– Дорогая Нами, мы начали с вами непростой разговор об удивительной женщине двадцатого века. Наверное, одной из немногих женщин-министров в мире. Я знаю, что вы почти половиной своей жизни так или иначе пересекались с жизнью и судьбой Екатерины Фурцевой.
Я хочу, чтобы читатель нашей книги узнал о вас.
«Мой отец покончил с собой…»
– Ну что ж. Я охотно расскажу о себе, также как я рассказала о себе когда-то давным-давно Екатерине Алексеевне при первой нашей встрече. Произошло это в 1950 году, когда я, перейдя на пятый курс Ереванской консерватории, поехала на летний отдых в сочинский санаторий «Приморье». Мне повезло, моей соседкой по комнате оказалась удивительно обаятельная, статная, подтянутая, очень приятной внешности молодая женщина – секретарь Московского городского комитета партии. Екатерина Алексеевна много плавала, гуляла, прекрасно играла в волейбол. Я узнала, что она родилась в Вышнем Волочке и очень любила спорт, особенно плавание. Советовала и мне заниматься спортом. Было приятно, что Екатерина Алексеевна расспрашивала об учебе, о родных, об Армении.
Микоян Нами Артемьевна – историк-музыковед, журналист
Я рассказывала новой знакомой о своем отце, который сразу после того, как в 1921 году в Грузии установилась советская власть, был выбран секретарем Телавского райкома партии. Отец жил будущим, и я была для него тем человеком, который увидит это самое будущее – светлое и прекрасное. Помню, что в доме находилось множество фотографий: строящихся в Телави моста, стадиона, больницы, гостиницы. Екатерина Алексеевна поинтересовалась, почему у меня такое необычное имя, и я рассказала ей, что имя мне придумал отец.
Сначала он хотел назвать меня в честь своей матери, моей телавской бабушки Гаянэ, но потом справедливо решил, что у человека нового времени и имя должно быть новым. Он учился тогда в институте НАМИ (Научный автомобильный и автомоторный институт), этой аббревиатуре я и обязана своим именем. А поскольку НАМИ напоминает грузинское слово «роса», я всем объясняю, что мое имя – роса. Нельзя же говорить, что мое имя – научный автомоторный институт…
Отца я видела редко, он был занят на работе – в Поти, в Чакве, в горах. При нем благоустраивался прекрасный город Батуми, построили новую набережную, осушили болота Колхиды. Под его руководством построили лимонарий, разбили чайные и мандариновые плантации. С гордостью я отметила Фурцевой, что отец стал прообразом главного героя книги Константина Паустовского «Колхида», а Михаил Кольцов написал о папе статью, опубликованную в приложении к журналу «Огонек». В ней говорилось о строительстве новой жизни в Аджарии и о том, сколько сделал для этого мой отец Артем Геурков.
Хотя отец был первым лицом в Аджарии, жили мы скромно в одноэтажном особнячке из четырех комнат на улице Энгельса, таких особнячков в Батуми было много. Лето проводили в Цихисдзири у моря. Других особых привилегий я не помню.
Моя мама, Ксения Анатольевна Приклонская, из старинного дворянского рода, кстати, к этому роду принадлежал поэт Веневитинов. После окончания института в 1932 году мама работала агрономом на Зеленом мысе в Ботаническом саду, созданном академиком Вавиловым. Там я проводила целые дни.
Летом 1937 года отца назначили заместителем председателя Совнаркома Грузии, и мы переехали в Тбилиси. Но на смену дням радости пришли дни печали. Отец стал молчаливым и замкнутым.
Когда я рассказывала об этом Екатерине Алексеевне, мне показалось, что она все поняла. А это «все» заключалось в том, что отец сам ушел из жизни. Он заперся в своей комнате и что-то долго писал за столом. Потом позвал меня к себе, посадил на тахту. В углу стояли собранные вещи, бумаги, на столе лежало ружье. Я тогда, конечно же, ничего не понимала. Отец поцеловал меня и сказал, как взрослой: «Что бы ни случилось, Нами, верь в партию!»
Ночью мы с мамой проснулись от звука выстрела…
От папы остались две открытки, присланные мне, тогда восьмилетней: одна большая, с котятами – из Парижа, другая, с детьми – из Батуми. На одной из открыток он написал: «Приезжай, скучно без тебя!» И еще сохранилась шкатулка из Италии «О Sole mio» – вот и все.
Сексапильный секретарь МГК партии
…Новая знакомая с интересом слушала мои рассказы. Проведенные вместе вечера запомнились мне человеческим теплом и дружеской атмосферой.
Я уезжала раньше. На прощание, поцеловав меня, Екатерина Алексеевна сказала: «Оставайся всегда такой, какая ты есть!» Сама же она запомнилась стройной, улыбающейся, энергичной… С легкими светлыми прядками, развевающимися от южного ветерка.
– Простите, Нами, шестьдесят лет назад вы были совсем молоденькой девушкой, а ваша соседка пребывала в самом расцвете женского естества. Наверняка на нее заглядывались мужчины, тем более на курорте, под жарким южным солнцем…
– Да, это так. Если говорить сегодняшним языком, я бы назвала фигурку, стройные ноги и обаяние Фурцевой сексапильными. Даже в обычных летних светлых сарафанчиках она выглядела весьма привлекательно. Общительная, дружелюбная, но привычного для южного города курортного романа или даже невинного легкого флирта, как мне показалось, она не допускала. Я замечала, что мужчины провожали ее взглядом, но она соблюдала дистанцию в общении с представителями противоположного пола. Чтобы мужчина начал ухаживать за женщиной, он должен получить от нее некий сигнал. Екатерина Алексеевна этого сигнала не давала: дружеское общение – да, но на мужские знаки внимания она не реагировала. Ее беззаботность, навеянная солнцем и ласковым морем, сменялась легкой задумчивостью, радость – светлой грустью, а от всего облика веяло теплотой и заботой, свойственными русским женщинам.
Хочу заметить, что в том же 50-м году моя жизнь резко изменилась: я вышла замуж и переехала в Москву.
«Меня обаял Алеша Микоян…»
Мой дядя Григорий Арутюнов, шестнадцать лет возглавлявший компартию Армении, фактически удочерил меня после гибели отца. После войны он часто бывал в Москве по служебным делам. Если поездка совпадала с каникулами, мы ехали вместе с ним. Когда мы с дядей приезжали в Москву, нас обычно приглашал на дачу Анастас Иванович Микоян, тогда член Политбюро. Мы с тетей знали его еще по Еревану, он был депутатом от Армении и приезжал в связи с выборами в Верховный Совет.
Семья Микояна была большая и гостеприимная. Часто приходили гости, особенно им радовалась молодежь: все вместе смотрели зарубежные фильмы, играли на бильярде. Анастас Иванович и его жена Ашхен Лазаревна имели пятерых сыновей. Один из них – Володя – погиб во время войны в воздушном бою под Сталинградом. Старший – Степан, авиаинженер и летчик-испытатель, уже был женат. Третий – Алексей, военный летчик, служил в авиаполку в Кубинке и учился в Военно-воздушной академии в Монино. Четвертый сын – Вано учился в Академии имени Жуковского, а пятый, Серго – в Институте международных отношений.
С Алешей я общалась больше, чем с другими. Он был мне симпатичен: обаятельный, в летной форме, с военной выправкой. Я радовалась его появлениям в нашей гостевой квартире в Армянском переулке при постпредстве Армении, где дядя останавливался во время командировок в Москву. Однажды Алеша неожиданно позвонил в Ереван. Вскоре звонки стали регулярными: мы разговаривали каждый вечер, он говорил, что думает обо мне, скучает, хочет видеть. В августе 1950 года Алеша приехал в Ереван к своим родственникам, пришел к нам, признался мне в любви и попросил стать его женой. Я согласилась.
Это были очень счастливые годы в нашей жизни: у нас родился сын, потом дочь. Жили в авиационных гарнизонах, в Москве, во время отпусков мужа много путешествовали. Отдыхали в Карловых Варах в Чехословакии. Санаторий «Империал» после войны оставался в советском ведении. Однажды туда приехала Екатерина Алексеевна со своим вторым мужем Николаем Фирюбиным, послом СССР в Югославии. Они только что поженились и проводили в Карловых Варах медовый месяц. Замечательно красивая пара… Что они влюблены, было заметно даже по тому, как они смотрели друг на друга, как держались за руки… На все это я обращала внимание, поскольку и сама была молодой, счастливой и влюбленной. Я радовалась, глядя на нее, да и ей было приятно видеть, как удачно начинается моя семейная жизнь.
«Подожди…» – Фурцева тут же связалась с Сусловым
В следующий раз мы встретились с Екатериной Алексеевной лишь в 1957 году на стадионе «Динамо» на футбольном матче. В те годы футбол был очень популярен, на него ходили все. На трибуне мы с Фурцевой сидели рядом. Она тогда уже была секретарем ЦК. Разговорились. Екатерина Алексеевна расспрашивала, как мои родные, особенно дядя Григорий Арутюнов, которого она хорошо знала. Дядю в 1954 году Хрущев снял с должности первого секретаря ЦК компартии Армении. Некоторое время он работал директором овощного совхоза, позже вынужден был переехать в Грузию, но работы там найти не мог – отказывали. Мжаванадзе, первый секретарь ЦК партии Грузии, честно признался: «Боюсь гнева Хрущева!» – рассказывала я Фурцевой.
Квартира у них была маленькой и очень неудобной, без кухни и туалета. Я отправила их в сочинский санаторий и занялась ремонтом. Материалы по госцене помог достать горсовет. Вернулись родные в квартирку, где была привычная атмосфера домашнего уюта: книги на деревянных полках, сделанных из ящиков, в которых их привезли из Еревана, на столе белая крахмальная скатерть. Но радость близких людей омрачалась тем, что работы не предвиделось. Жить им становилось все труднее, приходилось продавать вещи: бурку, теплый, подбитый овчиной казакин, в котором зимой дядя ездил в районы. Жили родные скромно, но привычно, их быт изначально сложился так, что на еду много денег не тратили. Я помогала, чем могла: мой муж к тому времени уже стал полковником, и я смогла посылать им деньги.
Вскоре дядя оказался в больнице с инфарктом. В Москве я просила свекра, Анастаса Ивановича Микояна, дать мне совет: что делать? Надеялась, что дяде, которому к тому времени исполнилось пятьдесят пять, дадут пенсию по инвалидности. Он резко отмахнулся от меня: «Неужели не понимаешь? Я не могу ничего сделать, Хрущев против Арутюнова».
На футбольном матче я честно сказала Фурцевой, что дядя серьезно болел, сейчас поправляется, но впереди тупик – работы все равно нет. Она отреагировала очень бурно: «Завтра придешь ко мне на Старую площадь. Позвони утром». Наутро я позвонила и пришла к ней в кабинет. Она связалась с Сусловым, вышла и сказала мне: «Подожди!» Вернулась через полчаса: «Арутюнов будет работать в Госплане Грузии. Передай ему, пусть не волнуется!»
Трудно передать словами мою радость и благодарность! В работе отказывали все, кто мог помочь, – боялись Хрущева и откровенно об этом говорили. Откликнулась только Фурцева, не дожидаясь просьбы, сама предложила помощь.
Я побежала в больницу на Грановского, рассказала дяде о своей встрече с Екатериной Алексеевной. Он сразу посветлел лицом и даже стал бодрее. Вскоре они с тетей вернулись в Тбилиси, и он вышел на новую работу. Но проработал на ней только месяц – в городе началась эпидемия гриппа, дядя заболел в свой день рождения – 7 ноября. Через два дня его не стало. На похороны пришел весь Тбилиси.
Министр Фурцева… показывает кино
Как-то я встретила Екатерину Алексеевну в доме приемов на Воробьевском шоссе, где регулярно Хрущев и члены Политбюро с семьями смотрели кинофильмы. Ее тогда только что назначили министром культуры СССР, в функции которого входила обязанность организовывать показ фильмов для кремлевских руководителей. Это, по-видимому, ее немного смущало. Она стояла в стороне, и мне показалось, чувствовала себя не в своей тарелке. Я подошла. Фурцева очень обрадовалась, стала вспоминать наш совместный отдых в Сочи. Стоявшему рядом Анастасу Ивановичу объяснила: «Мы с Нами жили в одной комнате в сочинском санатории, и с тех пор я ее искренне полюбила!» Такой смущенной я ее больше никогда не видела. На официальных встречах она была всегда уверенной в себе.
Слева направо: Джина Лоллобриджида, Екатерина Фурцева и Мариса Мерлини
Зайцев сравнил ее с Жаклин Кеннеди
– Войдя в семью крупного партийного деятеля Микояна, вы, конечно же, познакомились с бытом политической верхушки, с ее привилегиями. Наверняка бывали на светских раутах, кремлевских приемах. Как выглядел женский «бомонд» в те времена, когда западная мода с трудом продиралась сквозь железный занавес?
В 1989 году в Париже я брал интервью у русской писательницы княгини Зинаиды Шаховской. В 50-х годах она как жена французского дипломата некоторое время жила в Москве. Я спросил, приходилось ли ей общаться с нашим министром культуры и, если да, какое впечатление на нее произвела Фурцева. «Конечно, я помню Екатерину Фурцеву, статную русскую красавицу типа «есть женщины в русских селеньях», – сказала Зинаида Алексеевна. – Среди всех официальных дам ее нельзя было не заметить».
Екатерина Фурцева действительно выделялась на фоне пышнотелых жен вождей?
– Интересный штрих… Могу сказать, что перемены, произошедшие после смерти Сталина, принесли изменения в жизнь членов правительства. Хрущев, придя к власти, решил выселить из Кремля его жильцов, а потому по его указанию и, к сожалению, по его вкусу было построено двенадцать двухэтажных особнячков. Так незаметно входил новый порядок – не стесняться привилегий.
В здании ГУМа открыли так называемую двухсотую секцию. Официально для иностранных гостей, но на самом деле ею в большей степени пользовались члены семей правительства и те, кто стоял поближе к правительственным кормушкам. Моя свекровь Ашхен Лазаревна об этом не знала, и только году в 60-м кто-то из помощников Анастаса Ивановича рассказал ей об этом магазине. Она послала нас, невесток, и мы поехали в новый для нас магазин, где в небольшом зале (потом его увеличили) был самый разный выбор любых товаров.
Денег у нас особо не водилось, поэтому мы покупали только самое необходимое.
Те, кто имел коммерческую жилку и не обременял себя высокими моральными принципами, приобретали в этой секции редкие тогда дубленки, платиновые кольца, меха (стоили они в то время сравнительно недорого), обувь, непривычные для нас куртки и занимались спекуляцией, перепродавая их намного дороже. Я этого делать не могла – по совести, да и практичности не хватало, к тому же в 60-е годы, работая в журнале «Советская музыка», я получала 100 рублей.
Еще до появления двухсотой секции ГУМа был небольшой магазинчик напротив Кремля на территории «Арсенала» – это влево от Троицких ворот, в доме, опоясывающем Александровский сад. Директором и продавцом «однокомнатного» магазинчика был некто Борисов, мужчина с военной выправкой. Иногда мы тоже туда ходили, но чаще одевались в ателье. Никакими специальными торговыми складами семья Микояна не пользовалась, думаю, так жили и другие члены правительства. В упомянутом закутке Военторга продавались валенки, мыло, трикотажное белье, чулки, носки, одеколон, иногда шерстяные кофточки – большая редкость для того времени. Однажды там я купила три отреза красивой, гладкой ткани – черный, синий и коричневый – в подарок маме и родственницам. Долго они носили платья, пошитые из преподнесенной ткани.
Семья Микояна изначально жила скромно. Питание частично оплачивалось государством, остальное добавлялось из зарплаты работающих сыновей, которые жили вместе с отцом. Никакими деликатесами за столом не пахло, хотя возможности для покупки вкусной еды имелись. Существовала специальная продуктовая база, обслуживающая членов правительства, где можно было заказать любые продукты, изготовленные на территории СССР. Однако еще при Сталине, который сам отличался чрезвычайным аскетизмом в быту, было заведено правило не злоупотреблять своими привилегиями. Его соратники старались не нарушать заведенных правил. Женская половина семьи, как правило, обходилась без дорогих украшений, иных предметов роскоши.