Мы считаем, кстати, что и И.В.Сталин тщательно изучал и всегда учитывал родственные связи своих врагов, например, рапповского руководства, перед тем, как применять к ним репрессии. И тогда уже вместе с репрессированным страдали и его близкие родственники. Этот подход органически свойственен азиатскому и вообще восточному человеку, но и нельзя не учитывать того обстоятельства, что в России он тоже распространён. Так, идеологи советских карательных учреждений творчески развили принцип родовой ответственности, учредив, например, целые лагеря и поселения ЧСИР – «членов семей изменников Родины» (иногда лишь: «изменников родине [Родине]»)21. Впрочем, в Великую Отечественную войну в категорию ЧСИР включались родственники пленных военнослужащих, или перебежчиков, подписавших обязательство служить германскому рейху, если такой документ или его наличие было установлено разведывательными либо контрразведывательными властями.
Родственные отношения побеждённого (то есть, покорённого либо покорённого и восставшего) врага использовались средневековыми захватчиками ещё более изощрённо. Монгольские ханы свои победы закрепляли акцией долговременного морального подавления защитников павших крепостей: на главной площади прилюдно специальная команда хана насиловала жён, дочерей, сестёр, невесток князя.
Кстати, от этой психологической акции унижения покорённых, а ещё в результате визгливых команд, которые злобно повторяли русы, намеренно искажая тюркские слова, родилась та матерная лексика, развитей которой нет у других народов. За эту рабскую матерщину, а также за иные примеры неполного подчинения, русы-московиты карались распространённым способом «секир-башка». Нельзя тут не заметить, что наличие матерщины в современной культурной традиции явственно свидетельствует о сохранившемся у русских людей самоуничижении, смешанного со смутным вольнолюбием. А непонимание истоков этого служит причиной сохранения рабского сознания у многих. Не напрасно матерная лексика наиболее точно называется ещё «бранной». Ведь на поле брани она и уместна, тогда как в быту и в общественным местах она звучит дико и свидетельствует скорее о ненормальности человека, чем о лихости его.
Неудивительно, что от последующих набегов и налогов монгольское завоевание Руси и в экономическом отношении было опустошительным, но и потери, даже для самих захватчиков, тоже оказались разрушительны. Скажем, монголы завоёвывали самые неприступные в Европе древнерусские крепости варварским способом: сваливали во рвы тела и трупы своих павших воинов, по которым восходили на стены крепости.
Впоследствии русские, а тем более советские, полководцы столь же варварски, по «затратному методу», обращались с солдатами, которых вообще у нас не принято жалеть. Можно в подтверждение вспомнить примеры из Великой Отечественной войны – пропускание пехотных частей через минные поля, чтобы по «обезвреженному» минному полю прошла военная техника. Или масштабное учение 14 сентября 1954-го года с применением атомной бомбы по «живой силе» на Тоцком полигоне…
Тем не менее, монгольский насильственный тип власти вполне добродушен, поскольку основан на безусловном и всемерном подчинении. Насилие и жестокость немедленно проявляются, когда обнаруживается неполное подчинение и тем более самостоятельность. Такой властный принцип укоренился в Руси не сразу, поскольку здесь всё менялось медленно. Такое отечественное устройство власти укоренилось в Московии, уже потерявшей былую зависимость от кипчакских ханов. В чистом виде столь жёсткая структура власти сохранилась в русском блатном мире («пахан» – «брат» (близкий помощник) – воры – «шестёрки»), поскольку воровской типаж такой же кочевник. Но это уже широко развилось в советское и постсоветское время. С Московской Руси знатные кипчаки и «татары» – то есть, представители сибирского, казанского, астраханского, крымского, кавказского ханств, поступая на службу к Великому князю, потом царю, становились чиновниками дворянского звания. Так что основой русского дворянского сословия явилось монголо-татарское чиновничество22, чем русские дворяне, между прочим, всегда гордились.
Мы считаем, что психологический отпечаток монгольского ига на древних русов и их потомков сродни синдрому заложника (в психологии и криминалистике – «стокгольмскому синдрому»): захваченные похитителями люди спустя долгое время начинают испытывать к своим мучителям непонятное доверие и даже признательность. После вызволения из плена они с теплотой вспоминают похитителей и стремятся их оправдать.
Вот поэтому спустя время после падения Золотой Орды русские великие князья, по сути все выросшие среди монголов, затем передавшие свой опыт плена сыновьям, невольно начинают устанавливать в своих княжествах и землях кипчакские порядки. Их мировоззрение в основном уже было выношено ранее. Так русы утратили многие культурные и образовательные навыки предков и приобрели новые, кочевнические…
Сложилась новая государственная традиция, которой евразийцы призывают не стыдиться, а признать своей. А вот европейскую традицию, идущую от Древней Руси и исторически искажённую, полагают чуждой и враждебной. Тут и скрывается, пожалуй, корень современной проблемы национального самоопределения. Русские европейцы стремятся стать частью Европы не только географически, но и культурно, а евразийцы не хотят ничего принципиально менять, чтобы сохранить узнаваемые признаки русской нации с сильным монгольским акцентом. Действительно, всего этого у нас вдоволь!
«Я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак». Эта народная мудрость ведёт прямое происхождение из нехитрой золотоордынской философии. Рабские взаимоотношения, установившиеся в Московской Руси, стали походить на заповеди. Они в изобилии содержатся в русских пословицах и поговорках: «Работа дураков любит», «Работа не волк, в лес не убежит», «Не делай своего хорошего, а делай моё худое» – это принципы насильственной власти на Руси после хана Батыя. Кому же хочется «вкалывать на чужого дядю»? А вот всецело подчиняться силе – благое и простительное дело. Для оправдания собственной покорности даже ханов Золотой Орды величали (пусть и хитровато-насмешливо, пусть и ехидно-самоуничижительно) не иначе, как, например, «великий князь всея Руси», а то и «царём». Цари-то московские сажались ханами только для сбора дани! И именно ханы для этого создали централизованное Московское княжество.
О Золотой Орде, тем не менее, в исторической литературе до сих пор пишется скупо и малопонятно, хотя и уважительно.
Свои же крестьяне и смутьяны преследовались вполне по-старомонгольски. Так, нарождающееся общественное движение дворян-аристократов безжалостно пресёк в 1825 году молодой Николай, точнее, его высшие чиновники. Взять генерала-вешателя Муравьёва, бывшего, как и декабристы, героем Отечественной войны. Но сознание его уже успело сформироваться к военным походам по европейским столицам и ко взятию Парижа. И было оно традиционно консервативным, выходит, промонгольским. Но здесь, впрочем, проявились события и другого порядка: находясь в европейском походе, молодые русские аристократы испытали сильное антимонархическое влияние наполеоновского войска, а главным образом, колониальной идеологии британской империи, насаждавшей на завоёванных пространствах республиканские буржуазные порядки. Новые веяния не стали органичными для русских дворян, делившихся, как и встарь, на франкофилов, германофилов да англофилов; ещё встречались любители мавританской, среднеарабской, турецкой культур. А вот свои крестьяне оставались непонятно чем.
Даже великий проевропейский реформатор Пётр привязал русских крестьян к земле, усилив крепостное право. До него крестьяне легко перемещались вместе с домашним хозяйством и чадами на другое место, благо земля была ничья, пространства нестеснительны. Но только Екатерина попыталась установить «частную собственность на землю», однако, этот закон, банальная дань европейской моде, фактически не действовал и не действует до сих пор. Что, русский человек боится постоянства? Или ответственности? Государство ему в этом в любом случае не помощник. Советская историческая наука (с её явным перекосом в сторону евразийства) вон стыдилась истории России, поэтому неудивительны её умозаключения, вдохновлённые марксистскими указаниями. Нельзя не вспомнить вопрос «на закрепление» по истории СССР в школьном учебнике: отчего восстание Ивана Болотникова потерпело поражение? Отвечать на него следовало так: потому, что тогда, в начале XVII века, не было пролетариата… Удивительная, сказочная логика: ответь то, не знаю что!..
Глава 2. Русские
Но вообще кто такие русские? До Петра московиты также собирательно звались русскими (от «руськие»), но это субстантивированное прилагательное так и не стало единственно точным самоназванием, потому что объединило кроме славян десятки ассимилированных угро-финских, тюркских, балтийских (онемеченных славян) и других племён, и ещё всех тех, кто принял православие и признал в конце монгольского ига власть Московского великого князя, к тому же этим прилагательным называется православная церковь, зародившаяся в Киевской Руси23. И как забыть то, что реформу русского языка в XVIII веке и в дальнейшем подготовила духовная православная школа – в семинариях России родному языку уделялось великое внимание. Конечно же, история русской литературы сопряжена с историей Русской православной церкви, и вместе они сопряжены с историей России, словно это идентичные понятия. Путаница видна обычно в языке, и русский язык – очень конкретное явление – так и не определил со всей внятностью, что есть русский человек, а что есть российский, и ещё почему это слово прилагательное (по сути описательное и собирательное), но не существительное.
Вряд ли есть энциклопедический справочник, в котором мы найдём ответ на этот многогранный вопрос. Возьмём, например, энциклопедию «Народы России». В статье о русских бегло сказано о том, что они как народ складывался в XIII – XIV веках24, то есть при монголах, но довольно большая часть пространной статьи (на 37 страницах) описывает историю восточных славян, формы кокошников, разнообразные крестьянские костюмы, промыслы, избы, еду, быт, а вот о том, чтó именно русские создали хотя бы в XIX веке в искусстве, промышленности, государственности, ни слова не говорится. Как и о том, какие же всё-таки исторические процессы происходили в XIII – XIV веках.
Поневоле тут вспомнишь Н.В.Гоголя, обронившего как раз по подобному поводу, что истинная национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. По счастью, русские как нация подробно показаны в русской классической литературе, и это было её декларированной целью, если верить литературным критикам и самим писателям. Гоголь писал о Пушкине в 1832 году: «При имени Пушкина тотчас осеняет мысль о русском национальном поэте. <…> Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла»25. Слышится явное очарование национальными признаками литературы.
Критик А. В.Дружинин, неоднократно признававшийся в любви к России и русскому народу, – («…я не могу не любить России») – высказывает в «Дневнике» рассудочное суждение об этом предмете: «Я далёк от патриотизма, и это не моя вина. Что же делать с моей натурой, слабой, холодной и эгоистической, с аксиомами, подобными следующей: там моё отечество, где мои идеи?»26. И это всегда чудесно, когда человек задумывается над этой темой! Он становится думающей личностью, озаботившейся не столько тем, что она имеет свои идеи, но и тем, что эти идеи имеют какое-то конкретное происхождение.
И всё-таки остаётся недоговорённость и идеология молчания. Довольно эмоционален А.И.Солженицын в этом вопросе: «Отупение в собственном языке уже давно увело нас от выразительных слов „руссы“, „русичи“, а именование „великороссы“ нам теперь и не по шапке»27.
Не в том ли гений В.Г.Белинского, что он первый увидел собственное лицо у Пушкина и Гоголя, и даже потребовал у других писателей натуральной сути? Вы же русские писатели, так пишите о своём народе! – призвал он, осудив подражательность и эстетическую зависимость от зарубежных образцов. Гоголь наиболее всех отвечал идеалу великого критика, поэтому в Гоголе критик увидел «натуральную школу» – по нашему пониманию, то, что следовало национальной натуре. Кстати сказать, марксистская традиция понимала «натуральность» по-иному, то есть, как жанровая особенность произведения, усиление его социальности28, а то иногда даже как «натурализм», требующий реализма… Иными словами, преобладало формализованное представление, ограниченное только сталинской формулировкой начала 1930-х: «строго правдивым изображением действительности»29.
Полагаем, впрочем, что о национальной самобытности русской культуры задумались и заговорили военные в период Отечественной войны 1812—14 годов, но красноречивых письменных свидетельств того мало осталось, кроме разве что классической комедии «Горе от ума» А.С.Грибоедова, ходившей в списках и широко изданной и глубоко осмысленной критикой только через сорок лет. Белинский же, не оценив поначалу значения грибоедовской пьесы, поставил тогда ясную проблему самосознания русских, написав о сочинениях А.С.Пушкина, а потом открыв читателю самобытность художественного мира Н.В.Гоголя.
И тотчас за рубежом появилось опровергающее суждение: «Призвание русских – переводить европейскую цивилизацию для азиатов. <…> Россия – общество подражателей, а всякий, кто умеет лишь копировать других, неизбежно впадает в карикатурность»30.
И вот спустя без малого двести лет появилось мало кем замеченное признание, которое дорогого стоит, в силу своей несомненной спонтанности. Это неожиданное, но и понятное, покаяние принадлежит председателю Форума переселенческих организаций Лидии Графовой: «Мы виноваты перед русскими беженцами из Чечни. Мы – это в целом правозащитное движение. Именно с нашей подачи общественное сострадание замкнулось только на чеченцев. Это, наверное, заскок демократии – поддерживать меньшинство даже ценой дискриминации большинства, <…> в 93-м <…> русские из Грозного <…> рассказывали, как каких-то старушек чеченцы душили шнурком из утюга <…>. А мы тогда занимались армянами из Баку <…> я почувствовала, что это самые несчастные люди на свете. А с русскими я этого почему-то не чувствовала. Не знаю, может, недостаточно громко кричали?»31.
Русские крестьяне почти поголовно и всегда были крепостными. Откуда у них могло появиться самоуважение? А советской власти кстати подошли покорные граждане. Самых активных и гордых она извела в гражданскую войну и в коллективизацию 1929—30 годов, а ещё во время карательных рейдов и «чисток» преимущественно 20-х годов. Поэтому признания некоторых правозащитников встречает понимание этой реакции, но и понимание того, что они и все мы плохо знаем русский народ. Никогда русские не голосили, добиваясь быть услышанными – они предпочитают перетерпеть. Можно удивляться по этому поводу, но это так. И потому европейские правозащитные организации тоже неадекватно воспринимают русских и Россию, видя их не столько страдающими, сколько источником страдания: не жалуются ведь!..