Между тем попытки проведения подобной политики в других странах, характеризующихся аналогичными проблемами, часто не давали ожидаемого эффекта, а иногда приводили и к существенному ухудшению ситуации. Исследователи развивающихся стран, в первую очередь подверженных аналогичным недугам, задались вопросом о причинах подобных провалов. Выяснилось, что корни проблем лежат гораздо глубже недобросовестности чиновников или продажности политиков. Можно выделить несколько актуальных для Северного Кавказа исследований данной проблематики.
В своей работе «Сильные общества и слабые государства»[44] Джоел Мигдал задался вопросом: почему подавляющее большинство стран, освободившихся от колониальной зависимости либо активного вмешательства западных государств в их жизнь, не смогли создать сильные государства и распространить свой социальный контроль на подавляющее большинство граждан, несмотря на значительный рост государственных расходов и государственного аппарата. Ответ оказался детерминирован структурой государственной власти в этих странах.
Лидеры подобных государств сталкивались с двумя типами проблем, связанных с социальным контролем, – наличием нескольких достаточно автономных «центров власти» (крупных правительственных агентств, обладающих значительным весом и ресурсами) в рамках центрального правительства и также достаточно автономных традиционных социальных структур со своими «вождями» и «правилами игры» на местах. Централизация социального контроля означала бы дальнейшее усиление «центров власти» на верхнем уровне управления, которые бы администрировали ресурсы и усиливали контроль над населением. Тем самым возникала угроза появления альтернативных фигур, достаточно сильных, чтобы бросить вызов первому лицу. В этих условиях лидеры предпочитали мириться с сохранением социального контроля в руках местной элиты, с извращением централизованно проводимой политики исходя из ее интересов, но не плодить себе конкурентов.
Приоритеты сохранения власти также предопределяли расстановку на ключевые посты фигур с учетом возможностей доверия и подконтрольности (в том числе на основе родственных связей), а не на основе личных качеств и квалификации. Характеризуя политику назначения на высокие посты, Д. Мигдал отмечает, что задачей лидеров «было не просто создание бюрократии или военных структур, где было бы обеспечено представительство и пропорция различных этнических групп в государственных агентствах отражала бы пропорцию во всем обществе. Их задача не сводилась и к усилению государственной власти путем следования формальным организационным принципам в расширении проникновения государства [в общественные структуры]. Распределение постов, скорее, отражало лояльность определенных групп, угрозу со стороны других групп и важность отдельных государственных агентств. Лидеры государств направляли наиболее лояльные элементы, часто принадлежащие к тем же племенным или этническим группам, что и сам лидер, в такие организации, как вооруженные силы, потенциально несущие максимальную угрозу для государственных лидеров и осуществляющие наибольший контроль в обществе»[45].
Кроме того, для подобных режимов характерна регулярная ротация кадров на верхнем уровне управления, чтобы препятствовать установлению длительных и потенциально опасных для правителя связей внутри и между агентствами. Это неизбежно вносит сумятицу в проведение преобразований, дестимулирует непосредственных исполнителей центральной политики на местах и способствует их неформальным связям с местными элитами. Таким образом, фрагментация социального контроля на местах оказывается напрямую связанной с отсутствием консолидации власти в центре, а именно с наличием автономных центров власти, как в рамках государства, так и вне его (в среде крупного бизнеса).
Еще более глобальная модель государства была предложена известными американскими институционалистами Д. Нортом, Д. Уоллисом и Б. Вайнгастом в работе «Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для интерпретации письменной истории человечества»[46]. По нашему мнению, все государства в мире можно разделить на естественные государства или порядки ограниченного доступа, и порядки открытого доступа, причем и в истории, и в современности доминируют порядки ограниченного доступа.
Отличительной характеристикой порядков ограниченного доступа является отсутствие у государства монополии на насилие, потенциал которого распределен между различными элитными группами. Тем самым задача государства – предотвратить фактическое применение насилия, дав этим элитным группам в качестве стимула доступ к ренте, носящей монопольный характер. Рента порождается за счет ограничения экономической и политической конкуренции, именно поэтому данный социальный порядок характеризуется как порядок ограниченного доступа. За предотвращение насилия естественные государства платят свою цену. По словам авторов, модель естественного государства характеризуется медленно растущими экономиками, чувствительными к потрясениям, и политическим устройством, которое не основывается на общем согласии граждан. Кроме того, в ее рамках господствуют взаимоотношения, организованные с помощью личных связей, законы применяются не ко всем одинаково, права собственности не защищены[47]. Но эта плата рассматривается как неизбежность. «Систематическое создание ренты с помощью ограниченного доступа в естественном государстве – это не просто средство набить карманы членов господствующей коалиции; это также важнейшее средство контроля насилия»[48].
Норт и его коллеги выделяют несколько форм естественного государства. В хрупких естественных государствах дисперсия насилия среди элитных групп чрезвычайно высока, коалиция элит для распределения ренты весьма неустойчива, и неконтролируемые государством проявления насилия достаточно регулярны. Базисные естественные государства стабильнее, соглашения между элитными группами носят более долговременный характер. В то же время, в отличие от хрупких естественных государств, где отношения между элитными группировками максимально персонифицированы, базисные государства уже готовы частично институциализировать процесс принятия решений, предлагая стандартные выходы из периодически повторяющихся проблем. Однако базисные естественные государства способны обеспечивать относительную устойчивость взаимоотношений элит только в рамках государства. Зрелое естественное государство, способное сформировать предпосылки для перехода к порядкам открытого доступа, характеризуется устойчивыми внутренними институциональными структурами и способностью поддерживать организации элит, не имеющие тесной связи с государством. Здесь впервые появляются достаточно стабильные «правила игры», хотя бы в рамках элиты.
Примечания
1
См.: Стародубровская И. В., Зубаревич Н. В., Соколов Д. В., Интигринова Т. П., Миронова Н. И., Магомедов Х. Г. Северный Кавказ: модернизационный вызов. М.: Дело, 2011.
2
Армстронг К. Ислам: краткая история от начала до наших дней. М.: Эксмо, 2011. С. 197–198.
3
См: Goldstone J. A. Revolution and Rebellion in the Early Modern World. Berkley, CA: University of California Press, 1991.
4
Abrahamian E. A history of Modern Iran. Cambridge University Press, NY., 2008, p. 134.
5
McDaniel T. Autocracy, Modernization and Revolution in Russia and Iran. Princenton University Press, NJ.: Princenton University Press, 1991, p.82.
6
McDaniel T. Autocracy, Modernization and Revolution in Russia and Iran. Princenton University Press, NJ.: Princenton University Press, 1991, p. 131.
7
В советское время население на Северном Кавказе росло достаточно высокими темпами. Так, если численность населения СССР с 1940 по 1987 г. увеличилась примерно на 45 %, то по Северо-Кавказскому району аналогичный показатель составил 57 % как за счет естественного прироста, так и миграционной привлекательности региона (Экономическая география СССР. Ч. 2. М.: Изд-во МГУ. С. 80). С учетом того, что в данный район были включены Ростовская область, а также Краснодарский и Ставропольский края, можно предположить, что в национальных республиках показатели были еще выше.
8
Подобная конкуренция и связанный с ней потенциал насилия очень хорошо ощущаются среди молодежи в сообществах с сохранением высокой рождаемости: «У нас никто вторым быть не хочет, поэтому стреляют много».
9
При этом заметим, что падение рождаемости влияет на снижение конкуренции между индивидами за ресурсы и статусы и связанного с ней потенциала насилия с достаточно существенным временным лагом, который можно оценить минимум в 15–20 лет. Чтобы изменения демографических показателей стали оказывать ощутимое влияние на социальную ситуацию, новые, не столь многочисленные поколения должны войти в сознательный возраст.
10
См., например: Зубаревич Н. Лукавые цифры на карте родины // Эко. Сибирское отделение РАН. 2012. № 4.
11
Как отмечают, например, дагестанские демографы, «самые высокие показатели естественного прироста характерны для таких коренных дагестанских национальностей, как табасаранцы, аварцы, даргинцы, рутульцы, цахуры, кумыки» (Эльдаров Э. М. Динамика системы населения Дагестана в постсоветский период // Демографиjа, књ. IV, Белград, Республика Сербия, 2007, с. 271. http://www.gef. bg.ac.rs/img/upload/fi les/Rad%2021.pdf. В селении Гимры Унцукульского района, по имеющейся информации, суммарный коэффициент рождаемости составляет 4,7.
12
Рассчитано по статистическому сборнику «Демографический ежегодник Дагестана», 2010, таблица 2.3.
13
Рассчитано по статистическому сборнику Карачаево-Черкесская Республика, 2011, таблица 1.5.
14
Так, по информации Н. Зубаревич, в Азербайджане в ходе социологического опроса респондентам был задан вопрос: «Если вы плывете в лодке с женой и ребенком и лодка перевернулась, кого вы будете спасать первым?». В условиях незавершенности демографического перехода респонденты говорили, что вначале будут спасать мать, детей она еще родит. Знаменательно, что в Чечне, где рождаемость достаточно высока, жену принято называть «мать моих детей».
15
Косвенным подтверждением этого тезиса являются также наблюдения Георгия Дерлугьяна об участниках локальных конфликтов на Кавказе: «…даже фрагментарные данные о происхождении боевиков, воевавших не только в Чечне, но и в Нагорном Карабахе и Абхазии, свидетельствуют о непропорционально большом числе выходцев из семей, насчитывавших трое и более сыновей. <…> Разумеется, среди воевавших можно было увидеть и единственных сыновей, однако в основном это были идеалистически настроенные студенты. <…> В ходе бесед с бывшими добровольцами выяснилось еще одно показательное обстоятельство: среди них оказалось на удивление много сыновей из больших семей, где было четверо и более детей» (Дерлугьян Г. Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе. М.: Территория будущего, 2010. С. 21, 429).
16
См.: Карпов Ю. Ю. Переселение горцев Дагестана на равнину: к истории развития процесса и социокультурным его последствиям // Традиции народов Кавказа в меняющемся мире: преемственность и разрывы в социокультурных практиках. СПб.: Петербургское востоковедение, 2010. С. 405. При этом необходимо учитывать, что даже если основная волна движения горцев на равнину осталась в прошлом, во многом схожие конфликты могут провоцироваться различными стадиями демографического перехода горных и равнинных народов, о чем говорилось выше. Так, именно подобного рода конфликты, судя по всему, характеризуют взаимодействие карачаевского и русского населения в исконно русских казачьих станицах Карачаево-Черкесии и во многом имеют своим результатом вытеснение русского населения из этих населенных пунктов (в некоторых подобных станицах продается подавляющее число домов в «русской» части селения).
17
См.: Карпов Ю. Ю. Переселение горцев Дагестана на равнину. С. 418.
18
См.: Карпов Ю. Ю. Переселение горцев Дагестана на равнину. С. 98–99.
19
См.: Карпов Ю. Ю. Кутаны в Дагестане: объекты хозяйственной деятельности, фактор этнополитической напряженности // Радловский сборник. Научные исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2008 г. СПб., 2009. С. 96. http:// kumikia.ru/modules.php?nam e=Pages&pa=showpage&pid=9S33.
20
См.: Карпов Ю. Ю. Кутаны в Дагестане: объекты хозяйственной деятельности, фактор этнополитической напряженности // Радловский сборник. Научные исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2008 г. СПб., 2009. С. 100.
21
По имеющейся информации число подобных населенных пунктов за последние 20 лет фактически удвоилось: если в начале 1990-х гг. имеется информация о примерно 100 подобных поселениях, то сейчас называется цифра 200.
22
О связи проблематики земель отгонного животноводства с процессами переселения горцев на равнину см. также: Северный Кавказ: модернизационный вызов. Параграф 3.3.
23
Например, по имеющейся информации «в 1959 г. за пределами Дагестана на территории СССР проживал 21 % от его титульных этносов» (Эльдаров Э. М. Динамика системы населения Дагестана в постсоветский период. С. 275).
24
Капустина Е. Л. Отходничество в Нагорном Дагестане как социальное и экономическое явление (конец XIX – начало XXI века) // Традиции народов Кавказа в меняющемся мире. С. 369–370.
25
Капустина Е. Л. Отходничество в Нагорном Дагестане как социальное и экономическое явление (конец XIX – начало XXI века) // Традиции народов Кавказа в меняющемся мире. С. 369.
26
См.: Эльдаров Э. М. Динамика системы населения Дагестана в постсоветский период. С. 275.
27
Мудуев Ш. С. Особенности миграционных процессов в Дагестане // Проблемы миграции и опыт ее регулирования в полиэтническом Кавказском регионе. М.; Ставрополь, 2003. http://migrocenter.ru/publ/konfer/kavkaz/m_kavkaz040.php.
28
В то же время есть примеры, когда, не найдя применения у себя на родине, молодые ребята вполне успешно устраиваются вне ее: «Я единственный был ногаец, который работает в таможне. <…> Пришел вопрос о сокращении, естественно, меня сократили. <…> Здесь я никому не нужен был. В минераловодской таможне меня приняли сами „на ура“, причем приняли на хорошее место. <…> То есть в конкурентной обстановке у меня получилось нормально работать, и нормально я там и уважение заработал, и ребята полностью очень хорошо относились». «Здесь надо покинуть республику, чтобы как-то работать. Я в Пятигорске работаю». Любопытно, что представители ногайского населения связывают бо льшую успешность их выходцев в других российских регионах и меньшую – на своей родине с бо льшей распространенностью у их народа принципов индивидуализма: «И есть ребята, которые очень хорошо себя чувствуют в России, и которые не могут найти себе здесь применение, в разных сферах. <…> ребята молодые <…>, которые очень авторитетные на территории России, которые приезжают сюда летом, просто, и очень много вопросов могут порешать здесь, что никто не может с ними тягаться. <…> Все идут диаспорами, кто-то пробивается, идут. У нас каждый лично. Каждый, который добился, он настолько стоит прочно на ногах, что его снять невозможно. У нас каждый добивается сам. Это удивительно. Просто другие народы, здесь, в быту, они с нами конкуренции не выдерживают, сколько раз по конкуренции они с нами проигрывают. А получаются выше нас, потому что у них есть элита, взращенная в советское время в коридорах Кремля, которая до сих пор… Вот и все. У нас нет элиты вот этой…».