Путешествовать по этим землям было опасно. Они никому не принадлежали. Твлакв мог легко нарваться на безработных наемников, срезая путь через открытые пространства и держась вдали от обычных торговых трактов. Здесь полно людей без чести, которые не побоятся прикончить работорговца и его рабов ради нескольких чуллов и фургонов.
Люди без чести. А остались ли еще другие?..
«Нет, – подумал Каладин. – Честь умерла восемь месяцев назад».
– Ну? – не отставал мужчина с лохматой бородой. – Из-за чего ты угодил в рабы?
Каладин снова уперся рукой в прутья клетки и спросил:
– Как тебя поймали?
– Это вышло случайно, – сказал раб. Парень не ответил на его вопрос, но все-таки заговорил – уже хорошо. – Из-за женщины, конечно. Следовало догадаться, что она меня сдаст.
– Не надо было тебе красть чуллов. Слишком медленные. Взял бы лучше лошадей.
Чуллокрад расхохотался от души:
– Лошади? Я что, похож на безумца? Если бы меня поймали на такой краже, то повесили бы. С чуллами, по крайней мере, отделался рабским клеймом.
Каладин покосился на раба. Клеймо у того на лбу было старше его собственного, кожа вокруг шрама побелела. Что это за сочетание?
– «Сас-Мором», – прочитал Каладин.
Так назывались владения великого лорда, где этого человека заклеймили.
Мужчина потрясенно уставился на него:
– Ого! Ты умеешь читать глифы? – (Несколько ближайших рабов от изумления зашевелились.) – Друг, да твоя история должна быть еще интереснее, чем я думал.
Каладин взглянул на траву, что колыхалась на ветру. Когда ветер усиливался, самые чувствительные стебли тотчас же шмыгали в норки, и пейзаж делался пятнистым, словно шкура плешивой лошади. Докучливый спрен ветра все еще вертелся поблизости, летал от пятна к пятну. Как долго он уже преследует Каладина? По меньшей мере два месяца. Весьма странно. Может, это другой спрен. Их невозможно отличить друг от друга.
– Ну так что? – с намеком спросил раб. – Почему ты здесь?
– По многим причинам. Неудачи. Убийства. Предательства. Наверное, почти с каждым из нас было то же самое.
Вокруг него несколько мужчин согласно заворчали; у одного ворчание перешло в резкий кашель. «Постоянный кашель, – всплыло в памяти Каладина, – сопровождаемый избытком мокроты и ночным лихорадочным бредом. Скорее всего, кашель-скрежетун».
– Понял, – пробормотал общительный раб, – видимо, стоит задать вопрос по-другому. Мать меня всегда учила выражаться поточнее. Говорить, что думаешь, и просить, что нужно. За какое преступление ты получил первое клеймо?
Каладин выпрямился, чувствуя, как что-то постукивает под днищем катящегося фургона.
– Я убил светлоглазого.
Его безымянный напарник снова присвистнул, на этот раз уважительнее:
– Странно, что тебе сохранили жизнь.
– Рабом меня сделали не из-за того убийства. Все дело в другом светлоглазом, которого я не убил.
– Это как же?
Каладин покачал головой и перестал отвечать на вопросы болтуна. Мужчина в конце концов побрел в переднюю часть фургона, где сел и уставился на свои босые ноги.
Много часов спустя Каладин сидел на прежнем месте, бездумно ощупывая глифы на лбу. Так проходила жизнь в этих проклятых фургонах, день за днем.
Первые клейма зажили давным-давно, но кожа вокруг знака «шаш» оставалась красной, воспаленной и покрытой струпьями. Клеймо пульсировало, почти как второе сердце. Болело сильней, чем ожог, который он заработал ребенком, схватив горячую рукоять котелка на кухне.
Исправно заученные наставления отца о том, как следует заботиться об ожоге, крутились где-то на задворках памяти. Нанести бальзам, чтобы предотвратить заражение, промывать раз в день. Эти воспоминания не утешали, а раздражали. У него не было ни сока четырехлистника, ни листерового масла, даже воды нет, чтобы умыться.
Те части раны, что покрылись струпьями, натянули кожу, и лоб был в постоянном напряжении. Каладин и нескольких минут не мог провести без того, чтобы не морщиться, и тем самым беспокоил рану. Он привык то и дело вытирать кровь, выступавшую из трещин, – правую руку покрывали бурые пятна. Будь у него зеркало, он бы, наверное, разглядел маленьких спренов гниения вокруг раны.
На западе зашло солнце, но фургоны продолжали катиться. Фиолетовая Салас выглянула из-за горизонта на востоке – поначалу неуверенно, словно проверяя, исчезло ли солнце. Ночь выдалась ясная, звезды трепетали в небе. Шрам Тальна – полоса темно-красных звезд, отчетливо выделявшихся на фоне мигающих белых, – в это время года стоял высоко.
Раб, что кашлял днем, опять принялся за свое. Изнуряющий влажный кашель. Когда-то Каладин немедленно бросился бы на помощь, но теперь что-то в нем сломалось. Столько людей, которым он пытался помочь, мертвы. Казалось – вопреки доводам рассудка, – что этот человек скорее выздоровеет без его вмешательства. Он подвел Тьена, потом Даллета и своих людей, после – десять разных групп рабов, и теперь было трудно отыскать в себе желание попытаться еще раз.
Через два часа после восхода первой луны Твлакв наконец-то объявил о привале. Два его наемника-головореза слезли со своих мест на крыше фургонов и принялись разводить небольшой костер. Тощий Таран – мальчик-слуга – занялся чуллами. Громадные панцирные были почти такими же большими, как сами фургоны. Они улеглись, спрятались на ночь в свои раковины, не забыв прихватить полные клешни зерна. И вскоре превратились в три холма во тьме – отличить их от валунов было бы трудно. Наконец пришла очередь рабов; Твлакв каждому давал ковш воды, убеждаясь, что его имущество в добром здравии. По крайней мере, настолько добром, насколько это вообще возможно для таких бедолаг.
Твлакв начал с первого фургона, и Каладин запустил пальцы в самодельный пояс, проверяя, на месте ли спрятанные листья. Они послушно захрустели, жесткие и сухие, царапая кожу. Каладин по-прежнему не знал, что собирается с ними делать. Он схватил их случайно, когда получил дозволение выйти из фургона и размять ноги. Наверняка никто в караване не узнал черногибник – три узких листочка на острие шипа, – так что риск был невелик.
Каладин рассеянно вытащил листья и, держа их на ладони, потер указательным пальцем. Перед использованием черногибник нужно было высушить. Зачем он их взял? Хотел дать Твлакву и тем самым отомстить? Или держал на всякий случай, если вдруг дела пойдут совсем плохо и надоест терпеть?
«Я ведь не пал так низко», – подумал он. Это был всего лишь инстинкт – хватай оружие, если оно рядом, и не важно, что необычное. Вокруг царила ночная тьма. Салас – самая маленькая и тусклая из лун, и, хотя ее фиолетовый цвет вдохновил бесчисленных поэтов, она не позволяла даже как следует разглядеть собственную руку вблизи от лица.
– Ух ты! – раздался тихий женский возглас. – А это что?
Полупрозрачное существо размером с ладонь выглянуло из-за края телеги рядом с Каладином, а потом забралось внутрь фургона, будто вскарабкалось по высокой скале. Спрен ветра принял облик молодой женщины – спрены побольше могли менять форму и размер – с острыми чертами лица и длинными развевающимися волосами, которые у нее за спиной превращались в туман. Она – Каладин вдруг понял, что воспринимает спрена ветра как «ее», – была сочетанием бледно-голубого и белого и носила простое платье, белое и струящееся, длиной до середины икры, словно девочка-подросток. Как и волосы, у подола оно растворялось в тумане. Ноги, руки и лицо были очень четкими, телосложение – изящным.
Каладин нахмурился, разглядывая духа. Спрены жили повсюду, бóльшую часть времени на них просто не обращали внимания. Но этот явно отличался от остальных. Девушка-спрен поднималась словно по невидимой лестнице, пока не достигла высоты, откуда могла смотреть на ладонь Каладина, – и он сжал пальцы, пряча черные листья. Она обошла его кулак по кругу. Хотя дух мерцал, словно послеобраз солнца, ее тело не излучало собственного света.
Спрен наклонилась, разглядывая его руку с разных сторон, будто ребенок в поисках спрятанного леденца.
– Что это такое? – Ее голос был тихим, как шепот. – Ты можешь мне показать. Я никому не расскажу. Это сокровище? Ты отрезал кусочек от покрывала ночи и спрятал его? Это сердце жука – маленькое, но сильное?
Он ничего не сказал, и спрен ветра надула губы. Взмыла в воздух, хоть у нее не было крыльев, и, зависнув перед его лицом, уставилась прямо в глаза:
– Каладин, почему ты делаешь вид, будто меня нет?
Он обомлел:
– Что ты сказала?
Спрен лукаво улыбнулась и отпрыгнула, превратившись в длинную синевато-белую светящуюся ленту. Заметалась меж прутьев, кружась в воздухе, будто кусочек ткани, пойманный ветром, а потом шмыгнула под фургон.
– Забери тебя буря! – воскликнул Каладин, вскакивая. – Дух! Что ты сказала? Повтори!
Спрены не называют людей по именам. И вообще неразумны. Большие – вроде спренов ветра и реки – могут подражать голосам и мимике, но на самом деле не умеют думать. Они…
– Вы это слышали? – спросил Каладин, поворачиваясь к собратьям по клетке.
Он мог здесь встать в полный рост. Остальные безвольно лежали, ожидая своей порции воды. Парень не получил ответа, если не считать бормотания, призывающего вести себя тише, и кашля больного в углу. Даже недавний «друг» Каладина не обратил на него внимания. Раб впал в оцепенение, уставившись на свои ноги и время от времени шевеля пальцами.
Может, они и не видели спрена. Возможно, эти негодники могли делать себя видимыми лишь тем, кого мучили. Каладин опять уселся, выставив ноги наружу. Спрен действительно назвала его по имени, но, несомненно, она только повторила то, что слышала раньше. Хотя… никто из находившихся в клетке не знал, как его зовут.
«Возможно, я схожу с ума, – подумал Каладин. – Вижу то, чего нет. Слышу голоса».
Он глубоко вздохнул и открыл ладонь. От сжатия листья помялись и сломались. Надо спрятать, пока не…
– Интересные листочки, – сказал тот же женский голос. – Они тебе очень нравятся, да?
Каладин подпрыгнул и огляделся по сторонам. Девушка-спрен висела в воздухе прямо рядом с его головой, и белое платье трепетало на неосязаемом ветру.
– Откуда ты знаешь мое имя? – требовательно спросил Каладин.
Спрен не ответила. Прошла по воздуху к прутьям, выглянула наружу и посмотрела на Твлаква-работорговца, который поил последних рабов в первом фургоне. Потом снова перевела взгляд на Каладина:
– Почему ты смирился? Ты раньше боролся. А теперь перестал.
– Тебе-то какое дело, дух?
Она склонила голову набок:
– Не знаю. – Судя по голосу, сама удивилась. – Но мне и впрямь есть дело. Странно, да?
Это было более чем странно. Что ему следует думать о спрене, который не только использует имена, но, похоже, помнит то, что сам Каладин делал много недель назад?
– Каладин, ты ведь знаешь, что люди не едят листья. – Она скрестила полупрозрачные руки на груди. Потом опять склонила голову набок. – Или едят? Я не помню. Вы такие забавные – пихаете в рот всякие штуки, а потом другие штуки из вас выходят, когда вы думаете, что никто не видит.
– Откуда тебе известно мое имя? – прошептал он.
– А тебе?
– Оно… мое. Мне дали его родители. Не знаю.
– Ну, так и я не знаю. – Она кивнула, словно одержала победу в серьезном споре.
– Ладно, – сказал он. – Но почему ты называешь меня по имени?!
– Потому что это вежливо. А ты не-веж-ли-вый.
– Спрены не знают, что это такое!
– Ну вот, – сказала она, тыкая в него пальчиком. – Невежливый.
Каладин моргнул. Что ж, он далеко от родных краев, ступает по чужеземному камню и ест чужеземную еду. Может быть, обитающие здесь спрены не похожи на тех, кого он видел дома.
– Так почему ты перестал бороться? – спросила она, спорхнув на его ноги и глядя снизу вверх. Каладин не почувствовал ее веса.
– Я не могу бороться, – тихо проговорил он.
– Раньше мог.
Парень закрыл глаза и уткнулся лбом в прутья клетки:
– Я так устал…
Он не имел в виду физическое изнеможение, хотя восемь месяцев на объедках почти лишили его силы, приобретенной за время войны. Каладин просто чувствовал… усталость. Даже когда удавалось выспаться. Даже в те редкие дни, когда он не был голоден, не мерз и не приходил в себя после побоев. Он так устал…
– Ты и раньше уставал.
– Дух, я потерпел поражение. – Каладин плотно зажмурился. – Зачем ты меня так мучишь?
Они все мертвы. Кенн и Даллет, а до них – Таккс и Такерс. И Тьен. И до Тьена – кровь на его руках и тело девочки с бледной кожей…
Рабы поблизости забормотали, решив, похоже, что товарищ по несчастью сошел с ума. Кто угодно мог привлечь внимание спрена, но всем с детства было известно, что общаться с ними бессмысленно. Может, он и впрямь обезумел? Стоило этого желать – в безумии можно спрятаться от боли. Но почему-то оно его ужасало.
Каладин открыл глаза. Твлакв наконец-то соизволил подойти к последнему фургону с ведром воды. Грузный кареглазый мужчина чуть хромал при ходьбе – видимо, когда-то сломал ногу. Он был тайленцем, а у всех тайленских мужчин одинаковые белоснежные бороды – независимо от возраста или цвета волос – и белые брови. Эти брови вырастают очень длинными, и тайленцы заправляют их за уши. Потому у Твлаква в черных волосах выделялись две белые пряди.
Его одежда – полосатые черно-красные штаны, темно-синий свитер и вязаная шапочка того же цвета – явно не дешевая, но сильно потрепанная. Может, он раньше не был работорговцем? Эта жизнь – купля-продажа человеческой плоти, – похоже, меняла людей. Она изнашивала душу, даже если при этом наполняла кошелек.
Твлакв, держась подальше от Каладина, поднял выше масляный фонарь, чтобы рассмотреть кашляющего раба в передней части клетки. Позвал своих наемников. Блат – Каладин не знал, зачем запомнил их имена, – неторопливо приблизился. Твлакв что-то ему негромко сказал, кивая на раба. На похожем на каменную плиту лице Блата плясали тени. Он кивнул и снял с пояса дубинку.
Спрен ветра приняла форму белой ленты и шмыгнула к больному. Она крутилась некоторое время, потом спикировала на пол и снова превратилась в девушку. Наклонилась, изучая человека. Ну в точности как любопытный ребенок…
Каладин отвернулся и закрыл глаза, но он по-прежнему слышал кашель. Голос отца в его памяти произнес внятно и точно: «Чтобы вылечить кашель-скрежетун, пропиши две пригоршни измельченного в порошок кровеплюща ежедневно. Если его нет, обеспечь пациенту достаточное питье, желательно с добавлением сахара. Если пациент будет много пить, он, скорее всего, выживет. Болезнь кажется гораздо страшнее, чем есть на самом деле».
«Скорее всего, выживет…»
Кашель продолжался. Кто-то открыл замок на двери. Знают ли они, как помочь этому человеку? Такой простой способ. Дайте ему воды, и он будет жить.
Не имеет значения. Лучше не вмешиваться.
Люди, умирающие на поле боя. Молодое лицо, такое знакомое и родное, обращено к Каладину в поисках спасения. Рана от меча на шее, сбоку. Всадник в осколочных доспехах, несущийся сквозь ряды солдат Амарама.
Кровь. Смерть. Крах. Боль.
И голос его отца: «Ты действительно бросишь его, сын? Позволишь умереть, когда мог бы помочь?»
«Забери меня буря!»
– Стойте! – заорал Каладин, вскакивая.
Другие рабы отшатнулись. Блат прыгнул внутрь, захлопнул дверь клетки и поднял дубину. За спиной наемника, словно за щитом, прятался Твлакв.
Каладин глубоко вздохнул, сжал листья в ладони, а другой вытер со лба струйку крови. Пересек маленькую клетку, топая босыми ногами по доскам. Блат внимательно следил за тем, как Каладин опустился на колени возле больного. В неровном свете фонаря можно было разглядеть длинное лицо со впавшими щеками и почти бесцветными губами. Раб кашлял мокротой, зеленоватой и густой. Каладин ощупал его шею в поисках припухлостей, потом проверил темно-карие глаза и сказал: