А потом наши руки превращаются в резину и подбрасывают ее трепещущее тело в воздух. Все взгляды на Тейси: мы обещаем, что будем ждать ее внизу. На ее лице паника, как у птенца, впервые вылетевшего из гнезда; она летит, летит, летит.
Если у кого-нибудь из нас соскользнет или дрогнет рука, если ее нога выгнется не в ту сторону, тело отклонится на сантиметр больше, чем нужно, она шмякнется на пол.
А когда мы пытаемся подбросить ее выше, падения становятся совсем неуклюжими. Она задевает нас: локоть в глаз, вывихнутый палец, ладонь, лихорадочно вцепившаяся мне в лицо.
Но я концентрируюсь на Тейси и не показываю страха. Так велела тренер. «Не дай ей увидеть, что боишься, иначе твой страх передастся и ей».
Тренер говорит, что можно упасть с трех с половиной метров и приземлиться на упругий пол спортивного зала в целости и сохранности.
Она говорит так, зная, что в день матча Тейси будет летать не над спасительными матами, а над немилосердно твердым футбольным полем «Могавков».
– Шлауссен, – рявкает она, – ты должна захотеть. Если не хочешь, не делай.
И Тейси выпрямляется, в глазах загорается огонь, подбородок задирается выше, чем я когда-либо видела у этой овцы, у этой слабачки.
– Я хочу, тренер. Очень хочу.
Ох, Тейси. Заставь дурака Богу молиться, он лоб расшибет.
Даже не глядя на Бет, чувствую, что та закатывает глаза.
– Так и знала, что не стоило на нее время тратить, – бросает Бет.
В ответ я молчу. И смотрю в горящие глаза Тейси.
В пятницу вечером, ступив на припорошенное инеем поле «Могавков», мы только и можем думать о том, как черепушка Тейси изящно раскалывается надвое.
А две сучки из команды поддержки «Могавков» – самые тощие, с ногами-иголками – крутятся рядом и развлекают нас историями о нашем кровавом спорте. Охотничья байка, страшилка и дружеское предупреждение – три в одном.
– Вот только недавно, в этом году, девчонка стояла в базе, а новая флаерша разучивала винт[25], – вещает блондиночка-«могавк», чавкая жвачкой. – И вот новенькая раскручивается, начинает махать ногами и выбивает дух из обеих баз. У одной лопнула губа, а второй порез на лице заклеивать пришлось. Тренерша все на видео записала и теперь крутит после каждого выступления.
– А я, когда делала фляк назад[26], – подключается рыжая коротышка, – ударила Хизер в лицо и выбила ей зубы. Ужас, что было. Кровища, зубы во все стороны. Как же ужасно я себя потом чувствовала!
Такие истории рассказываешь взахлеб. Я-то знаю. Это так весело, как страшилки в лагере травить.
Тейси, однако, невесело. Ведь через сорок пять минут ей предстоит стоять на трехметровой высоте над полем, опираясь на руки двух худеньких девчонок, готовых подбросить ее вверх.
Тейси посерела и постепенно начинает зеленеть.
Подходит Бет. Смотрит на меня. Я знаю этот взгляд еще с тех времен, когда она была капитаном. Я киваю.
– Хватит, – прерываю их я. – Не знаю, как вы, крутые девки, но мы лучше перед матчем красоту наведем.
Но блондиночка-«могавк» вперилась в Тейси и, кажется, не намерена так легко ее отпустить.
– А у другой девчонки было точно такое телосложение, как у тебя. Она упала на брусья, круто упала. Вся голова была в крови, и она поехала в больницу. Там оказалось, что у нее кожа на голове лопнула и под кожей были видны розовые мозги. Скрепками скрепляли. И как мы ее ни уговаривали вернуться в команду, она ни за что не соглашалась. А сейчас вообще ничем не занимается.
– Шлауссен, – кричит Бет, подходя к нам вплотную, – тебя тренер зовет.
Тейси ускакивает, как кролик.
И на какое-то мгновение мне кажется, что все кончено. Но я оказываюсь не права.
Бет оглядывает «могавков».
– Как-то раз… – заводит она, и я понимаю, что у нее на уме – недаром она была капитаном. – Как-то раз я стояла на плечах у одной девки, поскользнулась и упала на спину плашмя.
Все из вежливости ахают.
– Треск был такой, что на школьной парковке слышали, – добавляю я.
– Первой мыслью было, – продолжает Бет, качая головой, – как я матери скажу?
Все понимающе кивают.
– Но мне повезло, – ее холодный взгляд заставляет долговязых «могавков» поежиться. – Я была парализована всего шесть недель. На голову надели такое металлическое кольцо со штырями, чтобы шею на месте удерживать. Называется «гало».
Мы с ней снова понимаем друг друга без слов, как в старые добрые времена – до появления тренерши, до прошлого лета.
Я протягиваю руку и слегка касаюсь кончиками пальцев ее волос.
– Врачи сказали, что упади она на сантиметр правее или левее, – говорю я, – то умерла бы.
– Но я не умерла, – подхватывает Бет. – И ничто не смогло помешать мне продолжить тренировки. У меня был клевый фиолетовый гипс. А тренер до сих пор говорит, что лучшего флаера в жизни не видела.
В лучах стадионных прожекторов мы поднимаем Тейси вверх. Ее лицо раскраснелось, как мак, и выражает маниакальную решимость. Ее руки отпускают наши дрожащие плечи, и она взмывает вверх, расставляя ноги, прижимая руки к ушам и взлетая выше, чем я когда-либо видела.
Так высоко, что нас охватывает неконтролируемая дрожь, а руки, сложенные в «колыбельку», трепещут от изумления и страха.
Дрожь пробирает меня до костей, и я чувствую, как моя левая рука слабеет, совсем чуть-чуть. Меня начинает трясти, и лишь благодаря Рири, почувствовавшей мою слабость и бросившей на меня испуганный взгляд, мне удается снова собраться и взять под контроль свою кровь, мышцы и все свое тело.
И я снова становлюсь кремнем и железом ради Тейси, которая, кажется, в воздухе уже несколько минут, а может, часов – лучезарное создание с белыми волосами, взметнувшимися, как крыло. Наконец она падает нам на руки; она в безопасности, и радости ее нет предела.
Несколько часов спустя мы сидим в машине отца Эмили и прихлебываем ежевичный ликер, который стащили из гаража Рири – у ее брата там заначка.
Мы ждем на парковке у тату-салона; его неоновая вывеска навевает ассоциации с чем-то запретным, с хаосом, а ликер почти нестерпимо щиплет наши рты и желудки.
Раньше мы никогда не были на Хабер-Роуд, за исключением того раза, когда отправились с сестрицей Рири в гинекологическую клинику за офлоксацином[27]. Потом она рассказывала, как ее чуть не вырвало, когда ей в глотку сунули огромную ватную палочку, чтобы взять мазок. Но это все равно было лучше, чем то, что совал ей в глотку Тим Мартинсон.
Тогда мы смеялись, хотя на самом деле ничего смешного не было и никому из нас не хотелось оказаться на ее месте в клинике, за тонированными стеклами во всю стену, под жужжащими флуоресцентными лампами, напротив девчонки за стойкой в приемной, тихонько мурлыкающей себе под нос слова последнего клубного хита.
Проходит час, и вот Тейси наконец выходит из салона, приспуская джинсы пониже, чтобы все мы могли увидеть орла – эмблему команды «Саттон-Гроув». Я чуть не лопаюсь от зависти.
Тренер с нами не пошла, хотя мы просили. Но втихаря сунула Тейси сорок баксов на татуировку. Две хрустящие двадцатки, зажатые в дрожащей ладони нашего нового флаера.
Мы в жизни не слышали, чтобы тренеры делали что-то подобное.
Просовывая пальцы под бинт на пояснице Тейси, я трогаю воспаленный контур, и Тейси морщится от боли и удовольствия.
Я, я, я, это должна быть я.
Глава 7
Пятая неделя
– До меня дошли кое-какие слухи о мисс Колетт Френч, – заявляет Бет. – У меня, знаешь ли, есть связи.
– Бет, – осаживаю ее я. Мне знаком этот тон. Я знаю, так все и начинается.
– Пока у меня на нее ничего нет, – предупреждает она. – Но будь готова.
Как заноза, тихонько проскальзывающая под ноготь. Я чувствую: что-то назревает.
Одно успокаивает: Бет быстро наскучивают ее затеи.
Вскоре, к своей радости, узнаю, что Бет, кажется, нашла, чем заняться. Точнее, кем.
В понедельник утром в коридоре первого этажа у кабинетов английского появляется стол.
Плакат бьет по глазам красным; колышется флаг с эмблемой.
Ступи на дорогу чести.
Армейским рекрутерам нужна наша свежая, здоровая подростковая кровь.
– Да кому нужен этот чирлидинг? – бросает Бет. – Я записываюсь.
Они и в прошлом году приходили. Всегда присылают самых широкоплечих и голубоглазых, с крепкими, как дубовые стволы, руками и звучными голосами, слышными в самом конце коридора.
Но на этот год прислали сержанта Уилла – совсем другого поля ягоду. С квадратной челюстью и гладкой прической, разделенной четким пробором, он красив, но не той красотой, к которой мы привыкли. Это взрослый мужчина – мужчина из реальной жизни.
При взгляде на сержанта у нас дрожат коленки. Жесткость и мягкость, гранитный профиль и нежные губы, лучистые морщинки вокруг глаз – глаз, которые, кажется, видят то, чего не видим мы, щурясь под светом флуоресцентных ламп. Он словно замечает то, что ускользает от нашего внимания, и это заставляет его глубоко задуматься.
Он старше тех, кого мы привыкли видеть – ему, наверное, года тридцать два. И он мужественней всех, кого мы знаем, всех, кого когда-либо знали.
Перед тренировкой или в обеденный перерыв девчонки крутятся рядом и листают брошюры. «Расправьте крылья», – призывают те.
Рири недавно рассталась с католиком Патриком и так и вьется у стола, склоняется над ним, прижимая руки к бокам так, чтобы между грудями появилась ложбинка. Она проводит стопой по лодыжке другой ноги – говорит, мужчинам это нравится.
– А по мне так им нравится, когда я задираю юбку выше головы, – замечает Бет. Мы сидим на полу у ее шкафчика. – Попробуй как-нибудь.
– Может, тебе пора попробовать что-нибудь новенькое? – зевает Рири, не сводя с сержанта Уилла горящего взора. – Это сработало с учителем физкультуры в восьмом классе, но не факт, что подействует на универсального солдата.
Тут-то все и начинается. Бет встает, словно поднимая брошенную перчатку, и спрашивает у Рири, не хочет ли она поспорить, кто кого.
По лицу Рири я вижу, что она совсем не хочет, но вызов брошен. Это как в вестерне; над «Саттон-Гроув» взошло полуденное солнце. Звезда шерифа позвякивает у Бет на груди.
А по мне так пусть лучше она сцепится с пустышкой Рири, чем с тренершей.
Обычно Бет ни перед кем не расстилается, но если это случается, она становится звездой, новостью номер один. Так было с Беном Траммелом или в тот раз, когда все видели их с Майком Ласаллем в зарослях остролиста после матча. Черное дерево и слоновая кость. Колючие листья, приставшие к рукавам его спортивной куртки; покрасневшая шея.
Об этом говорили все, кому не лень, но лишь я одна видела ее после. Ее лицо искажала боль, словно она не понимала, зачем это сделала; в глазах была паника, как будто ее пронзило стрелой.
Мы продолжали закидывать удочки – по крайней мере, я. Тренер, а где вы живете? Нам бы так хотелось познакомиться с малышкой Кейтлин.
Тренер, покажите, покажите! Впустите нас.
Мы и не думали, что она согласится. Пять недель пытались ее умаслить. Я мечтала об этом, проезжая мимо ее дома, как влюбленный мальчишка.
В следующую субботу матч был на нашем поле, и Тейси исполнила «баскет-тосс» так, будто делала его всю жизнь. А еще добавила той-тач, и мы сделали «висячую пирамиду». Эмили и Тейси качались на руках Рири, как на качелях; толпа вконец обезумела.
Какое чувство легкости нам это внушало! На парковке после выступления мы чувствовали себя так хорошо, словно нам под силу было уничтожить вторгнувшуюся армию противника, дойти до региональных соревнований, до уровня штата.
Бет зажала между пальцев тоненькую бутылочку пряного рома, которую раздобыла у какого-то парня из «Норсменов». Парень хочет праздновать с нами и обещает, что в квартире у его дяди на Фар-Ридж будет очень весело.
Ради таких безумных ночей мы готовы бесконечно изворачиваться, выстраивать сложнейшие пирамиды лжи, подкупать обещаниями, звонить домой по очереди, обеспечивая себе прочнейшее алиби, к которому никто из родителей в жизни не подкопается.
В такие ночи Бет – наш темный предводитель: она всегда знает, у кого дома тайная вечеринка, или ведет нас в бар, где охранником работает знакомый ее брата, или в клуб у шоссе, где собираются ребята из колледжа, где никто ни у кого не просит удостоверение, пол липкий от пива, а парни только рады девчонкам вроде нас, потому что мы не задаем вопросов.
Но вот мы сгрудились вокруг машины Бет; я поглаживаю чужую бутылку, губы потемнели от гвоздики, щеки раскраснелись от рома, и мимо проходит тренерша, громко звякая ключами.
– Домой, тренер? – спрашивает Эмили, отчаянно вихляя исхудавшими от мочегонных чаев бедрами под орущую из динамиков музыку.
Мы таращим глаза от пиратской дерзости Эмили. Головка Тейси появляется у нее из-за плеча, как голова попугая.
Тренерша улыбается краешком губ; она задумалась, а взгляд скользит мимо и упирается в темную рощу вокруг парковки.
– Может, поедем ко мне? – вдруг предлагает она. – Поехали в гости.
– Чую мерзкий запах подлизы, – говорит Бет.
Она не хочет ехать в гости к тренерше. Мы смотрим на нее и не понимаем.
– Я не обязана угождать ей, чтобы она могла почувствовать себя нужной.
Стоя в коридоре, мы ждем, пока тренер отправит домой няню – пожилую женщину по имени Барбара в персиковом вязаном свитере до колен.
Нам разрешают заглянуть в спальню, посмотреть на маленькую Кейтлин. Та крепко спит. Комната в нежно-розовых тонах, крутящийся ночник проецирует на стены изящные фигурки балерин.
У Кейтлин золотистые локоны; она спит под розовым клетчатым одеялом с кружевной каемкой, продев в прорезь кружева розовый пальчик.
У нее легкое быстрое дыхание; мы слышим его даже с порога, Эмили и я – мы вдвоем вызвались посмотреть. Мы смотрим на ребенка, ее мягкие курчавые волосики, видим умиротворение на румяном лице, и думаем о том, что такое покой и знали ли мы его когда-нибудь.
Потом мы садимся за домом на террасе – я, Рири, Эмили и осмелевшая Тейси – трусливый кролик, которого мы раньше игнорировали, но теперь гордо держим при себе. Наш отважный новобранец, взмывающая ввысь ракета.
Грея замерзшие руки под куртками, сначала мы чувствуем себя, как на уроке, и сидим, плотно сжав колени и выпрямив спины, а разговариваем легким полушепотом. Расспрашиваем о доме, о Кейтлин, о Мэтте – муже тренера.
Мы сидим на длинных скамьях, которые стоят по обе стороны террасы. На улице холодает. Тренер лежит в шезлонге, засунув руки в карманы куртки, и я вижу, что она постепенно расслабляется. Волосы разметались по тиковым планкам, а с лица медленно стирается школьный день с его распорядком, целями, напряжением.
Все происходящее кажется таким важным.
Как-то раз у нас с Бет тоже был такой вечер – накануне восьмого класса. Мы до крови порезали ладони швейцарским ножом и крепко сжали друг другу руки. Позднее Бет призналась, что почувствовала, как мое сердце билось в наших ладонях. Она клялась, что так и было. В тот момент что-то промелькнуло между нами – что-то, чему суждено было остаться навсегда. Мы больше не вспоминаем об этом, да и было все сто лет назад. Сколько битв с тех пор выиграно и проиграно.
А сейчас Бет здесь нет. Мы сидим на террасе и болтаем в гулкой ночи. Сперва робко, стесняясь, ни о чем – о кривоногом нападающем «могавков», о том, как директор Шихан разворачивается на одном каблуке, как барышня, о мучнистом печенье с шоколадной крошкой из столовки, в котором чувствуется тошнотворный привкус соды и сырых яиц.
Но постепенно темная ночь раскрывает свои объятия, и Рири заговаривает об отце, который съехал от них в прошлом месяце и плачет каждый раз, когда они говорят по телефону. Эмили показывает первое балетное па, которому она научилась, а Тейси признается, что никогда не чувствовала себя более прекрасной, чем тогда, когда впервые взлетела в воздух.