– Кто же, милый мой, кто же может это сделать, как не мой земляк и друг Мануэль Годой, князь де ла Паз?
– Заяц выскакивает оттуда, откуда его менее всего ожидают[4]… Увидим, увидим… – сказал я, делая все возможные усилия, чтобы казаться таинственным и серьезным.
Пустив ему пыль в глаза этими словами, я вернулся к Инезилье, так как не хотел расставаться в дурных отношениях с нею. К моему великому удивлению, молодая девушка нисколько не сердилась на меня и заговорила со мной со свойственным ей спокойствием, всегда пленявшим меня. Прощаясь, я вновь обещал никогда не забыть ее, и она была так ласкова, как будто между нами ничего не случилось.
Через день моя госпожа сказала мне, что она согласилась на просьбу Амаранты отпустить меня к ней. Я взял мои жалкие пожитки и отправился в дом моей новой госпожи. Там меня облекли в ливрею и, посадив в карету для прислуги, которая должна была следовать за каретой, где сидел старый дипломат со своей сестрой, отправили в Эскуриал, куда мы и прибыли к вечеру.
XI
Так как, прибыв в Эскуриал, мы были удивлены большой новостью, то не лишним будет, если я передам пророческие слова мажордома маркизы, ехавшего в одном экипаже со мной.
– Мне сдается, что во дворце что-то неладно, – сказал он мне. – Нынче утром в городе ходили разные слухи… Но мы все скоро узнаем, так как часа через три будем на месте.
– А какие слухи ходили в Мадриде?
– Здесь все любят принца Фердинанда и ненавидят старых короля и королеву и, как мне кажется, их величества хотят избавиться от сына, удалив его от себя… Я сам видел принца, у него такое лицо, что просто жалко смотреть… Все знают, что отец и мать его не любят, а в этом мало хорошего. Ведь старый король ни разу не возьмет его с собой на охоту, ни разу не посадит его за один стол с собой и никогда не приласкает, как всякий отец.
– Может быть, принц Фердинанд замешан в какие-нибудь заговоры? – спросил я.
– Очень может быть. На прошлой неделе я был во дворце и слышал, что принц ведет себя очень странно… Он запирается один в своей комнате, ни с кем не говорит и не спит целые ночи напролет. Двор очень взволнован этим и, кажется, хотят даже приставить к принцу воспитателя, который бы следил за ним.
– Я теперь припоминаю, что мне говорили, что принц очень любит литературные занятия и целые ночи просиживает за переводами с французского или латинского.
– Да, в Эскуриале так думают, но Господь знает… Есть люди, уверяющие, что принц занят совсем другим и что войска Наполеона пришли в Испанию вовсе не для того, чтоб завоевать Португалию, а чтобы усилить партию принца.
– Мне кажется, это просто сплетни; вероятно, бедный Фердинанд не думает ни о чем другом, кроме как о своих переводах с французского.
– А я знаю наверное, что родители не очень-то ему доверяют, потому что ходят слухи о каком-то заговоре…
Когда мы приехали в Эскуриал, старый дипломат с сестрой вышел из своей кареты, а мы из своей. Амаранта прибыла накануне, и мажордом повел нас в ее апартаменты целым рядом коридоров, внутренних двориков и зал. Сразу видно было, что произошло что-то необыкновенное, потому что люди в беспорядке сновали взад и вперед по залам. Старая маркиза спросила, что случилось, но ей ответили как-то туманно, неопределенно.
В апартаментах моей новой госпожи я занимался раскладкой чемоданов, когда она вошла в комнату в таком сильном волнении, что должна была успокоиться прежде, чем начать говорить.
– О! – воскликнула она на расспросы дяди и тетки. – Происходит нечто ужасное! Заговор, революция! Когда вы выезжали из Мадрида, вы не заметили там ничего особенного?
– Ничего; все было спокойно.
– А здесь… Это ужасно… Нельзя поручиться, что мы доживем до завтрашнего дня!
– Но, милая, скажи же нам яснее!
– Кажется, раскрыт заговор, покушение на жизнь короля и королевы! При дворе все было приготовлено к восстанию…
– О, какой ужас! – воскликнул дипломат. – Недаром я говорил, что под личиной верных слуг короля скрывается много якобинцев!
– Здесь дело вовсе не в якобинцах, – продолжала моя госпожа. – Самое ужасное, что главный заговорщик – принц Астурийский, сын короля!..
– Не может быть! – воскликнула маркиза, очень преданная принцу. – Его высочество не способен на такую подлость. Я всегда говорила, что если враги не могли погубить его никаким другим образом, они погубят его клеветой.
– Готовившаяся революция, как утверждают, должна была быть ужаснее французской, – продолжала Амаранта. – Проникли в комнату принца и там нашли бумаги, которые… Говорят, что замешаны в заговор каноник Хуан де Эскоиквис, герцог дель Инфантадо, граф Оргас и Педро Кольядо, бывший водовоз фонтана Берро, а теперь слуга принца.
– Я думаю, племянница, – произнес старый дипломат, оскорбленный тем, что она знает эти новости раньше его, – я думаю, что это просто плоды твоего пылкого воображения. Все, что теперь происходит, не представляет никакой важности, я давно это знал, но не считал нужным говорить об этом.
– Я передам так, как мне передавали. С некоторого времени стали замечать, что принц проводит целые вечера, запершись у себя в кабинете один. Король думал сначала, что он занимается каким-то французским переводом. Но вчера его величество нашел у себя в комнате письмо, на конверте которого было написано: «Немедленно, немедленно, немедленно». Король распечатал конверт и прочел: «Берегитесь; готовится заговор во дворце. Трону грозит опасность; королева Мария-Луиза будет отравлена». Подписи не было.
– Боже праведный! – воскликнула маркиза, которая, как женщина нервная, готова была упасть в обморок. – Но что за злой демон проник во дворец?
– Можете себе представить положение короля, когда он прочитал эту записку!.. Подозрение тотчас же пало на принца-сына, и решено было отобрать его бумаги. Долго не знали, как к этому приступить, наконец король решился лично сделать обыск в комнате своего сына. Он отправился к нему под предлогом подарить ему том стихотворений, и, говорят, Фердинанд так смутился при его появлении, что бросал беспокойные взгляды на то место, где были спрятаны бумаги. Король забрал все, что нашел, и между ним и сыном произошла бурная сцена, после которой король ушел и приказал ему оставаться в своей комнате и не сметь никого принимать. Это было вчера, вскоре приехал министр Кабальеро и вместе с королем и королевой рассмотрел бумаги. Неизвестно, какого рода было это собрание, но королева ушла в свои комнаты взволнованная и вся в слезах. Затем уж стали говорить, что бумаги, отобранные у принца, содержали в себе ужасные кровавые заговоры, вследствие чего Кабальеро вместе с королем и королевой решили, что принц Фердинанд должен быть приговорен к смертной казни…
– К смертной казни! – воскликнула маркиза. – Да они с ума сошли! Осудить на смертную казнь принца Астурийского!
– Нечего огорчаться раньше времени, – сказал дипломат со своим обычным таинственным видом, – нам должны дать эти бумаги на рассмотрение, мы их внимательно прочтем и решим, как и что делать.
– Но разве неизвестно содержание этих бумаг? – спросила маркиза свою племянницу.
– Об них так много говорят во дворце, что невозможно узнать истину. Королева нам ничего не объяснила; она проплакала всю ночь горькими слезами и только жаловалась на неблагодарность сына. Она говорила также, что не позволит начать преследование против него, потому что виноват не он, а те властолюбивые негодяи, которые окружают его.
– Эти дела должны выясниться сами собою, – сказал маркиз. – Я все разузнаю и допытаюсь, заговор ли это врагов принца, или сам принц в этом замешан. Но только когда я все узнаю, то остерегайтесь расспрашивать меня, так как вам известны мои правила.
– Кажется, что уже решили узнать соучастников, – сказала Амаранта, – и сегодня вечером принцу будет устроен допрос.
В это время я уже окончил разборку вещей, и мне больше нечего было делать в этой комнате. Так как я сгорал от желания ознакомиться с дворцом, то вышел в коридор, спустился по лестнице и очутился в большой устланной коврами комнате, за которой следовала целая анфилада. Несколько придворных шли куда-то, и я незаметно пошел за ними, прислушиваясь к их взволнованному шепоту.
Я очень гордился сознанием, что я во дворце, и воображал, что если я ступаю по бархатным коврам, то я уже немаловажная персона. Человек, в жилах которого течет настоящая испанская кровь, всегда одарен известной долей тщеславия и гордости. Мне теперь очень хотелось встретить кого-нибудь из моих мадридских или кадикских друзей, чтобы манерами или словами доказать им мою важность. К счастью, здесь меня положительно никто не знал, и я был лишен случая выставить себя в смешном виде.
Очутившись в этих роскошных залах, устланных дорогими коврами, я обошел кругом почти весь дворец. Я следовал за другими, не имея никакого понятия о том, имею ли я право ходить по этим комнатам; но так как меня никто не остановил, то я и продолжал мой путь со свойственной мне развязностью. Залы были слабо освещены, и с их стен смотрели на меня мрачные картины в золоченых рамах. Это величественное здание, построенное королем Филиппом, очень интересовало меня. Я остановился перед одной из мифологических картин, когда мое внимание было отвлечено странной процессией.
Принц Астурийский возвращался из королевской залы совета, где только что был произведен допрос. Никогда я не забуду ни малейшей подробности этого грустного шествия, которое не давало мне спать всю ночь. Впереди шел какой-то сеньор с канделябром в руках; он держал его почти вровень с головою, вероятно, для того, чтобы освещать путь, но слабый свет падал только на его камергерский мундир. За ним следовало несколько жандармов, вслед за которыми шел молодой человек, в котором я сразу, не знаю почему, узнал наследного принца. Это был высокий брюнет, по виду сангвинического темперамента, с густыми черными бровями, красивым, правильным носом и несколько хитрым ртом. В целом он не был симпатичен, по крайней мере, мне так показалось. Он шел, опустив глаза, и на лице его ясно выражалось волнение. Рядом с ним шел старик лет шестидесяти. Тогда я не догадался, что это был король Карл IV, так как почему-то воображал его маленьким, чуть ли не карликом. Это был человек среднего роста, полный, с небольшим выразительным лицом, в чертах которого, однако, я не заметил ровно ничего королевского, величественного; его можно было принять за простого придворного.
Я обратил гораздо больше внимания на за ним министров и председателя государственного совета (как я узнал впоследствии), следовавших за Карлом IV. Шествие замыкалось загуанете[5]. Гробовое молчание царило вокруг. Пройдя всю анфиладу комнат, процессия остановилась у покоев его высочества. Когда все вошли в кабинет принца, толпа придворных, следовавшая за шествием, снова начала перешептываться.
Я увидал Амаранту. Она вышла искать меня и разговаривала с каким-то кабальеро в мундире.
– Кажется, что во время допроса его высочество относился не совсем уважительно к королю, – сказал кабальеро.
– Так что, его арестуют? – с любопытством спросила Амаранта своего собеседника.
– Да, сеньора. Теперь к нему приставят стражу. Вот все уже выходят… У него, вероятно, отобрали шпагу…
Шествие снова прошло мимо нас, но уже без принца, и снова камергер шел впереди и освещал путь. Когда король и министры удалились, придворные также разошлись по своим комнатам, и долго слышался только шум затворяемых дверей. Освещение в обширных залах было потушено, и мрачные картины в золоченых рамах скрылись в темноте, как привидения с первым криком петуха.
Моя госпожа отправилась к себе в комнату, и я за нею. Так как дела никакого не было, то я высунулся в одно из окон, чтоб ознакомиться с местностью. Уже совсем стемнело, и я различал перед собою только высокие крыши, купола, башни, трубы. Этот непривлекательный вид, в связи с тем, что я только что видел, заставил меня призадуматься. Но мне не удалось надолго сосредоточить мои мысли на грустных предметах, так как я расслышал позади себя шелест платья и мое имя, произнесенное кем-то.
Я тотчас же повернул голову, и глаза мои, привыкшие к темноте, в первую минуту были ослеплены фигурой Амаранты и ее небесной улыбкой. Кругом была полнейшая тишина; маркиз дипломат и его сестра уже удалились к себе. Амаранта уже переменила свое придворное платье на свободный домашний костюм, который делал ее еще прекраснее, если только она могла быть прекраснее. Когда она позвала меня, ее горничная еще была в комнате, но вскоре она ее отпустила и, сама заперев за ней дверь, сделала мне знак приблизиться.
XII
– Ты должен помнить, в чем ты мне клялся, – сказала она. – Я доверяю твоей честности и скромности. Я тебе сказала, что ты кажешься мне способным человеком, и скоро тебе представится случай доказать мне это.
Не помню выражений, в которых я вновь стал клясться ей в моей верности, но только, вероятно, они были очень красноречивы и даже сопровождались выразительными жестами, потому что Амаранта рассмеялась и посоветовала мне быть сдержаннее. Затем она продолжала:
– И ты бы не желал вернуться к сеньоре Гонзалес?
– Ни к сеньоре Гонзалес, ни к каким-либо коронованным лицам, потому что, пока я жив, я не хочу расставаться с моей обожаемой госпожой! – ответил я.
Мне помнится, что я упал на колени перед стулом, на котором спокойно сидела Амаранта, но она приказала мне встать, говоря, что мне все-таки придется на время вернуться к моей прежней госпоже, не изменяя новой. Это показалось мне таинственным и непонятным, но я не настаивал на разъяснении, чтобы она не сочла меня дерзким.
– Делая то, что я тебе прикажу, – продолжала она, – ты можешь быть уверен, что далеко пойдешь. Кто знает, Габриэль, может быть, со временем ты будешь могуществен и богат? Другие, менее способные, чем ты, в одно прекрасное утро просыпались герцогами.
– Это вне всякого сомнения, сеньора. Но так как я не высокого рода и круглый сирота, то я учился только читать, да и то с грехом пополам; я еще могу прочесть, когда очень крупно напечатано, но не всякую книгу, а писать умею только одни цифры да свое имя.
– В таком случае необходимо подумать о твоем образовании, мужчина должен быть образован. Я беру это на себя. Но я сделаю это только при условии, что ты мне будешь мне верно служить, уже не в первый раз повторяю тебе это.
– Что касается моей преданности вам, сеньора, то в ней не может быть никакого сомнения. Но я попрошу вас объяснить мне, в чем, собственно, заключаются мои обязанности, – сказал я, все еще не понимая хорошенько рода моей службы.
– Я тебе сейчас скажу. Это вещь довольно трудная и тонкая, но я надеюсь на твою сообразительность.
– Я вполне к вашим услугам для исполнения трудных и тонких поручений! – ответил я с пылом, свойственным моей горячей натуре. – Я буду не слугой, а преданным рабом, готовым пожертвовать для вас моей жизнью.
– Совсем не нужно жертвовать жизнью, – сказала она и засмеялась. – Довольно и одного старания; ты должен быть безусловно предан мне, исполнять мое малейшее желание и всегда быть готовым подчиниться мне.
– В таком случае я сгораю от нетерпения вступить поскорее в исполнение моих обязанностей!
– Все в свое время. Сегодня ночью мне надо написать несколько писем. А пока я ограничусь несколькими вопросами, на которые ты должен откровенно ответить мне, так как это необходимо для моей переписки. Скажи мне: Долорес бывала без меня у Пепы Гонзалес?