Вырываемся из последнего перед домом Яши поворота дороги. В ярком свете видим, как при нашем появлении перед дверью нашей комнаты на втором этаже начинают бегать бесчисленные незнакомые люди. У Татьяны вырываются первые слова за этот вечер:
– Яша нашел клиентов на второй этаж!
– Ну и что? – скрегоча сжатой от боли челюстью, успокаиваю я жену.
Тон, с которым она произнесла свои слова, не предвещал ни мне, ни новеньким поселенцам ничего хорошего. – Веселее будет! – «радуюсь» я не в силах пересчитать состоявшихся без нас соседей.
Остановившись уже у ворот, замечаем, как с нашей (!) бельевой веревки незнакомцы и незнакомки дружненько суетливо сдирают свои многочисленные купальники, полотенца и весть, что еще. Татьяна издает стон отчаяния и выбегает из автомобиля…
Пока мы добирались со спящим Антоном на моем плече до дверей своей комнаты, там все изменилось. На втором этаже нас встретило полное безлюдье и стопка купальников с полотенцами на столе еще минуту назад висевших на нашей веревке. Уложив Антона в постель, Татьяна осталась со мной. Со всей возможной тщательностью, на которую только был способен, стоя у умывальника, я начал полоскать больной зуб. Точнее сказать, я не ощущал боли какого-то конкретного зуба. У меня во рту болела вся левая сторона. Болело вверху и внизу. Все сразу и очень сильно.
Несмотря на это меня и Татьяну разбирал смех. Всего за один день наше положение изменилось кардинальным образом. Мы вдвоем пересчитали горы обуви перед дверями на нашем этаже. Приступа смеха мы не могли сдержать: рядом с нами в одно мгновение стало проживать еще девять человек! Так и есть! Наши кухонные принадлежности тоже без стеснения уже ютятся на самом краешке стола. В холодильнике не осталось места даже для одного-единственного пакета молока для сына! А как нам всем быть утром перед одноконфорочной газовой плитой!?
Я продолжаю молча полоскать рот. Сильная струя отработанной морской воды из моего рта раз за разом резким звуком режет эмалированную сталь умывальника. Жена не обращает никакого внимания на издаваемый мною шум. Она занята самобичеванием. Татьяна почти шепотом проклинает ту минуту, когда послушала меня, и мы остались в Морском «у этого Яши». Еще обещает завтра же утром бросить все и немедленно переехать в новое место.
За нашими спинами раздалось легкое покашливание. Это был Яша на тактичный призыв которого мы и оглянулись.
– Пойдем, Володя, по винцу ударим!
Лицо Якова излучало предельную доброту и преданность.
– … Мы там с немцами сидим, разговариваем… Вы так поздно, что я уже думал, что вы сегодня не вернетесь… Идем?
– Нет, спасибо, Яша… У меня сильно зуб разболелся… Вынужден, вот полоскать. Видишь, сколько у меня своего вина, белого только! – я приподнял пятилитровый бутыль с морской водой.
– Правильно-правильно делаешь! Я тоже, когда зуб разболится, морской водой полощу… Ну, ладно, я тогда пошел, не буду вам мешать…
Невысокая фигура хозяина почти скрылась на лестнице. Яков остановился, задрал голову кверху и сказал:
– Вино, ну очень вкусное! Может, передумаешь? И добавил, как бы извиняясь:
– Тут без вас еще девять человек поселилось… Из Донецка… Вы уж…
Как ни будь…
– В тесноте, да не в обиде! – прошепелявил я вслед окончательно скрывшемуся внизу Якову пришедшую в голову цитату из детской сказки.
Татьяна безостановочно возмущается сложившимся у нас положением и призывает меня к стремительному бегству из этой «коммунальной квартиры». Я только делаю вид, что слушаю ее слова. Сам я в эти минуты думал о другом: откуда на меня обрушилось это испытание болью…
– …У нас же маленький ребенок! Чтобы сварить ему кашку, я что, должна очередь перед плитой выстаивать!?
– Успокойся…
– А чтобы в душ попасть, сколько мне в очереди надо будет выстоять!?
– Не надо Таня…
– Ты только посчитай: у нас на этаже тринадцать, да на первом столько же! Это не отдых получается, а черти что!
– Яша же нас предупреждал! Откуда мы могли знать, что он такой удачливый и уже на следующий день нашего здесь пребывания он полностью наполнит свои мощности…
– Не успокаивай меня! Ты только представь, что это будет!
– Но ты же никогда не жила в коммуналке? Вот и поживешь, – пытался я перевести нашу «беседу» в шутливый тон.
– Завтра же съезжаем! Подъем, когда проснешься и вперед!
– Во сколько тебя разбудить? Я, наверное, и не усну совсем…
– Да, хоть в пять! Мне все равно! Только бы не видеть всего этого…
В одной из комнат с новенькими пронзительно заскрипела кровать. Я приложил к губам указательный палец.
Морская вода в банке закончилась только через час. Зубы так и продолжали болеть. Сколько их болело у меня на самом деле, я так тогда и не сосчитал. Мне казалось, что болела их добрая половина. И даже после того, как я принял лежачее положение на своей кровати…
Дождавшись, пока Татьяна уснула, я встал и, открыв окно, по пояс высунулся навстречу ветру. Дуло с гор в сторону моря. В дворике, где мы вчера ели куриный шашлык и беседовали с нашими новыми знакомыми были слышны голоса. Говоривших почти не было видно, да и голосов было не разобрать. Честно признаться, я пытался это сделать, чтобы забыться от боли, но так и не смог. Еще через час и там все стихло. Как было видно по расходящимся из дворика, сегодня Яша беседовал с постояльцами с первого этажа. Почему-то, под недопитую нами вчера нашу вторую бутылку пива, мелькающую сейчас в его руке…
В последний раз чья-то дверь на первом этаже хлопнула только в половине второго ночи… В нашем дворе наступила полная тишина. Если не считать за звуки непрерывный скулеж привязанного где-то за Яшиным гаражом дворового пса с классической кличкой Шарик.
Чтобы пережидать стоя у окна, боль более комфортно, мне пришлось вставить в оконные рамы по книжке. Только после этой операции, я уже не должен был постоянно ловить убегающие в сторону очередного порыва ветра, так и норовящиеся разбиться при очередном дуновении, рамы и форточку. Не в силах отвлечься от боли, я приказал себе изучать открывающиеся из окна ночные окрестности. Это стало непростым делом, так как ничего привлекательного для моего больного внимания там не было. Сразу под моим окном – ухоженный розарий. Я затрудняюсь сразу определить, сколько же сортов роз здесь высажено трудолюбивыми руками хозяев. Но все они кустовые или вьющиеся, я не знаю, как правильно назвать эти пирамиды разноцветных гроздьев, от снежно белого, до темно-пурпурного, минуя все оттенки желтого, розового и красного цветов. В самом центре прямоугольной клумбы еще совсем маленькая пальма. Из тех, что в многочисленности украшает скверы и парки Южного берега. Ее нерешительные стрелки листьев спрятаны пока среди розового великолепия. Слева от меня – пылящаяся под колесами поздних автомобилей, дорога; прямо, сколько хватало глаз, уходящие в горы – огоньки бесчисленных домов и уличных фонарей. Прямо передо мною, как на ладони, были похожие друг на друга два дома, в которых уже все давно спали. По количеству сушившихся на бесчисленных веревках, развешанных в самых неподходящих для этого, и даже прямо по виноградным побегам, местах, вещей для моря, было понятно, что и там тоже нет ни одного свободного места.
Звуковое поле ночного поселка составляло дребезжание редко проезжающих автомобилей да лай далеких и близких собак. Скорее от отчаянья, чем желая сменить положение своего тела, я упал на свою миниатюрную койку и что было сил схватил больными зубами за ее деревянную спинку, вкус которой сразу показался мне каким-то странным, чуть-чуть сладковатым…
Глава II
Старый, выработанный до глубины грунтовых вод, гранитный карьер для всех проезжающих в этом месте по автотрассе ровно за сто три километра от столицы скрывал густой, непроницаемый для взглядов лес, который казался совершенно безлюдным.
Только самый внимательный из попавших сюда грибников мог этим, одним из последних из погожих в уходящем году, ясным осенним днем заметить легкий голубоватый дымок, струившийся на фоне темных крон дальних сосен, что росли за легким, уже слегка желтеющим березняком, начинающимся у самой дороги.
Там, в глубине леса, у рукотворной гигантской чаши, наполненной кристально-чистой родниковой водой, только что начала приготовления к воскресному отдыху на природе одна семья. Место для отдыха этими тремя людьми было выбрано изумительное! Среди расступившейся лесной чащи в солнечных лучах грелась свеже-зеленой, еще не тронутой первыми заморозками травой широкая поляна, края которой обрывались у многометрового, отвесного обрыва, искрившегося в солнечных лучах гранитными серебристыми блестками.
Шум недалекого автомобильного потока в этом месте полностью растворился в лесных звуках, главным из которых было нестройное и многоголосое пение птиц. Еще в высоких сосновых ветвях был слышен тихий шепот хвоинок с редкими и не сильными порывами ветра.
Собрав дрова и разведя огонь, отец с сыном оставили свою единственную женщину готовить что-то вкусненькое на уже расстеленную у ее ног для этой цели скатерть. С этого места, кроме треска разгорающегося костра, сейчас был слышен перезвон посуды и хруст разматаваемой оберточной бумаги.
Пока глава семейства готовил к работе рыболовные снасти, мальчишка, лет восьми, подошел к краю обрыва. От поверхности воды его отделяло метров двадцать. Взглянув первый раз себе под ноги, мальчик отшатнулся от страха перед высотой. Но, пересилив свои первые эмоции, он тут же посмотрел вниз во второй раз.
Солнце, в эти предобеденные часы, стояло довольно высоко и его лучи упирались почти отвесно в водную гладь. Было заметно, что мальчик чем-то крайне заинтересовался и для того, чтобы лучше рассмотреть это, пренебрегая страхом перед высотой, даже наклонился над гребнем отвесной стены:
– Папа! Папочка! Иди быстрее сюда! – зазвенел над поляной взволнованный детский голос, еще несколько мгновений спустя отражавшийся от каменных стен звуком колокольчика.
– Уже иду, сынок! – откликнулся отец. – Только вторую удочку для тебя соберу и иду!
– Ну, же! Быстрее! Я что-то вижу! Там в воде что-то есть! – продолжал звать детский голос.
Мужчина нехотя оставил на земле так и не настроенное удилище, и без особого желания медленно пошел к звавшему его сыну.
– Что ты там увидел?
– Посмотри, папа! Там, внизу, на дне что-то похожее на машину! – тыкал пальчиком себе под ноги, почти в центр водной поверхности, мальчишка.
На солнечный диск в это самое время набежало легкое облачко, тень которого вмиг легла на поверхность воды, одновременно по которой порыв ветра погнал от берега к берегу мелкую рябь.
– Где ты ее видишь? – с сожалением махнул рукой отец мальчика. – Откуда там взяться машине… Тебе показалось! В этом месте, знаешь какая глубина? Пойдем лучше, поможешь мне доделать твою удочку! Пора уже ловить рыбу для ухи…
– Да, нет же, я видел ее, папа! Она большая и темная такая! – настаивал мальчик.
– Идем, не выдумывай! – взял за руку сына отец.
Мальчик, по видимому, окончательно поверил словам отца и забыл о том, что увидел на дне озера сразу же после первой, выловленной им, крупной плотвы…
А вскоре, в это самое место стали съезжаться новые и новые туристы. От автомобилей, на, казавшейся недавно огромной, поляне стало тесно, а над озером к самому первому прибавилось еще несколько столбиков дыма от разложенных костров…
****
Вот и закончилось еще одно лето. Обыкновенное и, одновременно, аномальное в сравнении с несколькими прошлыми.
В этом году жара под сорок сменялась дождями и пронизывающим холодом несколько раз за эти три календарных месяца. Было очень трудно угадать удачное по погоде время не только для отпуска, но и даже для обыкновенно-рядовой, однодневной рыбалки.
Часто прекрасное и солнечное утро уже после обеда сменялось низкой облачностью и порывистым ветром, который в считанные минуты превращал все вокруг в стопроцентную влажность. И, бывало, наоборот. Казалось, то-то осень еще покажет…
Изменениями в природе, за редким исключением, Петр Хохряков совершенно не интересовался. Он механически только замечал, что под сводом небесным всходит и заходит светило, или что уже похолодало до самых заморозков, в связи, с чем ему необходимо начинать пользоваться системой холодного запуска автомобиля.
А еще, совсем скоро ему придется потратить немного времени и зайти в магазин одежды для приобретения головного убора. То, что он с успехом преодолевал две прошлые зимы, в этом году становилось экстремальным и, довольно, опасным занятием.
В подтверждение правильности этого глубокого и, по его мнению, совершенно взрослого решения, оставались до сих пор с прошлой весны неубранными с полочки на его кухне разноцветные коробочки и пузырьки, в основном импортных лекарств, которыми он залечивал последнюю свою простуду.
И все из-за того, что он модничал и не носил головной убор всю зиму с первого и до последнего дня! То, что ему казалось вершиной и подтверждением крепости его природного, заложенного родителями, здоровья, в один день, а именно девятого марта прошлого года, превратилось в испепеляющий все его тело жар и зубодробительную лихорадку, от которой он не мог найти спасения под всеми своими одеялами.
Как он был тогда благодарен старой своей давней, но так и не востребованной по настоящему, подружке Лариске Крупской, случайно позвонившей ему утром после бессонно проведенной им в полубреду без жаропонижающего бесконечно-темной ночи! Хотя он ее ни о чем и не попросил.
Лариска потом ему рассказывала, что догадалась обо всем по его затухающему голосу. Домчавшись из другого конца города за двадцать минут на самом дорогом «Такси-Блюз», она ворвалась в его, на ее удивление, не загаженную холостяцким бытом до предела квартиру как вихрь, попутно сметая в мусорное ведро все, по ее мнению, не нужное и вредное для тяжело больного.
Еще она загрузила под самую завязку посудомоечную машину и тут же рванула в ближайшую дежурную аптеку за антибиотиками и прочей аптечной нужностью…
Познакомился Хохряков с Ларисой на застолье у своих знакомых, отмечавших удачно проведенную коммерческую операцию, с которой он лично соприкоснулся всего лишь участием в нескольких ходках с грузом за рулем арендованного «МАЗа» [1].
От повода отмечаемого за столом, как и Крупская, он был далек, поэтому очень быстро, всего за время нескольких фраз сошелся с этой, с бесиками в глазах, девушкой.
Вначале, просто, от нечего делать. Но уже через час Петра потянуло с огромной силой к ней… под юбку. В переносном, конечно, смысле до некоторых пор. Лариса в начале показалась Хохрякову даже идеалом целомудренности, о чем он уже, впрочем, не помнил на следующее утро.
Ее распущенные длинные, немного вьющиеся и ниже плеч русые волосы разбудили тогда в нем небывалый трепет! Ощущение прикосновения своих рук к этим, неземной нежности, волосам еще долго оставалось на его ладонях и всегда вспыхивало с новой силой при ее появлении рядом.
Петр часто задумывался о том, почему поступает так, по-мужски нечестно, с этой девушкой, влюбленной в него по уши и, в основном, как она говорила, за то, что он так ласково гладит ее по голове, отчего она забывает, одета она в те мгновения или нет…
Петр никогда не спрашивал у Ларисы о том, сколько ей лет. Для себя он определил, что она старше его «всего на несколько». На эту возрастную разницу с очередной подружкой он не обращал внимания впервые в своей жизни и только потому, что близость с Крупской приносила ему новизну в его ощущения своей мужской силы.