– Ему нравится Рейчел. Что это говорит о нем?
– Что у него есть Y-хромосома, – Сара пихает кусок жвачки в рот. – Но, если честно, что-то я не замечала. Говорят, что его интересует только музыка, а Рейчел играет так, будто кошка вопит. Может, она ему наболтала про этих своих горловых певцов, и теперь он считает, что она эксперт в музыке…
У дураков мысли сходятся. Внезапно Сара подпрыгивает на сиденье словно ужаленная:
– Ленни, пожалуйста, отними у нее место первого кларнета! Сегодня! Пожалуйста. Будет офигенно! Думаю, за всю историю оркестра никто раньше не отбирал место в последний день учебы.
Я мотаю головой:
– Исключено.
– Но почему?
Я не знаю почему.
В моей памяти всплывает картина из прошлого лета. Я только что закончила урок у Маргарет и провожу время с Бейли и Тоби в ущелье Флаинг-Мэн. Тоби рассказывал нам, что у чистокровных беговых лошадей есть сопровождающие их пони, которые всегда находятся рядом. И я тогда подумала: «Это же я». Я сопровождающий пони, а такие пони не бегают поодиночке. Они не играют партию первого кларнета, не участвуют в государственных конкурсах, не задумываются всерьез о том, чтобы пойти в определенную академию исполнительских искусств в Нью-Йорке, на что бы там ни намекала Маргарет.
Просто нет, и все.
Сара сворачивает на парковку и вздыхает:
– Ну ладно, придется самой как-то развлекаться.
– Видимо, да.
Мы выпрыгиваем из Тоски, направляемся в кафе Сесилии и заказываем неприлично много выпечки. Сесилия не берет с нас денег и смотрит на меня тем долгим горестным взглядом, который теперь сопровождает меня повсюду. Думаю, она мне все до последней булочки отдала бы, стоило мне только попросить.
Мы садимся на нашу любимую скамейку у итальянского ресторанчика Марии, где я работаю главным поваром по лазанье каждое лето с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. И завтра вернусь к работе. Солнце взорвалось на миллион осколков, и все они рассыпались по Главной улице. Какой восхитительный день! Сияет все, кроме моего преступного сердца.
– Сара, я должна тебе кое-что рассказать.
Она выглядит встревоженной:
– Да, конечно.
– Вчера ночью мы с Тоби…
Ее тревога перерастает во что-то другое, что-то такое, что я боюсь увидеть. У Сары есть твердые правила насчет мальчиков. Главное из них: сестры прежде всего.
– Вы ночью что? В смысле ничего особенного или?..
Ее брови взлетели так высоко, что скоро прилетят на Марс.
Меня затошнило.
– Или. Мы поцеловались.
Сара выпучивает глаза, и лицо ее передергивается от недоверия, а может, и от ужаса. Вот так и выглядит мой стыд, думаю я. Как ты могла поцеловать Тоби, спрашиваю я себя в тысячный раз.
– Ого, – говорит она, и слово это камнем падает на землю. Она и не пытается скрыть своего презрения. Я закрываю лицо руками, как при аварии. Не надо было ей говорить.
– Тогда это казалось таким естественным. Мы оба так скучаем по Бейли, и он меня понимает, он один понимает… и я тогда напилась, – сообщаю я своим джинсам.
– Напилась? – Сара явно удивлена. Когда она затаскивает меня на вечеринки, я и пива-то не всегда соглашаюсь выпить. Я слышу, как ее голос смягчается. – Он один тебя понимает?
Ой-ой!
– Я не это имела в виду, – я поднимаю голову и смотрю ей в глаза. Но я вру. Я именно это и имела в виду. Судя по ее лицу, она это тоже понимает. – Сара!
Она сглатывает, отворачивается, а затем быстро переводит разговор обратно к моему позору:
– Да, такое вроде случается. Секс от горя. Я читала об этом в одной книге.
По ее голосу я слышу, что она все еще осуждает меня. А теперь и еще что-то.
– Мы не занимались сексом. Я по-прежнему последняя девственница на планете.
Она вздыхает, а потом обнимает меня одной рукой. Неловко, будто против своей воли. Я чувствую себя в западне. Мы обе не знаем, что делать со всеми невысказанными словами. И с высказанными тоже.
– Ничего страшного, Ленни. Бейли бы поняла, – звучит как-то неубедительно. – И это ведь больше не повторится, да?
– Конечно же нет, – отвечаю я и надеюсь, что говорю правду.
И надеюсь, что вру.
(Написано на сложенном листке бумаги, зарытом в груде сосновых игл по пути к речке Рейни.)
Глава 8
Я сижу за столом Бейли. Передо мной стоит святой Антоний – покровитель потерянных вещей.
Вообще-то место его не здесь, а на каминной полке перед полумамой. Но Бейли, похоже, его переставила, не знаю уж почему. Я нашла его за компьютером, рядом с ее старым рисунком, прибитым к стене. Она нарисовала его, когда бабуля рассказала нам, что мама – исследовательница наподобие Колумба.
Я зашторила окно. Как бы ни хотелось, не стану смотреть, стоит ли Тоби под сливой. И не позволю себе представлять, как его губы жадно и потерянно прижимаются к моим. Нет. Я рисую в воображении иглу. Отличные ледяные иглу. Я пообещала Бейли, что события прошлой ночи больше не повторятся.
Начался первый день каникул, и все школьники отправились к реке. Только что позвонила Сара и заплетающимся языком сообщила, что в ущелье Флаинг-Мэн вот-вот ожидается прибытие не одного, не двоих, а целых троих очешуительных братьев Фонтейн. Они будут играть прямо на природе! А еще она только что узнала, что двое старших играют в крутейшей группе в Лос-Анжелесе. Они ходят в тамошний колледж. Так что мне лучше бы собраться и притащить свою задницу, чтобы узреть их во всей славе. Я сказала ей, что останусь дома, и попросила насладиться зрелищем за меня. Это напомнило Саре о вчерашнем разговоре:
– Ты там не с Тоби, а, Ленни?
Черт!
Я бросаю взгляд на кларнет: он лежит на стуле. Давно я не доставала его из футляра. Футляр похож на гроб, думаю я и тут же пытаюсь забыть эту мысль. Подхожу к инструменту, приподнимаю крышку. У меня никогда не было сомнений, на каком инструменте играть. Когда в пятом классе все девочки побежали к флейтам, я, не теряя время, направилась прямиком к кларнету. Он напоминал мне саму себя.
Я опускаю руку в карман, где храню салфетку и трости. Пальцы натыкаются на сложенный листок бумаги. Не знаю, почему храню его (уже больше года!), почему вытащила его из мусорки, когда Бейли бросила его туда царским жестом («Ну что ж, похоже, ребят, вам от меня не отделаться»). Потом она кинулась в объятия Тоби, словно то письмо ничего не значило. Но я-то знала, что это не так. Как же иначе – это же Джульярд.
Не перечитав его напоследок, я комкаю отказ, швыряю в мусорное ведро и возвращаюсь за стол Бейли.
Я сижу на том же самом месте, где и тем вечером, когда телефон взвыл на весь дом, на весь ничего не подозревающий мир. Я тогда делала домашку по ненавистной химии (я и до сих пор ее терпеть не могу). С кухни в комнату просачивался густой аромат душицы от бабулиного куриного фрикасе, и единственное, чего мне хотелось, так это чтобы Бейли поскорее пришла домой и мы могли сесть поужинать. Я ужасно хотела есть и ужасно мучилась из-за изотопов. Как такое может быть? Как могла я думать о фрикасе и углероде, когда в другой части города моя сестра испускала последний вздох? Что это за мир такой? И что с этим сделаешь? Что вообще делают, когда происходит самое ужасное, что может случиться? Когда раздается тот самый телефонный звонок? Когда так скучаешь по переливистому голосу сестры, что готова ногтями разобрать дом по кирпичикам?
И вот что я делаю: достаю телефон и набираю ее номер. На днях, не вполне отдавая себе отчет, я позвонила ей, чтобы узнать, дома ли она. Оказалось, что номер ее еще не отключили.
Привет, это Бейли. В этом месяце я играю Джульетту, так что, чувак, что скажешь? Неужели у тебя нет слова утешения?
Дослушав до звукового сигнала, я вешаю трубку, а потом звоню снова, и снова, и снова, и снова, словно пытаясь вытащить ее из телефона. А потом я не сбрасываю звонок.
– Почему ты не сказала мне, что выходишь замуж? – шепчу я, захлопываю крышку и кладу телефон ей на стол. Я просто не понимаю. Разве мы не делились с ней всем-всем? «Если это не сможет изменить наши жизни, то я не знаю, что сможет», – сказала она, когда мы красили стены. И это что же, таких перемен она хотела? Я поднимаю дурацкого пластикового Антония. А с ним что такое? Что он тут делает? Я приглядываюсь к рисунку. Он висит тут так давно, что бумага уже пожелтела и края загнулись; так давно, что я уже сто лет назад перестала обращать на него внимание. Бейли нарисовала его, когда ей было лет одиннадцать. Когда она с беспощадной яростью забрасывала бабулю вопросами про маму.
Много недель расспрашивала.
– Откуда ты знаешь, что она вернется? – спрашивала Бейли в миллионный раз. Мы были в бабулиной мастерской. Мы с сестрой растянулись на полу и малевали что-то пастелью, а бабуля стояла к нам спиной и рисовала на холсте одну из своих дам. Она весь день избегала вопросов Бейли, хитроумно переводя разговор на другие темы, но на этот раз ее метод не сработал. Я увидела, как рука бабули резко опустилась, и с кисточки на забрызганный пол стала капать зеленая краска цвета надежды. Бабушка вздохнула (долгий унылый вздох) и повернулась к нам лицом.
– Думаю, девочки, вы уже достаточно подросли, – проговорила она.
Мы тут же отставили краски, сели на полу и обратились в слух.
– Ваша мама… хммм… – продолжила бабушка, – она… как бы это сказать…
Бейли в ужасе уставилась на меня. Никогда раньше бабуле не приходилось подбирать слова.
– Какая она? – спросила Бейли. – Какая, бабушка?
– Хммм… – Она закусила губу, а затем нерешительно проговорила: – Думаю, лучше всего будет сказать так. Знаете, у некоторых людей есть природные склонности. Я люблю рисовать и садовничать, у Бига талант арбориста, а ты, Бейли, хочешь стать актрисой, когда вырастешь…
– Я пойду в Джульярд, – сообщила она нам.
Бабушка улыбнулась:
– Да, мисс Голливуд, мы об этом осведомлены. Или все-таки мисс Бродвей?
– А мама? – напомнила я им, пока они не заболтались об этой тупой школе. Все, на что я надеялась, так это, что, когда Бейли пойдет туда учиться, я буду жить неподалеку. По меньшей мере смогу ездить к ней каждый день на велосипеде. Но спросить об этом я боялась.
Бабуля сжала губы.
– Ну так вот, а ваша мама, у нее это немножко иначе… она… она вроде как исследователь.
– То есть как Колумб? – спросила Бейли.
– Ага, вроде него. Только без «Ниньи», «Пины» и «Санта-Марии». Просто женщина с картой – и целый мир. Она выступает соло.
И бабуля вышла из комнаты. Это был ее любимый (и самый эффективный) способ закончить беседу.
Мы с Бейли уставились друг на друга. В наших непрестанных размышлениях о том, где наша мама и почему она ушла, нам и в голову не приходило, что ответ может быть таким восхитительным. Я пошла за бабулей, надеясь разузнать побольше, но Бейли осталась сидеть на полу. И нарисовала эту картинку.
На ней изображена женщина. Она стоит на вершине горы спиной к зрителю и смотрит вдаль. Я, бабуля и дядя Биг (все имена подписаны) машем одинокой фигурке с подножия. По низу рисунка бежит надпись зеленым: «Исследователь». Себя Бейли почему-то не нарисовала.
Я крепко прижимаю святого Антония к груди. Он нужен мне сейчас. Но зачем он нужен Бейли? Что она потеряла?
Что она хотела найти?
(Написано на форзаце «Грозового перевала» в школьной библиотеке Кловера.)
Глава 9
(Написано на стене уборной в пекарне Сесилии.)
Вот уже две недели, как закончились занятия в школе. Бабуля, дядя Биг и я – все определенно спрыгнули со своих деревьев и мчимся через парк. Все в разных направлениях.
Экспонат А: бабуля преследует меня по всему дому с чайником в руках. Чайник полон. Я вижу, как из носика вырывается пар. В другой руке у нее две чашки. Раньше мы с бабулей пили чай вдвоем и разговаривали, пока остальные не вернутся домой. Но мне больше не хочется пить с ней чай, потому что я не настроена разговаривать. Она это знает, но не сдается. Она проследовала за мной наверх по лестнице и теперь стоит у двери в Убежище с чайником в руках.
Я падаю на кровать и беру книгу, притворяясь, что занята чтением.
– Я не хочу чай, бабуль, – говорю я, поднимая глаза от «Грозового перевала». Черт, я держу книжку вверх ногами. Надеюсь, бабушка не заметила.
Она сразу грустнеет. Очень-очень грустнеет.
– Ладно, – она ставит кружку на пол, наливает в другую чай и делает глоток. Не знаю, обожгла ли она язык, но по виду и не скажешь. – Ладно, ладно, ладно, – говорит она нараспев и снова прихлебывает чай.
Она не отстает от меня с тех пор, как закончились уроки в школе. Обычно она очень занята летом: исполняет обязанности Садового Гуру. Но в этом году она сказала всем клиентам, что уходит в отпуск до осени. И, вместо того чтобы гурить, она случайно заглядывает к Марии, когда я работаю, оказывается в библиотеке в мой перерыв и следует за мной в ущелье, где бродит по тропе, пока я плаваю на спине и слезы скользят по моим щекам в воду.
Но хуже всего, когда приходит время пить чай.
– Горошинка, ты же заболеешь, – голос у нее журчит беспокойной рекой. Я думаю, что она говорит о том, как я отстранилась ото всех. Но потом я поднимаю взгляд и понимаю: дело тут в другом. Бабушка пристально смотрит на туалетный столик Бейли. Он весь усыпан обертками от жвачек; зубцы расчески все покрыты паутиной черных волос. Я смотрю, как взгляд ее блуждает от столика к платьям, накинутым на спинку стула, к полотенцу, что висит на стойке кровати, к корзине с грязным бельем, которая до сих пор полна…
– Давай просто уберем отсюда пару вещей, – говорит бабуля.
– Я же сказала, что сама уберу в комнате, – шепчу я, борясь с желанием завопить во все горло. – Я все сделаю, если ты перестанешь ходить за мной и просто оставишь в покое.
– Хорошо, Ленни.
Мне даже не нужно смотреть на нее, чтобы понять, как ей обидно. Когда я все-таки поднимаю глаза, ее уже нет. Мне хочется побежать за ней, взять у нее чайник, налить себе чаю и рассказать бабуле обо всем, что я думаю и чувствую.
Но я этого не делаю. Я слышу, как она включает душ. Теперь бабуля часами сидит в душе, и я знаю почему: она думает, что может плакать там, а мы с дядюшкой ее не услышим. Но мы слышим.
Экспонат Б: я переворачиваюсь на спину, сжимая в руках подушку, и через секунду уже покрываю ее и воздух возле кровати неприлично страстными поцелуями. Что, опять? Что со мной не так? Какая девушка захочет на похоронах расцеловать всех присутствующих парней? А потом облапать одноклассника на дереве после того, как прошлой ночью обжималась с женихом собственной сестры? И, кстати, какая девушка вообще станет обжиматься с женихом сестры?
Позвольте мне отказаться от всякой ответственности за свой разум, потому что я уже совершенно ничего не понимаю. Раньше я о сексе и не думала почти. За четыре года я трижды поцеловалась на вечеринках. Кейси Миллер по вкусу был похож на хот-дог. Данс Розенкранц шарил под моей рубашкой так, словно искал попкорн в полупустом ведерке. Джаспера Штольца я поцеловала, потому что Сара заставила меня в восьмом классе играть в «бутылочку». И каждый раз я чувствовала, будто внутри меня поселилась медуза. Ничего похожего на то, что было у Хитклиффа и Кэти, леди Чаттерли и Оливера Меллорса, мистера Дарси и Элизабет Беннет! Я, естественно, всю жизнь верила в то, что страсть случается мгновенно и неизбежно, как Большой взрыв, но только в теории, в книгах, которые потом возвращаются на полку. Мне хотелось бы испытать такую любовь, но вряд ли со мной такое произойдет. Большая любовь – удел эмоциональных главных героинь вроде Бейли. Но теперь я словно с ума сошла: целую все, что попадается мне на глаза. Подушку, кресла, дверные рамы, зеркала. И представляю при этом единственного человека, которого мне не надо бы представлять. Того, кого я, как обещала сестре, никогда больше не буду целовать. Человека, с которым мой страх становится чуточку меньше.
Хлопает входная дверь, вырывая меня из запретных объятий Тоби.
Это пришел дядюшка Биг. Экспонат В: я слышу его топот, он направляется прямо в гостиную, где пару дней назад выставил свои пирамиды. Плохой знак. Он построил их много лет назад, основываясь на какой-то тайной геометрии египетских пирамид. (Ну а что? Этот парень еще и с деревьями разговаривает.) Если верить дядюшке, его творения, как и их прототипы с Ближнего Востока, обладают сверхъестественной силой. Он верит, что эти сооружения могут продлевать жизнь срезанным цветам и фруктам и даже воскрешать жуков. Он время от времени кладет мертвых букашек под свои пирамиды в целях эксперимента. Когда на него накатывало по части пирамид, мы с бабулей и Бейли часами обыскивали дом в поисках мертвых мух и пауков, а поутру бежали к пирамидам, надеясь стать свидетелями воскрешения. Чуда мы так и не дождались. Но стоит дядюшке Бигу всерьез расстроиться, как в нем просыпается некромант и приносит с собой пирамиды. На этот раз он полон энтузиазма. У него точно все получится. В прошлый раз он просто забыл провести под каждую пирамиду провод с подключенным током.