Тишина.
– Один.
– Слушаю, генерал Ласкольник.
– Чего ты от нас ожидаешь?
* * *
Не следовало ему об этом спрашивать, подумалось Кайлеан вечером того же дня. Хотя наверняка все равно ничего не изменилось бы – поскольку Аредон-хеа-Цирен как Ловчий Владычицы Лааль имел право заставить их отряд принять участие в миссии, цель которой было уничтожение банды Помётников. И все равно, лучше бы кха-дар не спрашивал. Поскольку именно приказ и стал ответом на вопрос, да еще и таким, какой не проигнорировать.
– Хочу, чтобы вы замкнули облаву с юга, – сказал тогда Ловчий. – Всего лишь замкнули облаву, я не прошу, чтобы вы еще и принимали участие в нападении – вам нет нужды въезжать в Урочище, этим займутся на рассвете отряды из Храма, которые к тому времени к нам присоединятся, и Молнии. Но в этом Урочище миля ширины и четыре – длины, и как раз с юга у нас нет никаких отрядов. Оттого я бы хотел… хм… Храм хотел бы, чтобы ваши чаарданы вместе со всеми желающими, которых сумеете набрать, уже сегодня выехали к Урочищу и заняли позицию вот здесь.
Он указал точку на карте.
– Завтра может выясниться, что нам не удалось убить их всех и что некоторые пытаются сбежать. Если из Урочища выедет кто-то не в цветах Храма или Наездников Бури… – Монах сделал многозначительную паузу: – Что ж, вы и сами знаете, что тогда делать.
Так вот они и оказались снова в степи. По прямой от Лифрева сюда было мили четыре, на самом же деле – не менее десяти, поскольку пришлось бы объезжать вытянутое Урочище. Чаардан Ласкольника насчитывал на этот момент восемнадцать человек, прочие – раненые – остались на постоялом дворе. Веторм привел двадцать два всадника, присоединились к ним и двадцать добровольцев – едва третья часть из тех, кто готов был встать на битву с Молниями. Когда же стало ясно, что дело будет не с се-кохландийцами, но с владеющими магией Помётниками, да еще и вблизи Урочища, большинство местных забияк потихоньку отправились по домам. И Кайлеан почти жалела, что не может поступить так же.
Ловчий поехал с ними. Даже Ласкольник выглядел удивленным его решением. Аредон-хеа-Цирен тогда криво усмехнулся и коснулся рукою груди:
– Мои легкие, а еще отец Сенрес, Первый Клинок, и Цеетрон-дег-Ланес, Второй Клинок Храма, решили, что я не стану принимать участие в нападении. Я назначен к городскому отряду вестовым, поскольку в Урочище от меня из-за болезни будет мало толку. Тамошние испарения выведут меня из сражения столь же уверенно, как удар меча. Но если случится, что некий Помётник выйдет оттуда на нас… – Он положил руку на меч. – Я не откажу себе в маленьком удовольствии.
Вот так шестьдесят всадников и Ловчий Владычицы Лааль и оказались на границе Урочища.
Они разбили лагерь на возвышенности, откуда открывался вид на все окрестности. Урочище раскинулось к северу от их стоянки и, честно сказать, не особо отличалось от остальной местности. Та просто-напросто плавно перетекала в неглубокую долинку, центр которой все время, сколько Кайлеан себя помнила, заполнял туман. Не было четкой границы, никакой вдруг появляющейся полосы увядшей травы или выжженной земли. Лишь туманные испарения здесь то и дело меняли свои формы, пульсируя в странном, непонятном ритме. Сегодня были они в поперечнике едва-едва несколько сотен футов – чтобы на следующий день разрастись на милю и заполнить всю котловину. За условную межу проклятой земли считали самую далекую границу испарений.
Кайлеан стояла у этой границы и смотрела на клубящийся туман. Он казался… нормальным. Бердеф подошел и потерся об ее ногу.
– А вот и ты, – пробормотала она рассеянно. – Что ты об этом думаешь?
Он тихонько заскулил, потом рявкнул.
– Да. Я тоже так считаю. – Она опустила руку и почесала его за ухом. – Может стать интересно.
Пес фыркнул и исчез в высокой траве. Кто-то приближался со стороны лагеря. Кошкодур. Блеснул улыбкой из-под желтых усов:
– Разговариваешь сама с собой, Кайлеан?
– Почти. Думаю вслух. Мы станем посылать патрули по флангам?
Он покачал головой:
– Нет. Монах утверждает, что почует всякого Помётника, который попытается выйти из Урочища. И мне кажется, что и старику не улыбается разделять силы. Что-то тут дурно попахивает, сдается мне.
– Не только тебе. Я говорила с девушками. Лея сказала, что у нее все время гусиная кожа, а Дагена увешала себя и лошадь таким числом амулетов, что они выглядят словно вырядившиеся на Праздник Лета. И мне кажется, что сегодня никто не ляжет спать.
– Что верно, то верно. Старик бродит кругами и бормочет себе под нос, а Ланс и Геронес едва не подрались. Да и у меня мурашки бегут по хребту. – Он сплюнул. – Проклятое Урочище. Мне и вправду хотелось бы, чтобы все оказалось проще: Молнии по ту сторону реки, ну и мы их бьем, а не выполняем роль невода, в который загоняют рыб. Увидишь, закончится тем, что нам придется еще осматривать их раны, держать за ручки и подтирать зады.
– Не дождутся, – усмехнулась она широко.
– Вот увидишь. – Он повернулся: – Привет, Даг.
С холма как раз спускалась Дагена. Ласкольник принял девушку в чаардан едва с месяц назад, а Кайлеан уже успела ее полюбить. Даг была из хеарисов, одного из местных племен, которое после нашествия се-кохландийцев не подчинилось им и нашло убежище на территории империи. Типичная представительница своего народа – высокая, темноволосая и смуглая, с чуть раскосыми глазами, – кожаную куртку и штаны она увешала птичьими перьями, костьми, мешочками, набитыми травами, подвесками из цветных камешков и раковин. При каждом шаге амулеты терлись друг о друга и постукивали.
– Признайся, ты ведь ограбила старую Бясу, да? – Кошкодур ткнул пальцем в один из мешочков и тотчас отдернул руку. Внутри что-то брякнуло.
– Нет. – Девушка усмехнулась, и они могли заметить, что все зубы у нее окрашены в зелень от жевания гнисса. – Я сама сделала. Бабка меня научила.
– Ага. Племенная магия. – Кайлеан покивала. – Говорят, она действенна, особенно в форме длинного амулета с оперением с одной стороны и куском железа – с другой. Амулет такой зовется стре-ла, и он в силах отогнать любое зло. Особенно если выстрелить его из хорошего лука. Кстати, наш набожный муж при виде тебя не впал в ярость? Только вчера он говорил об аспектированных чарах…
Кошкодур глянул на нее исподлобья:
– А ты откуда знаешь?
– У нас, девочек, свои тайны… – Дагена сверкнула зеленой улыбкой. – Не приставай. А что он еще говорил?
– Да всякое, жреческую чушь: Войны Богов, старые легенды, борьба добра и зла.
– Ага. Мне только интересно, отчего, если речь идет о битве добра и зла, жрецы сами так редко шевелят задом? Болтовня, болтовня, болтовня, а потом всегда: ступайте, дети, на бой с силами Мрака сами, потому как нам-то еще нужно в храме подмести…
– Вина напиться, – добавила Дагена.
– Девку от… – Кайлеан обернулась, почувствовав движение, – …отысповедать.
Кошкодур фыркнул:
– Чего это ты, Кайлеан? На самом-то деле…
– Отодрать? – Аредон-хеа-Цирен подошел беззвучно. – Как видите, не все жрецы проводят свою жизнь лишь в храмах, а если кто-то утверждает иное, то я с радостью, едва решим все проблемы здесь, встану на защиту чести Ловчих Владычицы Степей. – Он холодно улыбнулся и положил ладонь на рукоять меча.
Кошкодур отступил на шаг, прищурился.
– Не думаю, чтобы в этом была необходимость. – Кайлеан встала между ними. – Мне уже доводилось, монах, видывать такое: серьезный тон, грозное лицо, а через миг – издевка и смех.
– Я так и думал, что кто-то подслушивал наше совещание. С потолка то и дело сыпался какой-то мусор, а твой кха-дар делал все, чтобы отвлечь наше внимание от этого необычного явления.
– Мыши. И крысы, – кивнула она с невинным выражением. – Старый Берт никогда в этом не признается, но на его постоялом дворе крысюки – размером с поросят. И говорят, что порой постоялец может исчезнуть прямо из комнаты, а утром находят только несколько окровавленных тряпок.
– Точно. Потому-то мы и спим все в одной комнате. – Дагена энергично кивала, амулеты же ее шелестели и постукивали. – Всегда одна из нас на страже.
Ловчий смерил ее взглядом с головы до ног, но не стал комментировать ее слова. Кайлеан поставила за это ему огромный плюс.
– Ласкольник зовет вас всех на вершину холма. Хочет оговорить, как расставите костры и в какой очередности будете сторожить. И есть у него какие-то поручения на утро. – Ловчий пожал плечами. – Кажется, я опустился до роли вестового. Вы довольны?
* * *
Близилась полночь. Кайлеан в одиночестве сидела подле небольшого костерка, не в силах заснуть, несмотря на то что только завершила свою стражу. Вместо сна она таращилась на огонь, позволяя мыслям плыть собственным ленивым течением.
Из тьмы по ту сторону костра зажглись двое глазищ.
– Можешь выйти.
Бердеф появился в круге света и прилег на землю.
– Разнюхивал?
Он фыркнул и издал странный, подобный хохотку звук.
– А то. Вот и я думаю, что теряем время. Но завтра держи глаза открытыми.
Пес застриг ушами и вскочил на ноги. Тихонько заскулил и отступил задом во тьму.
Она услыхала шелест. Аредон стоял позади нее, с попоной в одной руке и с куском лепешки – в другой.
– Я могу присесть?
– Там, – указала она место по ту сторону костра.
Он без слова уселся, где сказано. Она же подбросила в костер немного хвороста. Затрещало, облако искр затанцевало в воздухе, темнота отступила, словно испугавшись, выплевывая в ответ облако новых теней. Пса нигде не было.
Она почувствовала, что монах присматривается к ней, подняла глаза – глядел он с обычной своей наглой ухмылочкой.
– Ты не слишком часто бываешь в степи?
Он казался удивленным, что она заговорила первой.
– Нет.
– И не знаешь здешних обычаев.
– Нет. Храм в Йерте далековато отсюда. Почти коренные земли империи.
– Мне должно ощущать себя словно дикарке с Пограничья? Запомни, монах, – здесь, на равнинах, если ты сидишь у чужого костра, то не гляди на его хозяина словно свинья на горящий хлев. За такое можно получить кнутом по морде или ножом под ребро. Только товарищи, друзья, побратимы из одного чаардана могут вести себя так свободно. Чужой у костра следит за своими поступками и всегда благодарен, что позволили ему у того огня присесть. Ты понял?
Он опустил взгляд:
– Да.
Она вытащила саблю и начала внимательно осматривать клинок, периодически проводя по нему оселком. Некоторое время слышно было лишь зловещее ззиип, ззиип, ззиип.
– Как становятся Квард’келлом?
Он едва не подавился коржом:
– П-п-п-прошу прощения?
– Как ты стал Ловчим? Тебе еще никогда не задавали такого вопроса?
Он странно усмехнулся:
– Однажды. Давным-давно.
– Ну и? Что ты ответил?
– Ничего. Это был жрец из Помётников. Я застрелил его из арбалета.
– Я арбалета не вижу, потому, полагаю, мне такая опасность не угрожает.
– Н-н-нет. – Он улыбнулся. – Ты всегда настолько непосредственна?
– Я воспитывалась в горах, росла в степи. Не было у меня возможности обучиться придворным манерам. А ты?
– Я – шестой сын барона дак-Поркара. Был у меня выбор: или армия, или орден. Но муштра, марши, постоянные учения и прочие прелести военной жизни как-то меня не привлекали, а потому жрец, который давно уж был прикормлен моим отцом, присоветовал ему отослать меня к Дерфанеру.
– Тому самому Дерфанеру?
– Именно. К Великому Ловчему Владычицы Степей. А он нашел для меня занятие по моим умениям.
Монах молчал несколько ударов сердца.
– Хотелось бы мне сказать, что сама Владычица Степей пришла ко мне и передала свое повеление, но истина выглядит так, что я предпочел это, – он коснулся рукояти меча, – каше из войскового котла.
Заметил, что она следит за ним, и послал ей ироническую ухмылку.
– Мы еще не стали товарищами?
– Это мой костер, монах. Ты сидишь здесь лишь потому, что от остальных очагов веет холодом.
– От этого тоже веет.
– Ты всегда можешь развести собственный.
Она отвела от него взгляд и вновь полностью сосредоточилась на сабле.
– Я тебе не нравлюсь.
Это был не вопрос.
– Людям не нравятся Ловчие. Тебя это удивляет?
– Нет, – вздохнул он. – Нисколько. Хотя я продолжаю удивляться, отчего это так.
Она вернулась к заточке сабли, проигнорировав издевку.
– Сказать по правде, Кайлеан, я не знаю. Отчего люди порой относятся к нам словно к Помётникам? Почему в той комнате, когда я сказал, кто я такой, мне показалось, что они охотней увидали бы а’кеер Молний под своими окнами, нежели меня?
Ззиип, ззиип замерло. Она внимательно взглянула на собеседника: тот казался и правда заинтересованным в ответе.
– А что бы ты сделал, прикажи кха-дар тебе уносить ноги? Если бы он не захотел отправиться сюда?
– Ну… не знаю, не пришло мне это в голову…
– Не обманывай меня, монах. Что бы ты сделал?
Тот отвел взгляд:
– Храмовый суд. Или княжеский трибунал.
– Вот именно, – кивнула она. – Согласно Кодексу, ты можешь заставить нас принять участие в этой битве, даже если нам этого не захочется. Нет-нет, – добавила она быстро. – Мы тоже убиваем Помётников, едва только на них наткнемся. Но мы не любим людей, которые могут нам приказывать. Не для того ты вступаешь в вольный чаардан, чтобы потом принимать приказы невесть от кого.
– Вот уж спасибо.
– Не за что, монах. Тут – степи. Люди живут, как хотят, – и решают свои проблемы так, как хотят.
Ловчий кивнул:
– Именно поэтому ментор мой повторял, что в ста милях к западу от Амерты империя – всего лишь название. И всегда, когда он говорил так, кривился, словно от зубной боли.
Кайлеан пожала плечами.
– Тут – степи, – повторила она. – Милях в двадцати отсюда течет река, а за ней – се-кохландийцы. Полагаешь, кто-то станет здесь переживать из-за каких-то там запретов и приказов? Из-за какого-то там Кодекса или храмовых законов, если всякий день и ночь дом у тебя над головой может загореться? Человек спокойно едет навстречу, и вдруг – щелк, и пытается дышать горлом, пробитым стрелою. Маленькие девочки, выходя пасти гусей, берут с собой не вербовые ветки, а луки и дротики. Жрецам хочется, чтобы все было славно и красиво, словно в святых книгах. Бормочут они о Помётниках и о милости Владычицы, которую надобно еще заслужить. Но когда бандиты стреляют в твою семью, их рядом нету, – говорила она все быстрее, со все бо́льшим чувством. – Потому не рассказывай мне о каком-то там старике, что кривится при одной мысли о границе, потому что сидит он в городе, за стенами, спит под пуховой периной и знать не знает, каково оно – жить здесь, с кочевниками и бандитами под каждым кустом!
Ловчий приподнял руку в защищающемся жесте:
– Я ведь ничего не говорю, езжу вдоль границы достаточно долго, чтобы знать… реалии. Даже когда тут правил Храм, здешние места считались дикими и слабо цивилизованными. Масса полуоседлых кочевников и прочих племен. А когда пришел Меекхан – стало и того хуже. Меекханцы с запада, вессирийцы из-за гор, инуовы, лаферы, недобитки хеарисов и так далее. Всякий, кому тесно в родных землях, попадал сюда. И… Что тебя так смешит?
– Дурак, греющийся у огня, – сказала она, широко ощерившись. – О, Владычица, милосердная к убогим разумом… Ты и вправду ничего не понимаешь?
Мужчина смутился, явно обозленный.
– Я не верю, что ты слишком долго ездишь по степям, – продолжала она. – Иначе бы ты не говорил «когда здесь правил Храм» так свободно. Миновало триста лет со времени, когда империя поглотила земли Храма Лааль Сероволосой, но все равно остались здесь те, кто ярится от одного воспоминания о власти жрецов. И когда кто-то столь легко об этом говорит, то он просто напрашивается, чтобы ему подрезали подпругу.
– Не горло? – Ловчий был раздражен, на щеках его появился румянец.
Она усмехнулась еще шире:
– Подрезанная подпруга не кровавит, а когда на полном скаку седло съедет с конской спины, ты все равно не выживешь. Такое бывало. Не желаешь поспать?