– Будто и не было тех хмурых дней, да?
– Да нет, были они, были, – стало затухать её свечение, – потому что потом всё равно хотелось лечь, отвернуться к стене и рухнуть в сон.
– Линка, радость моя, жизнь – она такая… Жизнь, как зебра полосатая, и зачастую непонятная штучка. Послушай, какие строки оставил нам Владислав Ходасевич1:
Но от философских строк Ходасевича Владислава тень на светлом личике моей подруги стала еще гуще. Зачем я его – ей?.. Может, отвлечь от высокого бытовым, тварным?
– Надо тебе почаще смеяться, а то морщинки у губ всё заметнее.
– Да я разглаживаю их, разглаживаю, но… И как Антон может жить со мной… такой? Ни к чёрту нервы, часто и слезы – вот-вот. Вчера-то, когда легла спать, опять пришел, а я отвернулась и шепчу: «Ну почему не заведешь себе любовницу?».
– А он?
– Он… «Я же тебя люблю» – прошептал. А я как раз перед сном посмотрела кусочек фильма: они вламываются в её дом, зажимают рот, распластывают на кровати, насилуют…
– Её насилуют, а у тебя дыхание перехватило?
– Перехватило. И даже на лбу капельки пота выступили. Ненавижу ЭТО в мужиках! Ну, почему они самое интимное… как «неотложку»?
Она сидит напротив меня в глубоком кресле, – почти утонула в нем, – и её карие глаза начинают темнеть и поблёскивать. Плохой признак. Может и расплакаться… Чем отвлечь?
– Линок, может, поставить твой любимый диск? – Нет, и музыка ей сейчас не поможет. А не поделиться ли тем, в чём была до её прихода? Правда, к поэзии она – не очень… И всё же:
– Ну, тогда от грустного Ходасевича давай нырнём в светлый романтический мир Николая Гумилева2, идёт? Слушай:
– Ах, Гумилев, Гумилёв! – Линка вздохнула, взглянула на меня. Нет, веселей ей не стало, но всё ж на какое-то мгновение искринка вспыхнула в глазах… и погасла: – А что же мне делать со своими «узорными садами»? Ведь рядом тот, к которому нет прежней влюблённости.
– А, может, просто нет того, чем ЭТО одухотворялось?
– Ну да, нет «того, чем»…
Искать ответы на вопросы жизни… Всю жизнь помогают мне в этом писатели, поэтому сейчас опять в руках томик Германа Гессе3 и я ищу у него…
Созвучный твоему теперешнему состоянию ответ?
Ой, явилась, Ядва!
Явилась. А как же? Вижу, что опять начинаешь копаться в себе, а как же без меня, без своего двойника?
Ну, хорошо, давай вместе…
«Путь человеческого становления начинается с невинности (детство, первая, не знающая ответственности стадия). Оттуда он ведет к вине, к знанию о добре и зле, к требованиям культуры, морали, общечеловеческих идеалов…»
И похоже, что ты уже прошла этот свой путь.
Да, прошла, но что дальше?
А что дальше… Вот сейчас и узнаешь у любимого писателя.
«И каждого, кто переживает эту стадию всерьез, как развитый индивидуум…
А ты, конечно, развитый…
Не иронизируй. Ведь хотя бы пытаюсь, и то…
«… как развитый индивидуум, путь неизбежно приводит к отчаянию, к сознанию того, что не существует воплощенной добродетели, полного повиновения, беззаветного служения, что справедливость недостижима, а жизнь в добре невозможна…»
Так возможна или нет? Ты то как думаешь на своём этапе?
Ты знаешь… Думаю, что в любом случае жить, барахтаться надо, иначе…
«Отчаяние ведет либо к гибели, либо же в третье царство духа… к постижению милости и спасения, к новой, высшей разновидности безответственности, короче говоря – к вере. Неважно, какие формы и выражения принимает вера, но содержание ее всегда одно и то же: мы не отвечаем за несовершенство мира и за наше собственное, мы не распоряжаемся собой, но нами распоряжаются, потому что за пределами нашего познания существует бог, или иначе – ОНО, которому мы служим и которому можем предаться».
Так что же, и ты можешь только предаться этому ОНО и не отвечать за свои…
Нет, не думаю так… пока, а дальше…
Похоже, с успехом прошла ты первые два периода своей жизни…
Прошла, но заплутала в третьем.
Я – на юбилее.
Антон – в темно-синей тройке с белой астрой в петлице, Линка – в сером пиджачке с розовой. У них – юбилей свадьбы… то бишь, регистрации. Знаю, свадьбы не было, но вот об этом дне вспомнил Антон и только сейчас рассказал, словно жалуясь: «Отмечать будем? – спросил её как-то, а она лишь плечом дернула: ну, мол, если хочешь…»
Но всё же вчера… И ведь сырой, холодный, сумеречный был вечер, а он пришел домой с огромным букетом астр и георгин: «Вот, тебе… Сам вырастил, сам и принес.», на что Линка только буркнула: последние, мол? Но вышла дочка, улыбнулась: «Поцелуйтесь же!» И он чмокнул её в щеку, а она… А она словно отмахнулась.
Антон наливает вино:
– Кто поздравит нас? Дочка?
– Не-е, я не умею…
Но всё же бормочет о здоровье, о золотой свадьбе, до которой «дожить бы родителям надо», и уже пьем, закусываем… Но Линка, что ж так буднично у вас за столом? Наверное, не так бы хотелось Антону, потому и раздражается. Вот и сейчас:
– А ваша мама селедку рядом с «Шампанским» поставить может, – криво усмехается, перед тем, как поднести ко рту кусочек сыра. – Как же неуютно мне у вас! Может уйти? Вон, и снова он нахмурился: – А вашей маме лишь бы работать да работать, и больше ничего не нужно.
Ответишь ему?.. Ну и молодец. Не надо, не порти настроения детям. Да и нелепо отвечать тем же… с астрами-то в петлицах.
А на экране телевизора – девочки изящные, тонкие ходят, крутят попками, и твой Антон уже похихикивает, любуясь ими, а у тебя тоска?
Да потому тоска, что не пришлось быть вот такой, как они, не пришлось хоть раз!.. сбросив лямку забот, надеть вечернее платье и почувствовать себя только женщиной…
Молчи, Линка, молчи! Лучше тоже любуйся этими длинноногими. Нет? И даже сказать что-то хочешь?
– Если верить в перерождение душ, в реинкарнацию, то хотелось бы в последующей жизни быть только женщиной.
Линочка, эта твоя реплика похожа на скулёж. И что ж твой Антон – на это?
– Да брось ты!
Взорвался. Еще и передразнил: «Только женщиной…» Зачем же он так?
– Па, ну зачем ты так? – Молодец дочка! – Пусть человек хотя бы помечтает.
И ты, Линка, глаза – к ней? И в них – благодарность бессловесная: дочка, спасибо!
И теперь молчите. Похоже, что ваш маленький праздник угас, не разгоревшись.
Но «Шампанское» открыли… Да-а, не заиграло оно в вас…
И уже – кофе в чашках, пряник медовый разрезали, но… как буханку хлеба перед обедом.
И уже дети – к телевизору. Пусть смотрят, а ты… А ты подойди к Антону, улыбнись.
Молодец. Подошла… улыбнулась, вынула астру из петлицы:
– Давай твою… в воду поставлю. Пусть еще поживет.
Ни-ичего не ответил твой отвергнутый муж… чина.
Ни-че-го.
И снова – к Линкиным наброскам… да нет, не только к Линкиным
Ветер, полощи, полощи дождём ветви ивы!.. И он встряхивает их. И они уже мечутся, тянуться в сторону балкона, хотят вцепиться в его прутья… И уже тяжелые капли срываются с листьев, шлепают по уже опавшим, затоптанным!
Почти две недели на улице вот такое бесиво, и это значит, что осенние работы на даче закончились, и твой Антон всё дома, дома, дома! И мается от безделья, и нервы у него натянуты. И твои – тоже. Но нет, вы не ругаетесь, а варитесь в своих мыслях и чувствах в одиночку, с глазу на глаз, да? А тут еще это, твоё, вечное: и всё не так, и все не те, да?
Нет, больше не можешь! Вон из квартиры!
Но ведь дождь, лужи, рыхлое серое небо
К троллейбусу, на «тройку»!.. и я – с тобой.
И вот уже замелькали в плачущем окне, засуетились дома, деревья, машины, желто-пурпурные кроны кленов… словно вспышки!
«Суета сует и томление духа». Кажется, из Библии?
Да, из Библии. Но забудь об этом хотя бы сейчас! К черту все эти вечные раздумья о смысле жизни, как живем, почему так, а не иначе? Вон, у Чижевского4: «В смятеньи мы. А истина ясна, проста, прекрасна, как лазурь у неба. Что человеку нужно? Тишина, любовь, сочувствие и корка хлеба». Вот и всё. И не надо искать чего-то, шарахаться, метаться… как эти листья у обочин, которые никак не прибьются к забору, пора бы уже тебе остепениться, успокоиться.
Но как успокоиться, если уходит…
Что уходит? А-а, не хочешь смиряться с тем, что нужно только мужу, а ты просто «должна исполнять»?
Но должна ли?
Как далеко ты заехала! Ведь скоро и конечная.
Ой, а ветер-то, ветер! Зонтик вывернул и дождь наглый – в лицо!
И по лужам – каплями, каплями… словно выстрелами. И листья, листья-то как мечутся!
Сколько ж их, желтых, исхлёстанных дождем не только в лужах, но и в жухлой траве, в решетке изгороди, на островках тротуара, под деревьями.
А вон в тех домиках, в тепле и уюте, сидят, наверное, за чаем добрые, симпатичные люди и без всяких заумей болтают о разном.
Да, без заумей – хорошо! Вот, видишь этот прекрасный опадающий ясень? Он просто растет себе да растёт, так и ты…
Но ведь, чтобы вот так раскинуться, он, может быть, несколько деревьев заглушил, да и трава под ним что-то хиленькая.
А что ж ты хочешь? Борьба! Выживание только сильных.
Что, и человеку – вот так?..
Да нет, для того и разум ему дан, чтобы уходить от эгоизма. Всемирная мать Тереза5, наверное, не мучилась терзаниями, подобно тебе, а ездила по всему миру и помогала слабым.
Нет, по миру уже не поеду, а вот домой…
Быстро-то как день смешивается с сумерками и за окном мечутся уже не оранжевые кроны клёнов, а окна домов, изгороди, фонари, деревья, кусты. Смотри, Линка, мужик вошел. Драный пиджак, приспущенные брюки, стоптанные башмаки.
Бомж, наверное, и под дождём промок.
Стоит, покачивается. За поручень вцепился, как утопающий – за соломинку и что-то под нос бубнит.
Но вот, уже выходит.
Ага, но ме-едленно… И что он там бормочет?
«Ос-то-рож-но, двери зак-ры-ва-а-ются!» Шутник…
И захлопнулись створки. Словно отрезали его. И уже он один там… на исхлёстанной дождем остановке. Один…
Вот сейчас приду домой, соберу чего-либо на стол, налью в стаканы нашего домашнего вина, позову Антона, дочку, сына: идите, золотые мои, выпьем, посидим, поговорим…
Но твоего сына нет дома, дочка на машинке что-то шьёт, Антон смотрит новости.
Ну, тогда не сегодня… тогда завтра… в другой раз.
– Нет, я понимаю: Антон – писатель, ему романы писать надо. – Она стоит над плитой ко мне спиной и что-то жарит. – Но теперь, когда почти не пишет, мог бы… А если и начнет помогать, то с раздражением, с надрывом, поэтому уж лучше – сама.
А у неё здесь уютненько! По стенам, на чуть бежевом кафеле, реденько разбросаны цветные пятнышки, над плитой – расписной поднос почти палехской работы, над диванчиком – яркий натюрморт бывшей подруги-художницы, после которого Линка и вдохновилась на создание несколько натюрмортов. Смогла, смогла хозяйка «подручными средствами» создать из кухни вот такой милый уголок.
– Да уж… – запоздало отвечаю на её мини монолог. – По крайней мере домашняя работа – единственное, что не вызывает у тебя сомнений в нужности, да?
– Вот-вот… – вдруг резко оборачивается: – И всё же! Видишь, Антон и сейчас сидит, читает в своей комнате, а я всё еще здесь, на кухне. – Подошла к двери, прикрыла её и все же заговорила тише: – Правда, вчера сходил на дачу, а сегодня… Попросить достирать белье? – Я пожала плечами, хотя вопрос был не ко мне. – Нет, не буду. Он и так взбрыкивает все эти дни, а если и сейчас… то мой выходной – к черту.
Замолкает, но знаю: вот-вот разразится продолжением к «заданной теме».
И я жду этого. Мне это нужно позарез. Плохо? Но так ведь…
– И всё же! – резко оборачивается с чубчиком, закрывшим карий глаз.
– И всё же? – поддразниваю её. – Рискни, Линка, а вдруг достирает?
– А-а, и впрямь! Рискну. Но ласково и мягко.
Да не получится у тебя мягко! Знаю… Но пошла к нему. И мне – за ней?
– Антоша, может, достираешь бельё, а? – Ой, и впрямь ласково говорит, тихо: – Надо только второй раз прокрутить его в машинке и прополоскать.
А её Антоша сидит на диване у окна. И краси-иво так смотрится в контровом-то свете!.. но от книги не оторвался, значит…
– Вечно вы… – Это он её и дочку имеет в виду. – Вечно начнете стирать и… – Очки-то как зловеще блеснули! – Раз начали, так и кончайте.
Интересно, примет Линка брошенную перчатку или молча уйдёт? Прими, Линка, прими, подбрось реплику, давай!
– С дочкой потому стирать начали, что белье грязное уже из корзины лезло.
Обернулась ко мне, глазами спрашивает: правда, мол, мирно я сказала?
Мирно-то мирно, но обиженно, поэтому сейчас еще услышишь.
– Ваше белье, вы и стирайте.
Опять брыкнул. Стерпишь, али как?
– Антон, не только наше…
– Вашего больше. – Снова очками-то как! – И все равно, сказала б раньше…
Сказала б она… А сам не видел?
– Ну что ж говорить-то? Разве не видел?
Украла мою реплику. И что ж твой Антоша?
– И всё равно не буду на вас стирать.
Метнулась на кухню. Молча… Но уже оттуда, громко, что б слышал:
– Ну, хорошо, не стирай. Только знай, что на нас стирать больше не будешь… как, кстати, и не стирал, а сам на себя – пожалуйста.
Линка, обернись, он влетел!.. Ну да, оказывается, она и рубашки ему никогда не погладила, и пуговицы ни одной не пришила, и носков не штопала!
Держись, Линка!
– А кто штопал, ты что ли? – открыла форточку, глубоко вдохнула порцию прохладного воздуха, а муж, не уточнив «кто», расширил претензии: да, только он вкалывает… он ишачит на всех… ой, даже не нужен в семье никому… ой, выжали они из него всё, что могли, а теперь…
И что ответишь на эту тираду?
А ничего не ответила. Нырнула в зал, забилась в свой любимый уголок дивана, заткнула уши ладонями.
Линка, успокойся. Возьми себя в руки. Бывает!
– А ты знаешь, почему он вот так?.. – Всё, уши её слышат. – Вчера опять не пришла к нему, а он ждёт, ждёт моего «визита», но у меня – ни сил, ни желания.
Ах, мой «подследственный персонаж», как же мне это знакомо!
Не сказать, что у нас с Линкой мироощущение – душа в душу, но вот этот фильм об американских диких мустангах только что досмотрели вместе. И она пока молчит, попивая из моей… вернее, из её любимой чашки маленькими глотками остывший кофе с ликёром, – мы любим вот такой… Но чур, кажется, что-то изречь хочет, – глаза-то потемнели, а это признак того, что думает:
– В каких же жестоких боях отвоевывают мустанги свое лидерство!
Линка, но ведь ты не только об этом сказать хочешь! Пока додумываешь, получи-ка моё немудрёное продолжение твоего заключения о фильме:
– Но зато кобылицы – в их «гаремах».
– Вот и среди людей должно бы так же… – Помогло, помогло моё немудрёное! У неё даже щеки зарумянились: – А то наши «мустанги» о-отлично устраиваются: распушат свои хвосты, зацокают копытами, чтобы завоевать «свою кобылицу», а потом и остынут, и остепенятся, но непременно хотят, чтобы «она» оставалась послушной ему всю жизнь… как мой «мустанг», у которого «хвост» уже повис, писать не хочет, как-то пробиваться в жизни – тоже… да и хотя бы просто защищать меня от нагрузок… так почему же я обязана исполнять какой-то «женин долг»?
Уф! На одном дыхании всё выпалила. Молча, смотрю на неё. Как примет моё молчание? Ведь так хочется, чтобы еще что-то…
– Конечно, и ты не знаешь… – говорит-то мне, но ведь себе отвечает! – Слушай, а может, этот «долг» Антон просто выдумал?
Вот теперь ждёт ответа и от меня, но разве я знаю?
– Линка, у него спроси, – улыбаюсь.
И она встаёт, расправляет плечи, словно собираясь сейчас же, сию минуту…
– Вот и спрошу: дорогой мой мустанг, ты же не хочешь быть мне защитой от нагрузок жизни или хотя бы подмогой, вот и не требуй того, чего не заслужил.
Во как грозно!.. Но Линка, моя милая Линка, ведь не скажешь этого своему обиженному мустангу! Не скажешь, как и я когда-то – своему… Тоже терпела, ждала: вот-вот возьмёт на себя часть домашней рутины, поймёт её дурманящее всесилие и почувствует, изменит в себе то, что гасит наши чувства! А он только капризничал, наступал, донимая нелепыми придирками. Как же похожи мы с тобой, да и ситуациями, в которых оказались! Но моя давно разрешилась, а долго ли ты будешь искать выход из своей, и ждешь ли моей подсказки? А подсказывать не буду. И хотя бы потому, что сбившуюся нить жизни ты должна распутать сама, а еще… Ведь мне позарез необходимо видеть тебя вот такую, одиноко барахтающуюся.
Обычно Линка читает только современную прозу, вроде «Кода да Винчи»6, но я пытаюсь, пробую вести с ней «воспитательные беседы» о классике, на что она лишь отмахивается: нет, мол, всё это слишком длинно и скучно. Но я не теряю надежды и изредка «приобщаю к прекрасному» короткими отрывками, а чаще поэзией, вот и сейчас забежала к ней с томиком, а она напротив меня в своём любимом уголке дивана вяжет свитер, который… ну почти уверена!.. или не закончит, или распустит в очередной раз. И рядом – дочка. И с их лиц еще не стёрлись эмоции от прерванного разговора, и я не знаю – о чем они?.. Жаль. Но, может, недоговорённое сейчас и?.. Ага, дочка хочет… и, вроде как шутя: