Юрий посмотрел на сослуживцев. Всего в помещении стояли одиннадцать человек, задействованных в организации съемок. Когда за дело берутся люди из ГОБ, хочется верить, что все пройдет гладко, но сегодня они облажались. Гобовцы потерпели серьезное поражение, и почти не имеет значения то, кто именно его нанес. Это не просто удар по репутации Госотдела бдения, а серьезное преступление против Всеобщего Государства и всех его граждан.
– Товарищ полковник, а что будет с роликом с парада? – раздалось слева от старшего лейтенанта.
– Никакого ролика не будет. Наверняка покажут в эфире очередной репортаж с «Фронта Семьи», замнут историю с кортежем, а через неделю у нас уже будет новый министр зарубежных дел.
– Но что могут тогда подумать люди?
– Это уже не наша забота. Не бери в голову, – пробурчал Дуань. – Старлей!
– Смею быть, товарищ полковник, – отозвался Георгиев.
– Юра, возможно, это дело на нас же и скинут. Ничего не обещаю, но будь готов заняться им, если это все-таки случится, сынок. Славно?
– Славно, товарищ полковник, – безрадостно ответил старший лейтенант.
***
Ты напуган. Разве этого ты хотел, мечтая, что в твою жизнь ворвется нечто невообразимое? Ты годами ждал, как привычный ход вещей нарушится, и вот он – выход из зоны комфорта. Да, так уже не говорят. Комфорт не норма.
Ты почувствовал, что тебя облили ледяной водой и тут же открыл глаза. Еще вчера, казалось бы, вел обычную жизнь, но сейчас был привязан к стулу, стоящему посреди просторного старого гаража. Перед тобой стояли два незнакомца в протертых костюмах. Серые и почти неотличимые друг от друга, они в упор смотрели на тебя. И один из них смотрел сквозь мутные очки. Можно было подумать, что в таком положении они провели не один час, но тебе было не до этого.
– Мы знаем, что ты работаешь на Джима Эдриана, – не без угрозы сказал очкастый. – Предатель.
Он сказал это без ярости, но со своеобразным удовлетворением. Затем сделал несколько быстрых шагов в твою сторону, после чего ударил тебя кулаком в грудь. Металлический стул, на котором ты сидел, покачнулся на задних ножках и упал на спинку, прижав твои руки к полу. Ты вскрикнул от неожиданности и боли одновременно. Парни в костюмах подошли к тебе. Теперь они смотрели на тебя сверху вниз.
– Мы из Государственного отдела бдения, – сказал парень в очках. – И нашему начальнику сильно не понравилось, что при нем застрелили важного государственного чиновника. А ты должен понимать, что разозлить ГОБ это не то же самое, что украсть батон из магазина. Сегодня утром ты сильно накосячил, дружок.
Второй усмехнулся и сказал:
– Мы должны получить чистосердечное признание и информацию о твоем боссе. И если первое мы можем и сами состряпать, то вот про Джеймса Эдриана…
– Я не из банды Эдриана! – неожиданно даже для себя крикнул ты в потолок и тут же пожалел об этом.
– Нам подойдет любая информация. – Очкастый не обратил на твои слова внимания и отошел от тебя. – Расскажи, где находится его база, или назови количество его бандитов. Сколько человек на него работает? Что угодно, за что мы могли бы сократить твой срок. Дело серьезное, но ты еще можешь себе помочь.
Ты повернул голову направо и увидел, что очкастый снял пиджак и повесил его на стул, а на металлический стол со стуком положил револьвер.
– Тут все очевидно, Макс, – сказал очкастый. – Джиму нужен был кто-нибудь с доступом к управлению Аланом, и он нашел подходящего дурака. – Гобовец подошел к тебе. – Только вот тебе, урод, должно быть известно, что любой человек с нужным генотипом может управлять Надсистемным контролером всех компьютеров Столицы. Ты переводишь все под контроль Эдриана, а он помогает тебе с карьерным ростом, ведь так? Что обещал тебе Джеймс Эдриан? Защиту от ГОБ? Лекарство от рака? Долгую и счастливую жизнь?
Пауза.
– Народ, я давно работаю в Госотделе по управлению Аланом. У меня никаких связей с преступными группировками. Я обычный гражданин…
– Обычные граждане не убивают политиков! – перебил тебя очкастый.
– Я никого не убивал!
Это была правда. Ведь ты не привык лгать сотрудникам Госотдела бдения или полиции. Это бессмысленно, да? Все равно раскроют. Когда кортеж министра Арилова продвигался по улице, кто-то из-за спины ударил тебя, и ты потерял сознание, после чего очнулся в этом гараже. Ты ничего не знал, хотя и был бы рад. Солгать? Выдумать? Нет. Раскроют.
– Но ты позволил преступнику из толпы выйти на дорогу и выстрелить в него, – вставил Макс. – Этого достаточно, чтобы сесть лет на десять. Ты хочешь сидеть, парень?
– Нет, – вырвалось у тебя.
– Давай так, – начал очкастый. – Ты подписываешь пару бумаг, где говорится, что ты являешься участником банды Джеймса Эдриана, что ты воспользовался служебным положением, чтобы помочь ему совершить террористический акт, и намеревался, пробравшись в здание Народной партии, сделать своего босса лидером Всеобщего Государства.
– Мы же сократим срок твоего заключения, – добавил Макс. – Глядишь, всего за двадцать пять лет в Азиатской ядерной пустоши ты и не превратишься в жареную картошку.
– Двадцать пять лет?!
– Всего-то! – рассмеялся Макс.
– Было же десять… Мне ничего не известно! Серьезно, мужики, вы не того арестовали.
– Не того арестовали?
Макс присел к тебе и, не дав отвернуть лицо, потрепал тебя за щеку. Его жирные толстые пальцы оттянули твою кожу, после чего он дал тебе пощечину, оставив на лице пятнышко жира.
– Стоит нам сказать, что ты в чем-то провинился, и ты действительно таким станешь. Тут никого не волнует, виновен ли ты в действительности. У тебя нет выбора, кроме возможности признаться в содеянном и приступить к сотрудничеству со следствием. Ну? Поможешь нам?
Ты лежал на спинке стула, привязанный к нему тонкой веревкой. Руки были придавлены собственным телом, а глаза смотрели в потолок. Вновь взглянув на гобовцев, ты сказал:
– Нет.
Гордый, упрямый дурак. На что ты надеешься? Ты должен был согласиться. У тебя нет шансов. Почему ты сопротивляешься? Потому что ничего не знаешь? То еще оправдание. Мог бы и сочинить что.
– Что же, – проскрипел очкастый. – Мы пока не торопимся. – Он снял со стула пиджак, надел его и протянул руку к револьверу.
– Знаешь, Серега… – начал Макс. – Думаю, мы сломаем его очень скоро.
К твоему удивлению, очкастый отвлекся и чуть ли не испуганно отдернул руку от собственного огнестрела. Он посмотрел на коллегу.
– Да, наверное, не больше двух-трех дней. По нему видно, что слабак. ГОБ таких по десять человек на дню раскалывает.
– Я не слабак! – закричал ты, неосознанно решив для самого себя, что нельзя дать очкастому Сереге взять оружие. – И если вы, неотесанные придурки, считаете, что можете меня запугать или заставить признаться в том, чего я не совершал, то вы…
– Что ты сказал? – очкастый подошел к тебе, а Макс встал у него за спиной.
– …то вы заблуждаетесь, – лишившись всякой уверенности в себе, сказал ты.
Очкастый плюнул на тебя. Противная жидкость сползла от носа к уху.
– Ты изменник, и твое слово тут ни во что не ставится. Мы скажем, что ты признался, и пусть кто-нибудь попытается доказать обратное. Наше слово – закон.
– Но это ложь…
Макс тебя ударил ногой. Селезенка. Ты дернулся, но стул и веревка ограничили твои движения.
– Закону плевать на собственную правоту, – произнес очкастый. – На то он и неоспорим.
– Посиди тут до утра. Да и куда ты денешься?
Сотрудники Государственного отдела бдения переглянулись и, тупо усмехнувшись, пошли на выход. Когда дверь с шумом закрылась за ними, ты еще долго смотрел на нее. Затем отвернулся, пятисекундный ступор, после которого – озарение. Револьвер. Ты не мог поверить своей удаче. Тебя, конечно, подозревают в убийстве, и это ни разу не удача, но только что тебе выпал шанс спастись.
Ты посмотрел на пушку, лежавшую на холодной металлической столешнице, как на спасательный круг. Минутой ранее все получилось будто само собой. Если убить министра считается преступлением, то сопротивление бойцам ГОБ – чистой воды безумство. Если тебя заметят, убьют. Даже если удастся уйти сейчас, тебя найдут. Будут пытать. Ты слышал о куда более страшных допросах в ГОБ. Судя по всему, это только прелюдия. С другой стороны, а что ты теряешь? Хуже уже некуда. Да, можно попробовать. Нужно. Ты должен попытаться. Сделай это. Шаг первый: освободиться.
Ты захотел избавиться от веревки. Ты сжимал и расправлял плечи, тянул руки вверх и сталкивал с них веревку вниз по спинке. Раз за разом, действие за действием. Казалось бы, веревка не так туго держала тебя, но все-таки больно. Раз за разом, действие за действием. Ты заработал несколько синяков и страшно натер о бетонный пол локти, но шесть минут ушли в никуда. Ты обессилел и лежал, тяжело дыша, пока мышцы не позволили тебе принять вторую попытку. Ничего не сделал, а уже устал. Затем, поджав под себя ноги, ты уперся ими в сиденье и начал медленно выпрямляться в коленях, что и позволило тебе стянуть связанные за спиной руки со стула. В то мгновение, когда ты освободился, затекла правая икроножная мышца. Ты ухватился за нее и чуть не заплакал. Тряпка. Болезненно, но не так уж и долго.
Когда все прошло, не потратив больше на отдых ни мгновения, ты поднялся, схватил револьвер и, подойдя к двери, остановился. А что дальше-то? Если гобовцы до сих пор там? Да ну, нет там никого. Иди давай. Они уже ушли.
Ты оказался на улице один. Должно быть, гобовцы уехали, оставив тебя в незапертом гараже на ночь. Странно все это. Гараж, в котором тебя допрашивали, оказался одним из многих в этом месте. Старый завод – или электростанция? – расположился за городом. Стоя у западной границы Столицы, ты видел Шестой Автономный городской сектор. За ним – второй, а южнее крылся в тумане Пятый. Если сесть на метро в Шестом, то, проехав через АГС-2 и АГС-3, ты окажешься у себя дома, в Четвертом.
Скорее всего, это был вечер двадцать четвертого ноября. Ты почти не осознавал, что произошло, но если тебе и стоило куда-то идти, то точно не в Госотдел бдения. Ты решил отправиться домой. Ты читал об изменниках. Каждый, кто оставался в Столице после совершения преступления, не избегал ГОБ. Нужно уходить. В другой регион. Возможно… да. Наверняка придется уехать к границе. А что еще остается? Других вариантов-то и нет. Но сначала – домой. Дальше будет видно. Шаг второй: добраться до площади Веры в АГС-4.
Ты прошел двадцать метров вдоль забора и перелез через сетку в том месте, где она была пробита кем-то до тебя. Ты быстро спустился по заросшему мертвой полынью склону, прошел по замерзшей грязи у реки и, не имея выбора, решил перейти ее вброд.
Неокрепший лед трескался и расходился под твоими ногами, погружая тебя в студеную воду. Та мгновенно проникала в одежду и утяжеляла ходьбу. Тепло покидало тебя. Дождь лил как из ведра, и для конца осени это было совершенно нормально. Зайдя в поток по колено, ты уже приготовился потерять свои ноги. Шаги. Неширокая река в три метра поддалась тебе и позволила выйти на берег. Ты направился к городу в поисках станции метро, хоть тебе и было известно, что подземка уже не работает так поздно ночью. Тебе предстояла бессонная ночь в ожидании открытия.
Эта ночь была светлой. Белая луна раз за разом выглядывала из-за бледно-серых облаков, быстро плывших по черному небу.
Ты поднимался по косогору, а в голове твоей жужжала гитара. Не акустическая, а одна из тех, что были популярны в конце двадцатого века. Низкий звук вырастал у горла и поднимался, ударяясь в лоб и виски. Это была музыка, которой не осталось места во Всеобщем Государстве. Тяжелый рифф был так же реален, как и голос в твоей голове. Ты знал, что название композиции вспомнить нельзя. Возможно, ты слышал ее десять лет назад, а то и все пятнадцать. Во второй половине двадцать первого столетия прошлое стало похоже на будущее тысячу лет назад – оно доступно только избранным.
Глава третья
Это лишь отрывок реальности. Вырванный из контекста кусочек моей жизни. Тем не менее он отвратителен.
– Александр Федорович, мы не хотим быть вашими врагами. Мы лишь исполняем свой долг перед Государством, а Всеобщее велит нам… исправить возникшее между нами недопонимание. Только от вас зависит то, сможем ли мы сражаться на одной стороне, или вынуждены будем расстаться по-другому.
Очередная комната с серыми стенами была плохо освещена и обставлена, но большего от допросной и не требовалось. Третий день к ряду я ходил и ел в наручниках, но больше всего я сидел. Когда я сорвал запись телепрограммы, меня отправили, должно быть, в отделение полиции или Госотдела бдения. Тут мало кто представлялся, но каждый считал долгом называть меня своим другом. Дознаватель за дознавателем. Собеседник за собеседником. Враг за врагом. Так или иначе, ситуации предстояло перемениться.
– Мы допускаем, что вы могли попросту не сдержать эмоций, которые нахлынули на вас в тот день, товарищ Савин. Мы бы даже сказали, что эмоции – нормальное проявление характера человека. Все мы люди, и все мы порой нуждаемся в помощи, так давайте же мы поможем вам, а вы станете нашим лучшим другом.
– Чего вы хотите от меня?
– Мы свою позицию излагаем четко, мой друг. Вы – достойнейший представитель индивидуалистов, которые способны по-своему трезво смотреть на вещи, и мы можем – если вы признаете это – прекрасно потрудиться на благо Всеобщего Государства вместе. Короче говоря, мы предлагаем сотрудничество.
– Сотрудничество? Вот как…
– Не иначе. Вы весьма умный и влиятельный человек. Заручившись вашей помощью, мы могли бы оказывать большее влияние на людей, сомневающихся в компетентности Народной партии. Взамен мы предлагаем вам свободу и всевозможную поддержку со стороны правительства. Закроем глаза на случившееся недоразумение, избавимся от недопонимания.
– Другими словами, вы взамен просто не отправите меня за решетку.
Дознаватель вздохнул.
– Товарищ Савин, в чем ваша позиция?
Вздохнул и я.
– Стоит вам понять, что я против не вас самих, а ваших идей и стремлений, как вы поймете и то, что я никогда не соглашусь с вами сотрудничать. Вы предоставили мне выбор, и я его сделал. Никакой сделки с фаталистами.
Он сидел напротив и смотрел мне в глаза
– Так проблема в этом?
– Да.
– И все же… Александр Федорович, я должен вас убедить.
– Ничего не выйдет.
– В таком случае, вы сами ухудшаете свое положение. Вы в нашей власти.
– Возможно, но это означает, что я должен быть с вами согласен. Выбор тут делаю я.
Дознаватель повел узкими плечами, протер очки и проговорил:
– Мы отправим вас в ядерную пустошь. Будете до конца жизни сидеть в четырех стенах, а на прогулку выходить в радиоактивный дворик. Там, где тридцать лет назад жили миллиарды людей, сегодня нет никого. Вы сгниете в тысячах километрах от Столицы, в глуши, где только осужденные террористы и маньяки будут пытаться скрасить ваше одиночество. Вы, товарищ Савин, понятия не имеете, как меняются люди в таких условиях. Если вы ставите превыше всего собственный разум, вы его лишитесь, цените свое богатство и власть – там их не найдете. От вас, «творца», там никакого проку.
Я испугался, но старался не показать эмоций. Несмотря ни на что, я не должен идти на уступки. Они ничего мне не сделают.
– Думаете, вам известно, на что вы идете? А вот ни черта. Никто не знает всей мощи Всеобщего Государства, а вас, товарищ Савин, сотрут в порошок!
Дверь за спиной дознавателя открылась, и в помещение влетело несколько крепких парней, которые силой вывели его. Через минуту в допросную вошел мужчина лет сорока в черном пиджаке и желто-оранжевой бабочке.
– Добрый вечер, Александр Федорович. Мне кажется, мы не с того начали…
Толстяк не представился, но в этом и не было необходимости: я видел его по ТВ не один раз. Будучи какой-то крупной шишкой из Фронта Семьи, он часто светился на всех каналах.
– Ну так вот. – Он надел очки. – Веду к тому, что я не один из дикарей ГОБ или полиции. Я из Фронта Семьи, и наша организация куда лучше находит подход к, казалось бы, нашим непримиримым противникам. Копы и гобовцы лишь стараются подражать нашей манере общения с важными персонами, и мы не в праве их за это винить. Они выполняют свою работу.