– Значит, чистый, – облегченно вздохнул он.
– Ты о чем?
– Да так. Носи. Он твой.
– Но мне нечего подарить тебе в ответ.
– Ты мне уже подарил, – ответил Хома, обнял Макса и тотчас, устыдившись своей «немужской» слабости, кинулся назад в больницу.
«Знает, – подумал Макс, оставшись один. – Придется и ему в глаза заглянуть».
Хотя проявленная благодарность и тронула, он испугался, что Хома все-таки разболтает о том, что узнал. Не по-детски озабоченно вздохнув, он докормил вновь примостившихся на руке скворцов. Посоветовал им пастись дальше самостоятельно и пошел укладываться.
Выписка прошла без особых эмоций. Профессор, растерянный из-за новых удач в лечении, рекомендовал душевное спокойствие и покой вообще, сообщил, что в школу все-таки следует пойти, но если учеба будет тяжело даваться, он сможет освободить Макса от посещения занятий, мол все равно выведут по среднему. Выписав каких-то порошков и пилюль, он приказал быть под наблюдением своего участкового врача, рассеянно выслушал благодарность Белого-старшего, после чего распрощался с обоими Белыми. Больше их в больнице ничего не удерживало. Болтушку Светлану сменила строгая Марина, она холодно приняла от отца Максима коробку конфет. Самому же подростку многозначительно шепнула, что «должничка» все равно найдет. Хома куда-то исчез, с остальными Макс познакомиться не успел. Уже ничто не удерживало решительно. И только при переодевании в свою одежду возникла некоторая проблема. Джинсы, рубашка, джемпер мало того, что свободно болтались, они были заметно коротки – руки и ноги выглядывали на добрую треть.
– Ну, ты, сынок, и дал! Вот это вытянулся, – с удивлением объяснил эту странность отец. И, действительно, стоя рядом с отцом, Максим с радостью осознал – вырос. – Если сейчас одеть комбез и – на аэродром, то ни у кого и вопросов не будет.
– А он у тебя длинный, – констатировал подошедший к машине Пушкарев.
Теперь, когда Белый-старший стал героем и ему, по мнению многих, светила генеральская должность в столице, начальствующий состав начал принимать вчерашнего рядового летчика за равного. Вот и сегодня, узнав о том, что Белому надо ехать забирать сына, Пушкарев вновь предложил ехать вместе на его машине – ему все равно надо было проведать семью.
Максим односложно поздоровался и устроился на заднем сидении. Мужчины сели спереди.
– Как Анюта? – поинтересовался Белый-отец.
– Спасибо. С каждым днем лучше. В школу, конечно, в отличие от твоего, не успеет. Ну, за лето, думаю, наверстает.
– А Надюша?
– Тоже поправляется. Ей главное лекарство – Анютино хорошее самочувствие. Хотя, сам понимаешь, инсульт – не шутка.
– Да… – вздохнул пассажир.
Они помолчали, а затем перешли к разговорам на служебные темы.
– Кстати, – обратился вдруг Пушкарев к юноше. – Ты не скажешь, кто с тобой в палате лежал?
– Парень один. Хома зовут.
– Хома? М-да… Странно. А фамилия? Он кто такой вообще и откуда?
– Не знаю. Он мало разговаривал. У него долго голова болела.
– А почему он тебя заинтересовал? – полюбопытствовал его отец.
– Да меня кроме моих сейчас ничего особенно не интересует. Сам понимаешь. Анюта почему-то заинтересовалась. Узнай да узнай, кто здесь из мальчишек лежит. Я ей говорю, брось глупости, какие еще мальчишки, а она за свое. Про твоего рассказал, а она: «Кто еще?» Вот и узнаю. Да ладно, спрошу у врача.
Такое «неблагодарное» поведение девушки больно укололо Макса. Он помнил, что смалодушничал и не приказал Анюте забыть про его целительные посещения. И вот вам пожалуйста: чуть в себя пришла – и других пацанов ей подавай.
Потом он вспомнил, что за этой кутерьмой не успел заглянуть в глаза Хоме, но мысленно махнул на все рукой и уставился в окно.
В действительности все было не так. Пушкарева не была неблагодарной. По крайней мере – не в этом случае. Она запомнила оба посещения какого-то юноши. Она не догадывалась – просто знала, что обязана жизнью далеко не профессору, а исцелением – не профессору вообще. Но помнила только невысокий силуэт, мягкий голос и яркие лучи, проникающие в самые глубины души (мозга – не так романтично). И она, едва начав говорить, стала разузнавать у отца, кто из мальчиков здесь лечится.
– Видел сына Белого. Когда к тебе шел, ну, когда ты выздоравливать начала, столкнулся.
– И что? – напряглась Анюта.
– Ничего, – пожал плечами отец. – Его как раз медсестра из туалета вытаскивала.
– Вытаскивала? – разочарованно переспросила девушка.
– Ну, вела. Слабый он совсем.
– А еще? – потеряла к Максиму всякий интерес Анюта.
– Не знаю. Да и зачем тебе? Уж здесь-то без них можно обойтись? И так вон, довели.
– Не надо, папочка. Я ничего не буду. Честное-пречестное. Ты только узнай.
Вот поэтому теперь Пушкарев мимоходом и наводил справки о Хоме. Не зная всего этого, Максим обиженно молчал, рассматривая здания и узенькие улочки древнего города.
– А правда, что на месте больницы раньше был замок? – спросил он, вспомнив разговор с Хомой и винтовые лестницы.
– Очень может быть. По архитектуре похож. Только не замок, а дворец, – ответил отец. – Вот у нас, на родине, замок Радзивиллов вообще под санаторий отвели. Очень интересно.
– В Питере на Каменном острове тоже чей-то дворец под наш санаторий заняли, весьма оригинально, – дополнил Пушкарев, и разговор перешел на достопримечательности Северной Пальмиры.
– Давай прорвемся в этом году? – обернулся к Максиму отец.
– Я вроде на море собирался.
– Ну, каникулы у тебя длинные, можешь туда и туда.
– Счастливая пора, – прокомментировал Пушкарев. – Только сами дети не ценят. Мне тоже придется отправить своих в санаторий, – заметил он вздохнув.
Они наконец вырвались с узеньких улиц, миновали дымные предместья и помчались по усаженной фруктовыми деревьями дороге. Весна решительно брала свое. На горизонте зеленели горы, уже полностью освободившиеся от снега. Украшались нежными листочками ветви деревьев. На солнце вовсю отливала изумрудом первая травка на полях. Рассеянно глядя на мелькающую зелень, Максим думал о произошедшем. «Если это не чудесный сон и не бред, то что же? И что его ждет впереди? И как пользоваться этим даром? Дарами, – поправился он, вспомнив и гипнотические опыты. – Будет день, будет и пища», – решил он, а когда сквозь стекло пробились солнечные лучи, подставил им лицо и блаженно задремал. Больничная эпопея закончилась.
Глава 5
– Следовательно, преобразуем это вот так, затем… Ты куда смотришь? – спросила Татьяна, уподобляясь строгой учительнице.
– Весна. Сирень цветет, – беззаботно ответил Макс…
– Тебе надо алгебру…
– Да сто лет мне не нужна алгебра эта!
– Так мне уйти?
– Но я же про алгебру, а не про тебя.
– Макс, будь посерьезнее. Ты не передумал насчет летного?
– Нет, конечно.
– А там математику сдавать придется.
– Да знаю я. Но мне это неинтересно. Понимаешь, – решил он приоткрыться. – Я знаю алгебру. Прочитал этот учебник, потом тот, что ты мне давала, и все понял.
– Прочитал и понял? Молодец, – иронично похвалила девушка. – Но решать же все равно надо.
– Я и решаю. В уме.
– Это как?
– Ну, не знаю. Приходит ответ и все.
– Не дурачься. Скажи, что не хочешь заниматься…
– А если это правда, пойдем гулять на дамбу? Там сейчас так соловьи поют…
– Ты мне зубы соловьями не заговаривай. На дамбу… Ну ладно… Вот эта задача. Решай.
– Нет, ты скажи, пойдем?
Татьяна отложила сборник задач и внимательно, как-то по-новому, оценивающе взглянула на юношу.
Для понимания сути разговора следует знать, что в военном городке, где царили строгие нравы, даже простая прогулка детей порой вызывала разговоры. Поэтому и гуляли в основном компаниями. А прогулка за пределы городка – на высокую дамбу горной реки с густо заросшей кустами поймой – означала новое развитие отношений. Хотя, к чести таких гуляющих следует сказать, что в их возрасте и прогулки на речку были именно прогулками без каких бы то ни было вольностей. Ну, почти без никаких. Поэтому и рассматривала сейчас Татьяна своего подопечного, позволившего предложить такое пари. Вообще-то он стал ничего. Сейчас, когда похудел и вытянулся… Одна девчонка из их класса еще раньше признавалась в их кругу, что Максвелл ей интересен. А что будет теперь… Пожалуй, такое пари можно и заключить. Как весьма вероятное согласие при очень нереальных условиях.
Максим тем временем тоже рассматривал Татьяну. Она подросла за зиму, стала более стройной и гибкой, чем-то напоминала тянущуюся к солнечному свету березку. Татарская кровь отца давала о себе знать чуть раскосыми глазами и узким носом, но это только придавало ей красоты. Максу вдруг захотелось погладить ее волнистые волосы. Не осмелившись на такой поступок, он мысленно погладил Рыжика – их домашнего жирнющего хомяка, сейчас почивающего на коленях у Татьяны. Соскучившийся по ласке зверек умильно закатил свои глаза-бусинки. Затем озабоченно осмотрелся. Максим успел еще на расстоянии почувствовать пушистость его шерстки, когда испуганный невидимыми руками Рыжик съехал с коленей девушки и колобком покатился в свой спасительный домик.
– Хорошо, – решила Татьяна, провожая недоуменным взглядом удаляющийся меховой шарик. – Вот три задачи. Выбирай. Решишь в уме хотя бы одну – идем.
– Почему одну? – ухмыльнулся Максим. – Давай. Записывай.
Слегка нахмурив лоб, он с минуту смотрел на задачи, затем предложил девушке взять ручку и надиктовал все три ответа.
– Какой-то фокус, – заявила Татьяна, сверив результаты. – Признавайся, ты просто выучил ответы на задачи?
Она замолчала, сама поняв дикость предположения. В конце концов, зазубрить формулы ответов было, наверное, сложнее, чем понять логику решения этих задач.
– Да нет, я же сказал, в уме решаю.
– Ах в уме… Ну хорошо. Вот задача из другого учебника. Уже за десятый класс. Тоже решишь?
Все повторилось. Максим посмотрел на задачу и продиктовал ответ.
– Вперед? – поинтересовался он, отпихивая учебники на край стола.
– Никуда не пойду, пока не признаешься, в чем тут фишка.
– Но так нечестно, – обиделся юноша. – Ты обещала…
– Что обещала? Это ты обещал, что решишь задачи. Решишь! А сам только надиктовал ответы.
– Но если я сказал ответы, значит, я решил?
В этом была своя логика, и Татьяна, собираясь с мыслями, обвела взглядом комнату, в которой они занимались. Особого внимания почти ничего не привлекало. ДОСы, они и в Африке ДОСы. Добротный кирпичный теплый дом. Высокие потолки. Недорогая, неброская мебель. Разве что модели, модели и модели указывали на то, что здесь живет фанатик авиации. А модели «Востока» и «Мира», стоящие на самом видном месте – письменном столе, – свидетельствовали, что не только авиации. В свое время Макс провел даже школьный вечер, посвященный космонавтике. Было занимательно, но не для всех. Кроме того, книги. Много книг. Интересно, что он читает? Когда-то, очень-очень давно (три года назад!) он выпросил у нее какую-то фантастику. Что там было? Не вспомнив, она, наконец, нашла, что возразить.
– В конце концов, не заявишь же ты нашей математичке, что ты вот так решаешь.
– Заявлю.
– Ну-ну, похохмишь. Но в контрольных требуется решение. Поэтому, будь добр.
– Ладно, попробую, – сдался юноша. – Но, знаешь, в мозгу это так быстро мелькает.
– А ты притормаживай.
– Ладно, записывай, – Максим начал диктовать.
– Интересно. Очень интересно. Я решала по-другому. И предлагают по-другому. Но, конечно, так лучше. А еще надиктуешь?
– Таня, я тебе надиктую целый учебник, но потом. А пока, может, пойдем? – жалобно попросил Максим.
– Ловлю на слове. Ну что же, проиграла, пойдем, – притворно вздохнула девушка.
До дамбы было совсем недалеко, по старому полуржавому железнодорожному пути, мимо гигантских емкостей нефтебазы, какого-то охраняемого злой шавкой склада. Когда-то дамба была выложена бетонными плитами, в стыках которых высадили кустики. Сейчас они бурно разрослись и стали приютом для многочисленных соловьев. Эти птахи устраивали весенними ночами неслыханные и неповторимые концерты. И если в вашем сердце пробуждалась, цвела или хотя бы тлела любовь, они наполнят ее новой силой… Макс был уверен в цветении этого чувства.
– Как они поют, – прошептала Татьяна, – особенно те, которые на речке!
И, действительно, в густых непроходимых кустах поймы соловьи прямо-таки захлебывались.
– Пойдем туда? – несмело предложил Максим.
– Ты что? Там вон какая темень.
– Да ты не бойся.
Он решился и приобнял ее, положив руку на плечо девушки.
– Да я и не боюсь, но влезем в грязюку.
Девушка не сбросила руку, лишь как-то неловко потерлась щекой о шевровый рукав летной куртки Белого-старшего. И этот жест, это принятие его ухаживания привело юношу в тот самый щенячий восторг, характерный для всех влюбленных при первом проявлении взаимности.
– Они сейчас сами сюда прилетят и тебе петь будут!
– Не надо хохмить. Красиво как, правда?
Кавалер уже не слушал. Вспомнив больничных скворцов, он мысленно предложил певцам корм. Отсутствие реакции развеселило его. Ну, конечно, ему бы сейчас предложили, к примеру, шашлык. Бросил бы он ради этого Татьяну? И он предложил им другое – красавицу-соловьиху. Он стал внушать невидимым певцам, что вот она – их самая желанная – идет по дамбе, и все они хотят завоевать ее расположение.
– Сейчас они прилетят и будут петь для тебя, – шепотом сообщил Максим девушке.
И, действительно, через несколько мгновений чуть ли не из-под ног, в уходящих вниз кустах защелкал первый ухажер, затем второй, пятый, десятый…
– Что это? – прошептала изумленная девушка.
А серая певучая братия все прибывала и продолжала свой удивительный конкурс.
– Они поют для тебя. Поют, как будто… любят тебя! – восторженно заметил Максим.
Но этими словами он разрушил ту хрупкую идилию, которая сложилась из весны, лунного света и соловьиных трелей.
– Перестань. Они поют для своих подружек, – громко сказала Татьяна.
Хор певцов испуганно притих, но вскоре соловьи снова затенькали на все лады.
– Нет, я не то хотел сказать, – оправдывался подросток. – Они поют о любви – это точно, и поют сейчас для тебя.
– Ладно, пошли, поздно уже, – повелела девушка, по-кошачьи мягко выскальзывая из-под его руки.
– Ладно, – разочарованно вздохнул Максим. – Ну, кыш, по домам, – уныло вслух скомандовал он, и шум десятков крылышек дал понять, что концерт окончен. Вскоре те же песни стали раздаваться вдалеке.
– Кыш! – рассмеялась девушка. – Как кур каких разогнал.
– Да это я так, вспугнул немного, – спохватился Макс. – Знаешь, – перевел он разговор на другую тему. – Однажды мы с отцом очень поздно возвращались с рыбалки. И за нами бросилась псина с нефтебазы. Ну, не то чтобы псина, но я малый был, очень испугался. И сиганул через вон тот ров. И перепрыгнул. Представляешь?
– Фантазер. Тут метров восемь.
– Ну и что?
– Что, что? Я не дитя малое. Знаю, на сколько прыгают. Восемь метров – это международный класс. А ты – в детстве? Почему же ты здесь, а не на олимпиаде?
– Бимон раз в жизни прыгнул на восемь девяносто.
– Ну, за восемь прыгают не раз в жизни.
– Так то спортсмены, а я ребенок был.
– Врунишка ты, врунишка. Знаешь, Максимка, я тебя с первого класса помню. Ты все время до этой болезни… Нет, до этого класса пончиком был. Ну куда тебе было так прыгать?
– Но зачем мне врать?
– Если хочешь со мной дружить, перестань врать. Расскажи лучше что-нибудь интересное. Отец тебе ничего поподробнее про аварию не рассказывал?
– Он не любит об этом говорить. Мрачный становится. Говорит, что люди погибли, это не комедия, которую на бис пересказывать можно.
– Он прав. Он вообще у тебя молодец. Нравится он мне.
– А я? – простодушно поинтересовался юноша.
– Если завираться не будешь. А так, конечно, – лукаво покосилась на него девушка.
Это вновь наполнило его восторгом и желанием сделать что-то необыкновенное.
– Ты видела, как ведут себя ночью майские жуки? – спросил он вдруг, когда они проходили мимо огромного фонаря, освещавшего ворота нефтебазы.
– Ну как… Летят, бьются о фонарь и падают. Мой отец их тоже на рыбалку собирает.
– А их танцы не видела?
– Что? – Татьяна удивленно посмотрела на Максима. – Танцы майских жуков?
– Ну да, – он взглянул на часы. – Сейчас как раз без десяти одиннадцать.