Я спал, а точнее сказать, что лежал в полудреме, стараясь уловить хоть какие-то звуки, однако так их и не улавливая. Спать в таких условиях было невозможно, поэтому меня удивляло то, как же лихо меня сморило в первую ночь. Дверь глухо скрипнула, послышались приближающиеся шаги, меня пнули в живот, чтобы проверить не сдох ли я еще, попробовав открыть глаза, ослепил яркий свет, потом схватили за локти и куда-то поволокли. Очухаться дали только, когда опустили мое немощное тело на холодный мраморный пол. Однако тут же приподняли на колени, за волосы опрокинули голову назад и окатили холодной водой. Я с трудом открыл глаза и увидел перед собой сидящего на троне мужичка с седыми волосами и уставшими щенячьими глазами. Понимание, что передо мной сидит очень богатый человек и убранства вокруг достойны его, пришло ко мне сразу, но все равно я оставался в замешательстве.
– Как звать тебя? – надменно поинтересовался старик, которого, как узнал позже, звали Понтий Пилат.
Я не знал, что ответить, поэтому назвал первое имя пришедшее мне на ум:
– Иуда.
– Знаешь ли ты, Иуда, отступника от церкви Иисуса?
– Встречал было его в своих странствиях по пустыне.
– С добром отнесся он к тебе?
– Направил в город, когда я заблудился.
– Хорошо, – Понтий Пилат задумался.
– Что же ты желаешь от меня, простого пастуха, о великий?
– Дабы ты стал на службе у меня. Пошел за Христом и каждое его слово записывал, а потом мне доносил.
– Лучше казнить меня велите, нежели доброго человека на смерть обрекать, о великий.
– Хитер ты, черт, заплачу тебе 30 сребряников, а коль все по совести выполнишь, то не будешь знать бедности, не надо будет тебе более овец пасти. Да ты с ответом не торопись, времени подумать много у тебя в темнице будет, – он щелкнул пальцами и меня поволокли.
– Согласен, согласен, – истерично заорал я, не желая возвращаться обратно в заточение. – Только скажи, где найти его?
– Так то лучше. Вымойте бедолагу, накормите вдоволь, дайте одежду новую, уложите в кровать, а по утру укажите ему, куда идти, – таков был его наказ слугам, который они беспрекословно выполнили.
Впервые я был сыт, свеж и опрятен. Мне постелили мягкую огромную кровать, которая, наверное, только у одного Понтия разве и была. Комната была под стать дворцу, отделана желтым и белым золотом. В углах на колонах стояли странные фигуры с человеческими телами, но с головами коровы, козы, быка и оленя. Конечно, тогда я не знал этих животных, ибо не видел их никогда, поэтому с огромным интересом стал рассматривать фигурки.
День подходил к концу. Пора было ложиться спать, но мне не хотелось, ведь завтра наступит новый день, который унесет в даль теплую кровать и сытный кров. Однако стоило лечь на перину, как сон утопил меня в себе.
С первыми лучами солнца мое сонное тело подняли и, указав сторону, в которую нужно идти, пнули под зад, и я пошел, даже окончательно еще не проснувшись. Жаркое солнце пустыни быстро разбудило меня. В горле опять почувствовался скрежет сухости. Тело вновь загорелось огнем. Однако мои муки продолжались не долго. К концу дня, когда солнце уже наполовину потухло, я, наконец-то, добрался до города.
5
Зайдя за его границы-врата увидел все разнообразие отходов, растекавшихся по самым затаенным уголкам отвратного мне города. Не знаю почему, но именно сейчас я почувствовал отвращение до тошноты к расстилавшемуся передо мной дерьму, хотя и самый священный город вряд ли мог похвастаться своей чистотой в ту пору. Мне не хотелось вступать на грязные улицы города, однако пришлось. Совершенно оставалось не ясным, где искать всеми облюбованного Христа, да и зачем в сущности он мне был нужен, также было неясным, но человеку без цели и морали, каковым являюсь я, идея сгубить чью-то жизнь, особенно столь огромной шишки, которая одним своим существом смогла изорвать всю черную душу извращенного великомученика, каким явно считал себя Понтий Пилат, ласкала меня, однако, как и любой дурак, восседающий на троне, он горько ошибался. Мои шаги в новом городе были коротки и нерешительны, да и решатся на что-то было уже поздно, ведь все было решено за меня. Сколько интересно таких в мире, которые и были рады изменить свою жизнь, но за них уже все решили?
Все дома и базар казались чуждыми. Нараставшее во мне нестерпимое чувство полного одиночества комком подбиралось к горлу и хотелось уйти прочь. Через несколько метров я полностью остановился. Стало ясно, что мне уготовано место в этой паутине, в которой мне хотят внушить паучью натуру, хотя и лучше меня знают, что я муха. Теперь уже нет возможности сбежать: с одной стороны смерть от руки деспота – паук, а с другой – бегство из родных просторов – не более чем беготня по паутине. Я прекрасно все понимал и лишь не понимал, как попал в сей смертный плен? Однако мнимая смерть могла легко сменится настоящей, а к такому повороту событий я не был готов. Хотя раньше и желал умереть, но только не теперь. У меня появилась мечта; наверное, единственный стимул человека жить. Ведь без большой и светлой мечты он превратится обратное в животное, хотя, наверняка, в самых дальних уголках своего сознания и зверь мечтает о чем-то.
Все же я решился и обошел весь город и в полной тьме уже вернулся на то место, с которого начал. Солнце уже не красовалось на небе, его сменило звездное поле. По коже ударил холод. Я не знал куда мне идти, да и идти было некуда. В отчаянии плюхнулся на попу и стал глядеть в небо, мечтая о том, как опять буду пасти овец на зеленом лугу. От этих мыслей стало тепло. Тогда я лег на спину и, продолжая мечтать, скоро уснул. Утром меня разбудили первые солнечные лучи. Все косточки выли – впервые столь странное чувство овладело моим телом. Даже тот самый холодный пол в тюремной камере не возлагал на меня столько мучений. Поднявшись и оглядевшись понял, что со вчерашнего дня ничего не поменялось – все тот же вонючий город вокруг. Идти сейчас искать моего святошу было безусловно логичнее, но все равно слишком глупо, поэтому я не торопился.
Солнце уже высоко поднялось, а мой зад с паршивой земли так и не поднялся. Стало припекать. Но даже жажда не заставила меня встать. Лишь когда моя жертва сама появилась во вратах города, я поднялся. Он был точно таким же, каким я его встретил тогда в пустыне, только вот оброс бородой, но оттого стал еще прекраснее. Маленькие глазки-пуговички с какой-то нечеловеческой любовью посмотрели на меня, улыбка расплылась по лицу, оголив добрую улыбку. Он прошел мимо меня, словно не узнав, однако сколько добра я увидел в его глазах. Быстро вскочив, подбежал к Нему, ухватился за локоток и почти молитвой произнес:
– Ты ль моя услада, Божий Дар, Сын Бога Вездесущего, что о царстве Его глаголит, обещая мир и любовь всякому нуждающемуся?
– Молви, – остановился он и улыбнулся мне.
– Позволь мне, грешнику, к ученикам твоим прильнуть, дабы прозреть в правде Господней и служить Ему единому.
– Грешен ты, но помыслы и душа твои чисты. Всяк сущий правды достоин ступай за мной.
Так я стал одним из учеников Христа. Теперь нас стало шестеро: Андрей, Симон, Петр, Иоанн, Иаков и Иуда, как решил представится я. В мои должности входил счет монет, что давали нам добрые люди за проповеди, некоторые звали нас отобедать или отужинать, но все это коробило Иисуса, но Он понимал, что от доброты люди дают деньги. При том, что нас звали ни один раз зайти отпочивать какой-нибудь хлепки, но Христос был непреклонен и никогда нам не объяснял почему, однако всегда был вежлив с теми, кто был добр к нему. С каждым днем нас – учеников становилось все больше, а от наших родных краев мы уходили все дальше. Доходы росли. Мы могли бы жить прекрасной безбедной жизнью, но Христос чуждался мирских удовольствий, поэтому все данное нам: хлеб, вода, монеты отдавалось нуждающимся, ибо их дух слишком еще привязан к земле.
Теперь мне хотелось бы рассказать о дне, когда нас осталось всего 12. Тогда выдался чудесный солнечный денек. Иисус встал с первыми лучами и, приказав ждать его прихода здесь, удалился в сторону горы. Тут же начались расприи среди учеников: каждый считал, что именно он должен быть ближе к Нему на небесах. Доводы были самые разнообразные: один сильнее любит Его, другой – Бога, третий мудрее, четвертый самый покорный, пятый не поспал, шестой не поел, седьмой, наоборот, сытно наелся. Было очень смешно глядеть на эту толпу, что так легко собралась у ног сына Божьего и готовых драться за место рядом с Ним. Временами на меня находило такое отвращение, что хотелось разорвать их на части, дабы не слышать никаких речей, но я лишь закрывал глаза и уши, чтобы черти в моей голове теряли власть надо мною. Я удивлялся тому, как же они в своих жарких спорах не полезли с кулаками друг на друга? Однако, когда споры накалились до температуры Солнца, то ко мне по одному стали подходить из толпы, вопрошая меня: «Достоин ли я места рядом с Ним, рассуди, Иуда?» Я отвечал утвердительно каждому, после чего тот с гордо поднятой головой и глупо-счастливой улыбкой отходил в сторону, не вмешиваясь более в спор. Таким образом мною было потушено пламя ссоры. Однако после все стали заниматься своими делами, совершенно не говоря друг с другом, словно маленькие дети, что надулись на своих соседей, потому что куличик того лучше. Но ведь не столь важно как близко ты будешь к кому-то где-то там, если счастлив на земле. Ведь счастливый человек не думает о смерти и где окажется после, он живет моментом, но нащупывая почву ближайшего будущего. Через два дня Христос вернулся к нам с первыми лучами Солнца точно так же, как и ушел, но у него оказалось известие к нам: Он оставляет при себе 12 учеников. Страшно было остаться за чертой, пока Иисус не назвал имени моего. Смешанные чувства испытал я в тот момент: с одной стороны радость от того, что меня выбрали для дальнейшего обучения, с другой – огорчение, ведь моя слежка продолжалась, а значит моему предательству суждено было состояться. Однако я не дал эмоциям выплеснуться на мое лицо, лишь благодарность застыла на нем.
Христос попросил всех пойти вперед, дабы самому пойти сзади. Я замешкался и отстал, когда все ушли уже на шагов двадцать вперед (мы все еще шли толпой, но лишь до ближайшего города), Иисус мягко прихватил мой локоток, когда я хотел было догнать всех.
– Постой, Иуда. Что терзает душу твою? – ласково и с улыбкой, как всегда, поинтересовался Он у меня.
– Ничего, учитель, я спокоен, как сегодняшняя ночь, – невозмутимо ответил я, хотя сердце забилось сильнее и дыхание участилось.
– Знаешь ли ты, что сегодня на горе разыгралась страшная буря?
– Откуда же мне знать, – удивился я.
– Так и душа твоя встревожена, однако знай, что всякое дело, мысль и слово придается на суд не только Божий, но и земной. Будь ласков не только со зверем, но и с человеком, даже если не добр он к тебе, не забирай его обиду себе. Она гнилая и воняет, а разве ты готов съесть гнилое яблоко? Так и с чужой обидой и злобой. Оставь ее человеку.
Любовь никогда не покупай, ибо счастье такое подобно хмельному недругу за спиной, не знаешь ударит тебя или убьет, а может оскорбит плюнув или же опорожниться на спину твою. Не бери денег казенных, ибо кому-то они нужнее, кто и родных за них в рабство отдаст и горло перережет, лишь бы злато заполучить.
Я с большим наслаждением выслушал заповеди Его, стараясь не упустить ни слова сказанного устами праведными. Он стал для меня и братом, и сестрой, и матерью, и отцом. Мое уважение и моя любовь к Нему не знала границ. Теперь меня удивляет как я лихо отдался в волю Его и стал не только учеником, но и рабом. Видать, правду говорят, что свобода тяготит, и мы легко отдаем ее в руки другого, потому что проще переложить ответственность на другого, нежели самому принять ее на свои плечи. Христос как-то мне сказал, что любовь – ответственность за другого человека. Получается то блаженство и спокойствие именуемое любовью, есть лишь избавление другого от свободы, а как же освобождающий? Тогда мне трудно было разобраться в столь насущных вопросах, наверное, потому что на тот момент никого еще не любил, однако все по порядку. Прошло года два наших хождений по городам. В мои обязанности входило считать деньги, что добрые люди нам давали, чтобы мы могли продолжать распространять наши учения и сами учится, однако с другой стороны на меня была возложена другая миссия: придать на обозрение народа окровавленного Христа. Об этом я не забывал ни на секунду, как и о своей мечте.
В тот день над городом, стиснув зубы, стояли хмурые тучи, прятавшие за своими телами грех, которому суждено было случиться в этот день. Иисус с учениками расположились у одной доброй и красивой хозяюшки, которая накрыла стол хлебом, солью, водой и несколькими яблоками – все, что было у нее, хотела удалиться, но Он остановил ее и попросил сесть по левую руку, отпочивать вместе с ним. Я, ничего не сказав, тихо выскользнул в дверь, обошел задний двор, затем прошел два дома, в условном месте меня уже ждал невысокий смуглый мужичок с бегающими воровскими глазами.
– Пора, – сказал я ему, и из всех щелей, как крысы, выбежала целая толпа с острыми клинками.
Вы, наверняка, хотите знать о чем же я думал тогда. Мне вдруг вспомнилась вся моя жизнь: сточные воды, которые когда-то давно покинул в поисках себя; та девушка, чью любовь так наивно полагал купить; тюремное заключение с его холодным полом; распятие, испытание пустыней, первая встреча с Христом; овечек, которых пас на чудесном земном лугу, встреча с Понтий Пилатом; когда стал одним из 12 Его учеников, наш разговор с Иисусом, задевший меня глубоко за душу. На подходе к дверям, за которыми почивали Иисус с учениками, я вдруг понял, что не должен совершать ошибки моих родителей – предательства, но уже что-то менять было поздно.
– Кого поцелую, то и брать, – повернувшись, сказал толпе. Шагнув в дом, уверенной поступью подошел к Христу, который вышел из-за стола, все внимательно следили за секундой немой сценой, что разыгралась между нами.
– Прости меня, – извинился я перед ним, и Он поцеловал меня в щеку.
Тогда, как саранча, толпа влетела в комнату, и, схватив меня под локти, поволокла к выходу. Я не сопротивлялся, а лишь глядел на улыбающегося Христа, которому, как мне казалось, спас жизнь, не предав его, и сам улыбался глупой и счастливой улыбкой. Моя вера в правильность моих действий была непоколебима… О дальнейшей судьбе Его ничего не знаю, но, говорят, что Его все же распяли.
6
По иронии судьбы я оказался в той же темнице, что и много лет назад. Теперь мне была известна дальнейшая судьба в отличие от прошлого раза: распнут на кресте и забудут про меня. Они возжелали распять Христа, однако на их пути встал я, а они даже не заметили этого. Вдруг вся сложившаяся ситуация мне показалась чертовски смешной, пока в моей больной голове, как опухоль, не воспалилась мысль: «Я есть Сын Божий». Теперь ясно почему они не заметили подмены, потому что просто-напросто ее не было. Не в мои руки выдались тогда 30 сребрянников, и не я вел ту толпу в покои. Ученики те предали меня. Все стало ясным, как день, и, конечно, казалось более всего здравым.
Как сейчас помню последнюю ночь перед распятием. Я не спал, сидел и думал: «Если есть я Сын Божий, так почему не спасет меня от гибели верной Отец?». Чем ближе становилось к утру, тем чаще мой истеричный смех колебал стены.
На утро дверь с ужасающим скрипом отворилась, и меня ослепило светом. Опять схватили за подмышки, вынесли во двор, кинули на землю. Солнце только поднялось: вокруг слышались душераздирающие крики и удары молотков. Надо мной кружились, как коршуны, охранники-надзиратели с плетьми. Я с улыбкой наблюдал за всеми. Вскоре принесли и мой громоздкий крест: из него торчало множество заноз, которые при первом же прикосновении с моим телом вонзились в него, вызвав небольшое неудобство. Дальше начали гвоздями забивать мои руки, но я не чувствовал боли, лишь с интересом наблюдал за напряженными лицами своих палачей. Мне хотелось знать о чем же они думают в такие моменты, или их головы не наполнены жаждой мысли, потому что когда понимаешь, что обрекаешь человека на смерть, не хочется думать о нем, предполагать о некой его любящей семье или друзьях, которых он никогда не увидит. Ведь от таких мыслей тошнит, а палач должен быть хладнокровен. Как я наслышан, палачи долго не живут, не потому что у них возникают проблемы со здоровьем, хотя и не без этого, но в редких случаях, чаще же они вешаются и травятся алкоголем, так как их мучает совесть, после такого вряд ли можно спать спокойно, ибо, как утверждают сами вершители правосудия, усопшие души казненные ими, приходят к ним во сне, терзая их. Не мудрено после таких сновидений с ума сойти на первом повороте. Получается так: убиваешь людей, медленно убивая себя; сам на себе заканчиваешь пищевую цепочку, которую начал.