Все эти воспоминания промелькнули в памяти Любови Петровны за мгновенье, пока она стояла, прислонившись спиной к двери в ванную. Она испугалась. Раньше встречались мужчины, чьи ароматы лишь отдаленно напоминали тот запах страсти, что преследовал её всю жизнь. Она научилась контролировать свои эмоции в таких ситуациях, но сегодня… Ей показалось, что мужик в её ванной имел над ней власть. Она даже не успела заметить толком, как он выглядел – молодой, высокий, чернявый – и всё. Взгляд не зацепился ни за одну какую-нибудь яркую черту его внешности, её поразил запах. Он был точно таким же, как тот – у самца. Любовь Петровна будто вдохнула анестезию на операционном столе – она поняла, что сознание и воля угасают. Ещё два-три вдоха – и она потеряет над собой контроль, забудется в единственном желании и кинется на мужчину. Он, вернее, его запах властвовал над ней. Дремавшие в женщине тёмные инстинкты, неудовлетворенные желания, сексуальные фантазии – всё разом встрепенулось и забурлило. Это мужчина в ванной вызвал их, как шаман вызывает тёмных духов. Сердце колотилось, давление подскочило, а ноги не слушались.
Да что это с ней, не свалиться бы в обморок. Любовь Петровна встряхнула головой так, что крашеные кудряшки весело запрыгали по плечам, и осторожно потянула воздух носом, чтобы отогнать навалившуюся дурь, но даже из-за закрытой двери ванной тот запах, перебиваемый ароматом кофе из кухни, вновь напомнил о себе. Сладкая истома растеклась по всему телу, ей захотелось сладко потянуться и двигаться, как это делают продажные женщины на панели. «Я пропала», – только и мелькнуло в её сознании.
– Что случилось, Любовь Петровна?
Она открыла глаза. Невестка и дети гурьбой выкатились из кухни и уставились на неё. Медленно отстранившись от двери и указывая на неё, свекровь хрипло прошептала:
– Там какой-то мужчина. Без брюк.
– Да это Васенька описался. Они с мужем ходили гулять, вот и ему досталось.
– И сколько у Вас мужей?
Любовь Петровна не упустила случая поиздеваться над оплошностью невестки. Это помогло прийти в себя, и благородное негодование начало было вытеснять внезапно проснувшуюся страсть. Она ухватилась за роль сварливой свекрови, как за спасательный круг. Заметив, что Ольга собирается что-то говорить в своё оправдание, Любовь Петровна жестом остановила её и шагнула навстречу.
– Да как Вы смеете приводить в мой дом чужих мужиков? Кто Вам дал право…
Её просто распирало от негодования. Лицо исказилось, она готова была броситься на невестку. Ольга, поняв, что возражения и объяснения только усугубят положение, молчала. Дочка прижалась к ней, не осознавала происходящее, но почувствовала опасность, а Василёк неожиданно шагнул вперёд и маленьким кулачком попытался ударить Любовь Петровну куда-то в бедро.
– Меня? В собственном доме… Да я вас…
– Извините, я тут брюки чистил…
На шум в коридоре, едва приоткрыв дверь из ванной, боком протиснулся бывший муж. Он виновато улыбался и почему-то кланялся. Свекровь внезапно прервала свою гневную тираду на полуслове и стала медленно оборачиваться на голос бывшего мужа. Будто в фильме ужасов, она знала, что ей этого не следует делать, но какая-то неведомая сила подталкивала Любовь Петровну. Все застыли на месте, наблюдая за движением свекрови, лишь Ольга прижала к себе сына.
Элегантно одетая женщина бальзаковского возраста и молодой, помятый мужчина оказались лицом к лицу. Их глаза встретились. Секунду они неподвижно смотрели друг на друга, напоминая двух ночных хищников, остановившихся на узкой тропе. Они будто принюхивались, стараясь распознать, кто перед ними – враг или друг. Потом их ноздри разом дрогнули, а глаза чуть прикрылись веками. По лицам пробежала едва заметная улыбка блаженства – они одновременно потянули носом. Ольге показалось, что перед ней два наркомана, давно искавших дозу и наконец вкусивших её.
– Нет, я больше так не смогу, – будто через силу выговорила Любовь Петровна и шагнула к входной двери.
Пытаясь снять пальто с вешалки, она даже оперлась рукой о стену. Не оборачиваясь и не говоря ни слова, она поспешно вышла из квартиры. Было слышно, как каблучки её сапог застучали по лестнице – она не стала ждать лифт. Не прощаясь, следом за ней выскочил и бывший муж. Ольга с детьми какое-то время стояли молча, пока Васенька не подошёл к двери и не захлопнул её.
Был весенний солнечный день, соседи неторопливо прогуливались во дворе и разговаривали, лишь Любовь Петровна быстрым шагом шла по дорожке. Она пыталась разобраться в своих чувствах, но они не поддавались, они были сильнее неё. Она не помнила себя такой взволнованной и растерянной, но больше всего на свете она боялась обернуться и встретиться с тем мужчиной. Свежий мартовский воздух наполнял легкие особенным ароматом, но никак не отрезвлял её мысли. Любовь Петровна даже сцепила ледяные пальцы рук, чтобы успокоиться, но и это не помогало. Её мир рушился, а она ещё не решила для себя: становился он лучше или хуже. Она тоже становилась другой.
Впереди замаячила арка над дорожкой из их двора. Любовь Петровна поняла, что, когда она пройдет под ней, что-то непременно случится. За аркой был поворот.
Под андреевским флагом
– Не нравишься ты мне, парень.
Через темные очки я почувствовал строгий взгляд старшего брата и, как в детстве, втянул голову в плечи, ожидая подзатыльника. Похоже, я так и не научился скрывать свои проблемы.
– Ладно. Мы с пацанами после работы покупаться едем. Чтобы в восемнадцать был у меня.
Ободрённый миновавшей меня нотацией, я отправился бродить по городу своего детства. По улицам, пропитанным портовыми гудками, запахом жареной рыбы и маревом июльской жары. По скверам с тополями в три обхвата, которые помнили не только меня, но и босоногое детство моего отца. Наверное, только навсегда уехав из родных мест, понимаешь, как много они для тебя значат, как дороги могут быть обычные улицы с истертыми плитками под ногами.
Хотелось ходить и ходить по ним, забираясь подальше от разукрашенных набережных и центральных кварталов с магазинами и нарядными отдыхающими. Казалось, тут все, как и много лет назад: те же домишки из самана, те же абрикосы и яблони во дворах да пахучие раскаленные помидоры на грядках у частных домов. А вот и улица с «мешковым» забором. Отец рассказывал, как в четырнадцатом году в порту затонула баржа, перевозившая цемент. Потом ее подняли, но цемент затвердел, мешки истлели, и получились соответствующие цементные подушки. Из них выложили забор на целой улице. Так он и стоит, увитый плющом и травой. Приятно положить на него ладони и почувствовать его тепло. Оно проникает внутрь, заполняя спокойствием и безмятежностью. Где-то там, внизу, шумит прибой, слышен смех и музыка. Там до полуночи не смолкает гомон толпы, горят огни и трещат фейерверки. Там проходят митинги и демонстрации, одни флаги сменяют другие, а бюсты и барельефы борются за самые видные места. И только тут все остается по-прежнему, недвижим не только воздух, но и время, кажется, задремало, разморенное тишиной и полуденным солнцем.
Почему моя память так цепко держится за эти неяркие краски, выщербленные камни и растрескавшуюся кору огромного тополя? Похоже, это его морщины, приукрашенные было известью, да смытой озорными весенними дождями. Сколько же тебе лет, дорогой? На улице никого нет, и я могу спокойно обнять его, прислонившись щекой к грубой шершавой древесине. Закрыть глаза и обнимать, обнимать свое детство, своих друзей. Вдохнуть глубоко-глубоко этот неповторимый запах и утонуть во всем этом… Наверное, тут мои корни. Помнится, я как-то гулял здесь с маленькой дочкой и обо всём ей рассказывал.
– Ты похож на Кощея Бессмертного, – сказала она мне тогда.
– Почему? – удивился я.
– А там, на ветках, висит сундук. В нем – шкатулка. В ней – иголка. Сломают ее – и ты умрешь.
Эти слова так глубоко тронули меня, что я запомнил их. Действительно, какой-то магнит притягивает меня. И каждый раз, приезжая в отпуск, я непременно прихожу сюда, как на свидание с детством.
Находившись и надышавшись воспоминаниями, я заторопился к пристани, где была назначена встреча. Хотя мы жили на одной улице и ходили в одну школу, но друзья брата никогда не были моими друзьями. Они были старше лет на пять-семь, а в то время, это было очень много. Это было просто другое поколение. Господи, как же они постарели. Животы, лысины. Судя по привозившим их машинам и манерам, многие выбились «в люди». Валерка-босс и раньше не был худеньким, а теперь и подавно мог ездить только в джипе. Длинный Стас, как и прежде, стал всех угощать пивом и анекдотами. Женька-Джон, рано женившийся на Соне, нажил много детей и еще больше друзей, но это не истощило его буйной энергии. Витька-лысый только теперь стал оправдывать свое прозвище, полученное в пятом классе, когда он на спор побрил голову. Какие только волосы он ни отращивал и как только их ни красил, это прозвище приклеилось к нему на всю жизнь. Пашка-пон был в своем репертуаре: крикнув из открытого окна машины «народ, принимай», он начал суетиться, постоянно болтая по сотовому и отвечая на все колкости друзей: «Да это Анжелочка приготовила. Она же знает, что нас много».
Я оглянулся на два коротких гудка – к причалу подходил пограничный катер. Широко расставив ноги, на палубе стоял загорелый Колька-мариман. Я уже не помню точно его фамилии, она была очень созвучна этому прозвищу, что даже учителя так называли его. И не зря: всю свою жизнь он прослужил на кораблях. Обнимаясь и похлопывая друг друга, эти слонята переместились на палубу, а двое матросиков загрузили сумки и ящики в трюм. Закурили и стали поругивать вечно опаздывающего Руслана, по прозвищу Боцман. Он всегда был предводителем в этой команде. Долгое время ходил капитаном на сухогрузах, а теперь, судя по черной «волге», стал не последним замом. Демонстративно «шаркнув ножкой» в знак извинения, он театрально произнес: «Шампанского гусарам», – и действительно, водитель извлек из багажника целый ящик бутылок «Абрау-Дюрсо» с покрытыми фольгой горлышками. Боцман был прощен и, «отдав концы», сторожевой катер «Пронзительный» побежал по портовой глади, оставляя за кормой огромный зеленоватый бурун.
Гусары считали ниже своего достоинства купаться на общественных пляжах вместе с приезжими. Они отправлялись на противоположную сторону бухты, куда ещё не добралась цивилизация. Обрывистые берега с узкой полоской крупных булыжников у самой воды напоминали времена нашего детства. Тогда ещё не было пляжей, переполненных отдыхающими, машинами и ларьками. Мы ходили в походы, куда теперь можно доехать на машине и выпить в баре холодного пива. Нетронутые когда-то места вдоль моря от Геленджика до Анапы теперь шумят ночными дискотеками. Но мы знаем «белые пятна» где всё осталось по-прежнему. Однако, уже изменились мы сами. Рассекая упругими животами встречный ветер, мы сидели около носового орудия на палубе быстроходного катера, который домчал нас к некому островку детства с припасами, о которых мы когда-то и не мечтали. «Пронзительный» лег в дрейф недалеко от берега. В этом было нечто символическое, мы не ступили на островок своего детства, но были рядом. Как во снах, которые порой возвращают в те далёкие времена.
Все бросились купаться, пока матросики слаженно по-военному натягивали тент, ставили стол и украшали его южными дарами. Корабельная палуба заполнилась несвойственными ей ароматами. Гусары не спеша, пошли на абордаж. Было где размахнуться, произнести тост, вспомнить о былом и разомлеть от всего этого.
К полуночи веселая компания устала и решила освежиться. Скинув последние одежды, они попрыгали в море, гармонично воссоединяясь с природой. Пошалив немного, они успокоились и стали покачиваться на волнах вместе с катером, как большая «противоводочная» флотилия. Ночной бриз, соленая вода и огромные звезды над головой удивительным образом очистили сознание. Осталось только пьянящее чувство свободы и братства. Вместе с одеждой они скинули с себя все наносное и ненужное. Вспомнив давно ушедшие годы, они резвились в теплых волнах летней ночи, заражая и меня какой-то бесшабашной радостью. А потом, укутавшись в полотенца, сели на корме и запели старые русские песни. Как наши родители, собираясь после войны за небогатыми столами, всегда здорово пели.
«Пронзительный», понимая настроение команды, шел на самых малых оборотах, бесшумно скользя по отражению звезд и далеких прибрежных огней. И я вдруг увидел, вернее, почувствовал рядом тех самых пацанов, выручавших друг друга на школьной контрольной и в драке с ватагой с соседней улицы, которые могли прыгнуть из окна за поцелуй любимой девочки и отойти в сторону ради друга. Я понял: они собирались здесь, чтобы вспомнить и заново пережить то, что так дорого нам с детства, о чём мы мечтали и хранили в памяти. О чём пели они под Андреевским флагом.
Последний день одиночества
Он проснулся с предчувствием, что сегодня случится то, о чем он так давно мечтал. Бросив все дела, он выкатился на улицу и начал слоняться по городу. Какая-то внутренняя уверенность наполняла его радостью, и он не замечал ни скверной погоды, ни косых взглядов прохожих. Именно сегодня он должен встретить её. Эта мысль пульсировала во всем теле, придавая новые силы. Как часто этот милый образ посещал его тревожные сны. Это не были четкие контуры лица или фигуры, это были ощущения. Чувство любви заполняло его сердце, и удивительная нежность к этой незнакомке превращала его в счастливчика, захлёбывающегося от восторга.
Когда он со стоном просыпался, видение исчезало, и он долго потом не находил себе места. Душевная пустота ещё несколько дней преследовала его. И только большой город с тысячами улиц и горящих по ночам окон как-то спасал его. С необъяснимым упорством он слонялся по всем его закоулкам, то ли ища чего-то, то ли убегая. Почему он так страдал от одиночества, какая сила влекла его к неведомой избраннице? Он не знал ответа. Замкнувшись от всего мира, он заглушал боль какой-то ненужной суетой, изматывающей все оставшиеся силы.
Сегодня его охватило волнующее нетерпение. Оно подталкивало его вперед и вперед, манило непонятно откуда-то возникшей уверенностью, что встреча состоится. Как охотник, он рыскал среди тысяч и тысяч встречных в поисках того, что сам бы не смог четко сформулировать. Но он был уверен, что не ошибется. Он беззастенчиво заглядывал в глаза встречным прохожим, пытаясь найти её Лица мелькали сплошным потоком, но ничто не волновало его. Кто-то не обращал внимания на его настойчивость, кто-то недовольно отворачивался, кто-то возмущенно ворчал, но сегодня ему не было дела до их мнения. Сегодня он должен её встретить. Если бы она только знала, как он будет любить её. Как преданно и верно он будет ждать её. Он мечтал, что сможет охранять её сон, защищать от всех врагов и сражаться с ними до последнего своего вздоха. Только бы встретить её. Она сама поймет, почувствует это без лишних слов.
Почему так создан мир, или он сам рожден таким, но потребность любви изводила его. Неужели другие могут так бездушно проживать свои дни, заботясь только о себе. Возможно, они так владели своими чувствами, что замыкали их на себя. Легко встречаться и так же легко расставаться, заботясь только о себе. Может, они научились скрывать свои переживания, а он скулит только потому, что ещё слишком молод и не понял главного. Впрочем, он действительно так и не понял до сих пор, зачем создан этот мир и что он в нем должен делать. Лишь одна уверенность была в нем непоколебима: он должен её найти. Со временем это стало навязчивой идеей, целью его жизни.