронин Игорь. В меру симпатичный молодой человек, в меру спортивный, надеюсь, что умный. Занимался всем понемногу, оправдывая собственные метания поисками смысла жизни. После того, как провалился на экзаменах в институт, для себя решил, что долг родине нужно отдать пораньше, поэтому, не затягивая, заскочил в военкомат. Не сразу найдя мое личное дело, мордастый майор с грушевидной фигурой дал мне два дня на сборы.
На вокзале, возле вагона, мать старалась не плакать. За несколько лет она сдала. На красивом лице, под глазами, появились темные круги, а по краям губ легли глубокие складки. Отец говорил что-то вроде: «Служи как надо, сынок», – и долго жал руку, опасаясь, что я выдерну ее раньше времени. Уже лет шесть отношения с ним были напряженные. Отец много пил, а я этого не одобрял. Из-за пьянки его гнали отовсюду. Раньше, занимая крупные посты в чиновничьем аппарате госслужбы, он, как номенклатурная единица, долго оставался на плаву, несмотря на многочисленные «закидоны» – мог неделями не выходить на работу. В те годы печенью работали все. Если ты не пил, значит, не был «своим». От этого, порой, зависела карьера. Ходила даже шутка: кто как пьет, тот так и работает. Но и пить нужно было умеючи. Требовалась воля, чтобы вовремя остановиться. Отец не смог. Теперь его двигали уже не вверх, а вниз. Было больно смотреть, как человек деградировал, терял былую уверенность и неумолимо катился по наклонной. Казалось, что это была некая игра в «подставу», только на аппаратном уровне. Стремительно пропали все благополучные друзья, которые клялись в верности и дружбе. Осталась только семья.
Провожающие девушки рыдали, словно прощались навсегда со своими кавалерами. Да оно и понятно. Редкая подружка дождется своего воздыхателя. Два года – это срок. И женская половина это знала, оттого и заливала пьяными слезами перрон, расставаясь с прошлым.
У меня не было девушки. Не случилось. Первый опыт общения с женщиной оказался успешным. Она была старше и уже повидала на своем веку всякого. Я был для нее красивым мальчиком, не более. Наигравшись вволю, она вскоре предпочла влиятельного бизнесмена и вышла за него замуж. Я совсем не переживал по этому поводу. Взаимный обмен состоялся. Я получил бесценный опыт.
В вагоне я залез на верхнюю полку и уже не покидал ее без надобности. Подвыпившие недоросли стаей гоняли по плацкарту, задирали малознакомых пацанов. Особенно выделялся один, видимо, отсидевший на малолетке. Он быстро сколотил вокруг себя неуверенных юнцов; и теперь они наводили жути на домашних мальчиков, отбирали деньги – если попадались менее стойкие, – и надирались вновь, обменивая мятые рубли на пойло у проводников. По всему выходило, что проводники нащупали золотую жилу в таких поездках: продавали дешевую «паленку» втридорога. Наконец эта гопота добралась и до меня. Окучивая вагон квадратно-гнездовым способом, она проверяла на вшивость всех, кто попадал в поле ее зрения. Около туалета, перед тамбуром, меня остановил один из них. С трудом собирая глаза в кучу, кадыкастый ханурик рванул куртку у меня на груди и потребовал вывернуть карманы.