Как царь Пётр засеял клад
на мысу Таганьем
О том, как царь Пётр Алексеевич деньгу несметную в Азов-море на Таганьем рогу обронил-рассыпал, не всяк и в Богудонии – заповедном месте таганрогской земли неисхоженной, краю азовском запутанном – поведать нынче сможет. То лишь старые люди баяли, что сами в грамоте не сведущи, читать-писать не обучены, а так – с языка на язык – тянут сказки-присказки. От азовских сидельцев, от потешных царских людишек молва та про клад богудоньевский и дошла нерасплесканной.
Как одолел в войне Пётр Алексеевич в Азов-городе турок-нехристей, так велел он для награды обещанной полки солдатские во фрунт выстроить. Сам идет, не гнушается, из шкатулки гербованной отсыпает рубли не жалеючи, героям да раненым. А Лефорта с Гордоною, генералы его немецкие, от солдатских шеренг воротят носы, брезгуют – диспропорцию чинят такой царёвой щедрости.
– Нету нынче регламенту, херр Питер, чтоб рубли горстями зольдатам раздаривать! – говорят да жмутся к своим сундукам немаленьким, крышки кованые любовно оглаживают.
Отмолчался Пётр Алексеевич на слова генеральские, не стал позорить перебранкой викторию, поделился остатком казны с русским воинством. А как ночь навалилась, да зажглись костры караульные, глянул Пётр Алексеевич на Азов-город да окручинился: мал и кособок городишко-то, не по чину столоваться в нем царю русскому, негде развернуться душе его широкой.
Собрались тогда казаки в круг, пошумели-погутарили да решили царю место знатное, рогом издавна прозванное Таганьим, показать в зелёном Азовском море, очи светлые его порадовать и себя в государевом деле восславить. Утром прыгнул царь с донцами в струги лёгкие, казаками смолённые. Враз ударили весла гибкие, стаей выпорхнули, да на запад, куда солнце клонится, и отправились. А царь Пётр Алексеевич молод был тогда да отходчив, пригласил на прогулку и Гордону с Лефортою. Пусть зады от своих сундуках оторвут генералы немецкие, морским ветром продышатся, окоёмом казацким подивятся. Да не раз и не два гребцы весла осушивали и чарки полные по кругу облегчивали, пока рог Таганий заветный, что царю казаки загадывали, впереди не завиднелся темной тучею.
Немцы цокают, усмехаются:
– Сие место пустынно и сумрачно, для ассамблей и политесу европейскому невыгодно. Только зря свои букли сквозняком азовским взлохматили.
Царь же Пётр Алексеевич закатал рукава кафтана бомбардирского да стал лоцией море супротив мыса мерить-проглядывать. На карте зарубки указывать – где тут гавань ладить да крепость грозную пристраивать. А как спрыгнул на песок мыса Таганьего да прошёлся по берегу широкому, так и вовсе распылались азартом его очи царские:
– Нынче ж стольный град для империи заложу в сем месте! Порт великий и крепость знатную! Наши станут моря сии южные, от османов вернём православную Константинову вотчину!
– Не пристало в степи, где вчера казаки с татарвою рыскали да на шашках переведывались, возводить морскую фортецию! Не по правилам сие, не в артикулах – без залива строить гавану знатную! – все Лефорта с Гордоной колготятся. – Не приедут сюда немцы учёные, не помогут инженеры дикий край сей обустраивать!
Призадумался царь Пётр Алексеевич словам генераловым, ус покручивает, умом прикидывает. На Лефорту с Гордоною с прищуром косится. Так выходит, что без немцев обученных тут фортеция не устроится, не приладится гавань крепкая без машинерии их хитроумной.
– А за золотом пять сундуков сторгуемся? Управятся тогда немцы обученные?
– Кто роздал самолично казну сословию подлому? – Рассмеялись Гордона с Лефортою. – Чем заплатишь теперь, херр Питер, немецким помощникам? Где возьмёшь золотишко для жалованья?
– Есть заначка в примете секретная. Не обижу я немцев обученных. Даю царское слово верное.
Завели толковище генералы немецкие. Букли чешут, на гроссбухах подсчёты записывают. Час, другой выверяют коммерцию – все ли сходится, не прогадают ли?
– За пять сундуков золота и ещё полшкатулки серебра да три монетки медные и два грошика сладим крепость да гавань выстроим. По последней науке с чертежом разлинованным.
– Порешим на том, не промешкая. Да приступим к делу.
Взял Пётр Алексеевич в охапку Лефорту с Гордоною и на кручу Таганью втащил их играючи, казакам на насмешки и шуточки. Следом выволок и сундуки их, задами немецкими прогретые. Как откинули крышки – только ахнули!
Громче всех вперебой Гордона с Лефортою заохали:
– Сие талеры цесаря Австрии и круля польского, золотая чеканка папы римского и дожей Венеции. Для коммерции тайной нам даны под процент с депозитом немаленький. В политесе сие дозволяется! И добавили совсем уже жалобно: – То не есть капитал и сокровище!
Приподнял Пётр-царь сундук первый подмышку и пошёл над кручей высокою, вдоль Азовского моря – в землю зерна словно бросает в рассыпочку, не жалея талеры с флоринами.
– Пусть послужит латинянское золото добрым всходам на мысе Таганьем! Урожай соберём немереный! Так приедут инженеры иноземные? Что молчите, генералы мои немецкие? Или разом другим пройтись по берегу моря?
– Непременно приедут, херр Питер, куда уж теперь денутся! – причитают Лефорта с Гордоною. – Тут отбоя не будет от страждущих урожай собирать в морском береге!
Сел на струги царь Пётр казацкие и отчалил с песней весёлою. Только нет на тех стругах Гордоны с Лефортою, мыс сторожат с сундуками пустыми – ожидают иноземных помощников. Вести тайными тропами шлют немцам обученным – зовут решетом просевать песок, искать талеры, крепость рыть и гавань прилаживать. Через год-другой и на третий быстро в рост пошла крепость Троицкая, на Таганьем рогу заложенная. Прижилась она к душе Петру Алексеевичу, на награды не стал он жадничать, отплатил сполна за труды и Лефорте с Гордоною. Не забыл и немецких помощников, что работных людей на мысу приглядывали, по науке крепость строили и по правилам. И для всех мастеров царь московский медаль высек в честь города славного, Таганрогом в циркуляры вписанного. А на кручах гавани старой, где Гордона с Лефортою вслед царю скакали-выпетливали, проросла через век Богудонская вольница – поселение путанное, к чужим скрытное. По её берегам азовским и нынче бродят-рыщут ватаги, охочие до цесарских талеров и золота венецианского.
Проверяют, что старые люди баяли: те, что сами в грамоте не сведущи, читать-писать не обучены, а так – с языка на язык – тянут сказки-присказки, на забаву ради да не для корысти.
Полуротный, 16
Войсковая ячейка Троицкой крепости
Эти неказистые основательные здания из известняка на пересечении 1-го Крепостного и Полуротного переулков в Таганроге знают многие горожане. Правда, не все догадываются, что дома эти – одни из самых старых зданий города и, безусловно, старейшие на Юге России фортификационные сооружения – Войсковая ячейка Троицкой крепости. Иногда их не совсем верно именуют «Петровские казармы». И хотя они действительно построены в стиле эпохи Петра I, но возведены в начале XIX века согласно поручению первому градоначальнику Таганрога А. А. Дашкову восстановить Таганрогскую крепость. Гарнизон предполагался в два батальона, переведённые из крепости Святого Дмитрия (нынешний Ростов-на-Дону).
Инженер-капитан Росинский предложил 16 марта 1804 года чертеж «Планы, фасады и прорезы каменные, выстроенные в Таганрогской крепости на один гарнизонный и двухбатальонный полк».
По этому проекту предполагалось возвести десять комплексов – войсковых ячеек, включающих в себя солдатскую казарму, дом для офицеров, кухню, нужное место и колодец. Располагались они по периметру участка 51,3х68,4 метров, огороженного забором из ракушечника высотой около двух метров с одним общим входом. Закончены ячейки будут уже при втором градоначальнике Таганрога – уроженце Лифляндии бароне Балтазаре Балтазаровиче Кампенгаузене, личности весьма примечательной, сыгравшей значительную роль в истории Таганрога и всей Российской империи.
Камергер Императорского двора, сенатор, член Государственного совета, государственный казначей и контролёр, управляющий Министерством внутренних дел, директор Третьего (медицинского) департамента Министерства внутренних дел, автор книги «Основание российского государственного права» – вот его неполный послужной список после окончания нескольких европейских университетов. По словам историка Таганрога П. П. Филевского «…никто из таганрогских администраторов столько не сделал для города, как он; это был образец энергии и понимания нужд края, где действовать он был призван…»
Будучи в Таганроге всего лишь четыре года – с 1805-го по 1809-й – он успевает благоустроить город и укрепить его положение как крупнейшего порта империи, а также превратит город в значительный административный центр юга России. Именно по представлению Кампенгаузена император Александр I включает в Таганрогское градоначальство Ростов, Нахичевань и Мариуполь, в июне 1808 года таганрогский градоначальник напрямую подчиняется центральным правительственным учреждениям, минуя бюрократию Новороссийского края.
За время пребывания Кампенгаузена градоначальником в городе открываются гимназия (1806), первый коммерческий суд (1808), строительный комитет (1806), а также закладывается сад и утверждается первый план застройки Таганрога.
Кампенгаузен добивается сохранения льгот, пожалованных грекам Приазовья Екатериной II. При нем же значительно расширяются полномочия и штаты таганрогской таможни и полиции.
Поистине, трудно переоценить заслуги для города Таганрога этого государственного мужа!
В Таганроге в его честь были названы два переулка – Большой (ныне Комсомольский) и Малый (Спартаковский) Кампегаузенские. Сейчас же молодые таганрожцы о нем и не слышали…
Но вернёмся к войсковым ячейкам. В 1805—1808 годах подрядчик сотник Николаев строит первые пять ячеек (одна из которых как раз и сохранилась почти в целости), а ещё лазарет, дом для коменданта и дома для штаб-офицеров. Но к этому времени, после начала бурного освоения Крыма, надобность в усилении Таганрога как военной крепости отпадает, и дальнейшее строительство укреплений останавливается. Со временем ячейки пускаются на продажу – под склады, мастерские и жилье. В казарме, что сохранилась в переулке Полуротном, поочерёдно квартируют двухбатальонный гарнизонный полк, Люблинский пехотный полк, Черноморский полк, 3-я артиллерийская бригада. А начиная с 30-х годов XIX века, в ней долгое время размещаются арестанты, которые используются на работах по благоустройству Таганрога. Сохраняется тюремное назначение казармы и после Октябрьской революции – она принимает колонию малолетних преступников. Только годы спустя в них оборудуют жилые квартиры. В 90-е годы XX века обитателей квартир расселяют, так как в казарме предполагалось создание Таганрогского военного или Военно-морского музея. Но дело по различным причинам застопорилось, и здание казармы нынче используют различные коммерческие предприятия.
Арестант и мичманова дочка
Случилась эта история вскоре после безвременной таинственной кончины в Таганроге царя нашего батюшки, императора Александра Благословенного. Аккурат при братце его, Николае Павловиче, все и вышло. Градоначальник тогдашний барон Франк выхлопотал для укрепления морской набережной и прочих хозяйственных нужд города у генерал-губернатора Новороссийского края позволение на постой в Таганроге арестантской команды, числом не более сотни. Выхлопотал да и выхлопотал. Дело-то нужное. Кто ведал, как оно-то обернётся? Разместили их в старых солдатских войсковых казармах, что врастали в землю почитай со времён Екатерины Великой в черте Троицкой крепости.
Как раз полурота арестантская и вышла. Все чин-чинарём устроили согласно регламенту: охрану назначили с господами офицерами и фельдфебелями-держимордами, деньги из таможенного сбора портового на содержание арестантское выделили, на работы нужные горемык определили. Водить подневольных сперва на Банный спуск стали, что с западной стороны мыса Таганьего: брусчатку там мостить, канавы отводные рыть да кусты-деревья высаживать. И так сноровисто дело пошло, словно не за страх арестанты укладывали в землю итальянские да греческие булыжники из корабельных балластов, а на совесть, не до конца загубленную.
Так что Таганрог тогда славным да крепким портом стал в империи почитаться не без их усилий. Ходили к работам подконвойные строем, для порядка командами по десять человек. Идут, деревянными башмаками на босу ногу по брусчатке колотят, словно полуночной колотушкой душу вынимают из самых закоулочков. У начальства сердце радуется-заливается, а простой человек и слезой в глазу блеснёт. А надо сказать, не все промеж арестантов убивцы да душегубы с ворами были. Попадались и судьбой в лихолетье искрошенные – кто господам своим чего поперёк в сердцах сотворил, кто в турецкую славную кампанию под руку отцам-командирам подвернулся своей ленью да бестолковостью. Не злодеи вроде, а так – горемыки неприкаянные. Им-то горше всего было в серый арестантский армяк кутаться да глаза от добрых людей отводить.
Таким вот не до конца злодейству отданным в таганрогской арестантской полуроте и был Семён, сын казака из Малороссии. Высок, горяч, да языкаст не по чину. Повздорил с барчуком гневливым в степях донецких, коня у него свёл в полночь с конюшни шутейно вроде, а натворил парень делов непростительных. Его бы высечь да за чуб смоляной оттаскать, но нет же – лоб арестантский обрили. В трудах свои дни отмеренные считать да Богу молиться. Только судьба ему такая вышла или Бог мольбы услышал – приветила Семена девица из дома греческого купца Диамантиди, что с зерном корабли по всему свету отправлял и даже на остров Корфу. Ведут арестантов на работы мимо окон диамантидовых – она молока глечик или хлеба краюху свежую, рушником обернутую, и сунет парню. И не то чтобы красива была девица, не барской ведь иль купеческой породы, но чиста лицом и светла душою. Радостно стало вдруг Семёну в неволе томиться. Кивнёт ей при встрече с благодарностью за хлеб Семён, зардеется девица, на конвойных солдат бросит колкий взгляд – не прогонят ли? – да только сама бегом обратно в дом. Пуще солдат ведь хозяйский гнев за нерадивость. Так не раз и не два заминки при конвоировании случались, пока не приметил ротмистр, что солдатами охранения командовал, ту девицу настырную. Приметил глазом не командирским, а мужским, бобыльством давним изъеденным. Быстро выведал, какого она роду-племени: и что Полиной нарекли, и что дочь отставного мичмана со шлюпа «Оглушительный», и что уже полгода как в прислугах при наследницах-любимицах богатого грека. Выведал и долго тянуть не стал, не таковской выучки был. При шпаге, в кафтане сукна дорогого к мичману и нагрянул. Дочь забрать в свой дом, породниться, если все по-людски сложится. Не вечно же ему арестантов по таганрогским улицам понукать.
Старый мичман перечить гостю не стал, хлебом-солью порадовал под чарку черкасского вина, но Полине самой на выбор судьбу отдал. Да только кто в девичьем сердце правду сыщет, если там одна любовь глупая живёт? Не стала ротмистра и слушать Полина. Лицом почернела. Глазами так позументы на его камзоле и выжгла бы.
Отступил ротмистр. Не горевал бы он вовсе по Полине, да только видеть всякий раз чужую любовь ему стало горестно. Как тут стерпишь, если Семён и Полина в радости воркуют и через стены в три кирпича, и сквозь караул строгий? Ни сраму, ни страха перед людьми за своё счастье.