Я лежу спокойно.
Мое тело расслаблено.
Мои руки и ноги расслаблены.
Я чувствую пальцы ног.
Они расслаблены полностью.
Чувствую свои голени.
Мои голени расслаблены полностью.
Чувствую свои бедра.
Мои бедра расслаблены.
Все мое тело расслаблено.
Моя грудная клетка расслаблена.
Мое тело расслаблено.
Чувствую свой живот.
Он расслаблен.
Чувствую свою шею.
Она расслаблена.
Чувствую свое лицо.
Каждая мышца расслаблена.
Я все больше и больше расслабляюсь.
Я – вселенная.
Арик Шуман
Манная каша.
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..
По прошествии некоторого времени, собственно соитие забывается, а известие о беременности, напротив, становится доминантой. Тут уж не до сладких воспоминаний. Все мысли – о будущей наследнице (наследнике).
Каждому мечтается, что бы у него родился здоровый ребенок Не важно, что впоследствии он не умеет с ним обращаться, о чем я уже докладывал. Первоначально каждый спит и видит, что у него здоровый и непременно красивый ребенок. Вот и мне как своеобразному родителю, если угодно принять мою метафору, хочется, чтобы выводы получились верными.
Наши дети
У Арика Шумана уже трое детей, а у меня только один. Будет. Если все сложится удачно.
Ягнатьев. Алексей Ильич Ягнатьев – мой ребенок.
Теперь об излишней детализации (шпилька Поверхностному критику, который, как пить дать, ринется ставить мне в пример Ловца сюжетов, будь они оба не ладны). Так называемая «излишняя детализация», по нашему с Алексеем Ильичом общему мнению – не есть признак болезни.
Мой японец
Японец извлек из чулана юлу. Вот уже битый час он, не отрываясь, наблюдает за ее вращением. При этом лицо его остается непроницаемым. Кто знает, что у него на уме?
На самом деле я предельно доброжелателен.
«Будь они оба не ладны», равно как и «будь он не ладен» – скорее присказки, нежели проклятия.
Не проговориться при детях!
У Алексея Ильича детей не было. Это как не странно, не тяготило ни его, ни его жену Веру. Тема бесплодия в их семье никогда не поднималось. Никогда.
Одно из двух. Либо Ягнатьев сам навсегда остался ребенком, либо боялся думать об этом. Первое объяснение кажется мне более убедительным. Кроме того, Алеша отличался одной особенностью… Но, об этом позже.
Каково?
Вот вам и интрига. Почище любого детектива.
А что же Вера?
Да.
Так называемая «излишняя детализация», по нашему с Алексеем Ильичом общему мнению – не признак болезни, но свидетельство аналитического ума и бережного отношения к собеседнику. Если подобной дефиниции не существует – ее следовало бы составить.
Шекспир
И в небе и в земле сокрыто больше,
Чем снится Вашей милости, Горацио…12
Что это будут за выводы, я пока не знаю.
Конечно, стремление к выводам и сами выводы – не одно и то же. Между тем, стремление, согласитесь, уже половина дела. Если подобного афоризма не существует – его следовало бы придумать.
Самоуверенность. Самоуверенность? На самом деле моя самоуверенность – ее полное и безоговорочное отсутствие.
Выводы
Выводы.
Без выводов никак нельзя. Уверен. Всегда был уверен в этом. И дело не в том, что эту заповедь мне прививали с детства как оспу. Даже если бы я и не знал, что такая заповедь существуют, сама природа надиктовала бы мне ее. Безоговорочную необходимость выводов я чувствую интуитивно.
Прежние авторы
И, наконец, размышляя о будущем романе, я разговариваю с великими людьми. Советуюсь с ними. В основном это – Прежние авторы. Искатели кладов на небесах. Беседа с Прежними авторами, согласитесь – не праздная болтовня, треп с соседом или барышнями в кафе.
Прежние авторы жили в прежнем Петербурге, Ялте, Коктебеле, Венеции. По моим наблюдениям ютились поближе к воде. Это не случайно. Я уже констатировал – случайностей не бывает. По моим наблюдениям, проживая у воды, Прежние авторы потребляли довольно много жидкости. Не обязательно вина. Совсем не обязательно. Пили чай самоварами. Иногда кофе. Сельтерскую. В классической литературе много говорится о сельтерской. И это не случайно.
Справедливости ради следует признать – чрезмерно развитая интуиция убивает легкость. Во мне нет легкости. Это так. Простите, отвлекся.
Ловец сюжетов
Ловец сюжетов, будь он не ладен, Ловец сюжетов, что плевал и на интуицию, и на детали, и на выводы, хотя и аморален, но легок. И последователен. Но. В отличие от Прежних авторов, выводов верных произвести на свет ему не удастся. Уверяю вас.
Теперь будет смешно.
Посмотрим, как они вместе с Поверхностным критиком будут выкручиваться, когда Умный читатель задаст им излюбленный свой вопрос, – А о чем это все? Или, хуже того, – А для чего это все? То бишь, какие же выводы следует сделать мне, Умному читателю, по прочтении всего вами изложенного, милостивые государи? Прелесть!
Здесь очень напрашивается это самое «милостивые государи». Обожаю это обращение. Посмотрим на реакцию борзописца, будь он не ладен. А также на реакцию Поверхностного критика.
Нельзя забываться. Читатель умен, очень умен. Одной легкостью его не возьмешь, ему – выводы подавай. Так то!
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..
Кажется, получилось. Почти как у Арика.
Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!..
Итак.
Борзописец повержен, а справедливость торжествует!
Уж в чем, в чем, а в логике и умении убедить нам с Алексеем Ильичом не откажешь. В логике и умении убеждать нам с Алексеем Ильичом, пожалуй, нет равных.
Да.
Легкость
Ирония. Легкость. Легкость? Легкость, на наш взгляд, сродни безразличию. Хотя, безусловно, к легкости надобно призвание иметь. Особую стать. Особый талант.
В России, по нашему глубокому убеждению, подлинно легких людей – единицы. Если они вообще существуют. Мы с Алексеем Ильичом полагаем – те, что производят впечатление легкости, на самом деле более или менее искусно играют.
Танцуют все!
Смех
Смеются много. Да, именно, что много смеются. Над собой, над близкими. Иногда (это уже откровенные подлецы) над животными или произведениями искусства.
Но каково качество смеха. Что это за смех? Это насыщенный, точно воздух в прачечной смех шута или цареубийцы, как вам больше понравится.
Вы обращали внимание на то, что мясники, как правило, румяные и улыбчивые ребята?
Смех актера, сбившегося с роли. Смех пересмешника.
Актеры
Актеров в России пруд пруди. Среди них много хороших. Но большинство страдает всеми актерскими пороками.
Зависимость, вот что. Актерские пороки произрастают из зависимости. Зависимый человек не может быть подлинно легким. Если, разумеется, не получает от этой самой зависимости удовольствия.
Фраза, способная вызвать лихорадку и озноб – «удовольствие от зависимости». А ведь в России удовольствие от зависимости получают многие. С малых лет притом. Вдумайтесь. Страшная мысль.
А не было ли этой пагубы во множестве и прежде? До революции? И до первой революции? И до Алексея Михайловича?
В связи с этим, следующий вопрос, – Изменился ли, на самом деле мир?
Изменился ли?
Быть может, мир то, как раз остался прежним, изменились мы с моим Алешей? И в силу собственных перемен видим мир иначе? Имеем ли мы с ним, в таком случае, право на роман о новом демиурге, написанный в четвертом, разумеется, лице?
Имя
Роман. И книга и имя. Цыганское, должно быть, имя.
А кто сказал, что роман вообще будет когда-либо написан? Покуда я только мечтаю об этом. Вот, как видите, не потерял свойства мечтать. Похвально.
Я – мечтатель. Не сочинитель – мечтатель. Звучит лучше и честнее. Буду утешать себя этим. Похвально.
Вот – еще хорошее слово в компанию к «милостивым государям». «Похвально».
Изящная словесность
Ах, изящная словесность!
Золотая пыльца. Мы не сумели сохранить ее. Оттого живем теперь на вокзале.
«Похвально». Это слово частенько использовали учителя во времена златокудрых пуговичных гимназий со снежными бабами и колокольцами. Наши учителя этого слова уже не знали. Зато в кабинетах физики появился удивительный прибор, способный высекать молнии. Предполагаю, что этот-то прибор и навел человечество на счастливую мысль о создании атомной бомбы, по мнению Маргарет Тэтчер, спасшей от Большой Бойни множество душ.
Атомная бомба
В последнее время размышления об атомной бомбе занимают не последнее место в моей жизни. Если быть откровенным, атомная бомба отчего-то влечет меня к себе. Хочется понять, почему, когда остальное человечество, как мне кажется, позабыло о ней?
Щекочущие кошмары многократно описанные насмешником немецкого происхождения Воннегутом здесь ни при чем. Вездесущего свидетеля века Евтушенко больше занимала нейтронная бомба.
В моем представлении атомная бомба выглядит так, как изображалась она на рисунках утешавшего наше поколение журнала «Крокодил». Потрясающий журнал! Именно в нем мы впервые увидели изображение Мика Джеггера.
По-видимому, следует начать с вымерших вслед за динозаврами дирижаблей, обожаемых мною в детстве. Никто не мог разубедить меня в том, что они (дирижабли) – живые.
Исходя из того, что за исключением атомной бомбы впоследствии человечество не создало ни единой вещицы хоть сколько-нибудь напоминающей по форме цеппелин, ничего удивительного в происходящем с моими мозгами нет.
Во-первых, я все чаще вспоминаю детство.
Во-вторых, я подсознательно уверен в том, что она (бомба) таки живая.
В третьих, ее внешность будоражит мое воображение.
Четвертое – из разряда интуиции. Следовательно, на четвертом цепь моих логических умозаключений приходит в закономерный тупик.
Ничего страшного. Логический тупик – неотъемлемая часть логики.
Ах, логика, логика!
Равно как и в логике, в интуиции нам с Ягнатьевым не откажешь. Это притом, что логика и интуиция не самые сильные наши качества.
Логика и Интуиция – женские имена.
Если взбредет дать такие имена собакам, это должны быть афганские овчарки. Логика и Интуиция.
Магия чисел
Моя жизнь состоит из эпизодов. Каждый по три дня. Магия чисел.
Три дня бессонницы по поводу ужасающей смерти ленивца. Три дня запоя. Ах, если бы это было именно так! Боюсь, что мотив запоя куда более прозаичен. Однако, речь не об этом.
Энди Уорхолл
Энди (Уорхолл) крайне возбужден. Возбужден и сосредоточен одновременно. Разговаривает как будто со мной, но даже не смотрит в мою сторону. Бродит по комнате, берет предметы и тут же ставит их на место. Усаживается в кресло, тотчас встает, подходит к краскам перекладывает тюбики, возвращается в кресло, – Вы же помните Мемлинга?.. Эти алебастровые мадонны… Он специально оставлял их нетронутыми… Подарил нам, нашему воображению…
Из ванной доносится шум воды.
– Она не знает, что за сюрприз ждет ее… Необыкновенная. Необыкновенная. Не встречал ничего подобного… Только бы она не затеяла разговор о сексе.
– А что вы ждете от проститутки?
– Нет, нет, нет, только не это… Ничего общего с боди-артом, ничего общего, понимаете, о чем я?.. Никаких дополнений… Все с чистого листа. Понимаете?.. Рождение нового человека… Понимаете, о чем я?
Шум воды прекращается.
Энди отчего-то переходит на шепот, – Как бы ее не испугать.
– Да что с вами?
– Вы не понимаете… Вы скажете ей.
– Хорошо.
Она входит в комнату. Никогда прежде не видел я такой белой кожи. Брови, ресницы, низ живота из того золота, что издали кажется уже серебром. Слава Богу, она не улыбается. И вовсе не испугана.
Я беру ее за руку, усаживаю на заранее установленный куб. Слава Богу, она не улыбается и молчит.
– Энди будет вас рисовать.
– Хорошо.
Энди пытается предупредить грядущее недоразумение, – По-видимому вы не поняли. Я буду вас, именно вас рисовать… Не на бумаге, не на холсте, я буду рисовать вам лицо.
– Я поняла.
– Вас не смущает это? – Нет. – Но это лицо останется у вас навсегда. – Я доверяю вам. – Почему? – У вас добрые глаза. – Это так важно? – Важно.
Энди замирает.
Она не улыбается, не испугана, вероятно, ее немного раздражает пауза, – Я должна что-нибудь сделать? Я должна вам как-то помочь?
Энди выходит из оцепенения, – Нет. Нет. Ничего не нужно делать. Просто говорите, рассказывайте что-нибудь.
– Что?
– Что хотите, все равно.
Вот это сюрприз.
Энди берет в руки кисть и принимается рассматривать ее лицо. Близко-близко. Ее лицо, шею, губы, щеки, близко-близко, точно слепой ощупывает ее взглядом, – Ну, что же вы молчите?
– Моя тетушка умирает от рака… Моя родная тетушка. – Прискорбно. – Видите, сколько у меня родинок? – Да. – Мой дед умер от рака губы. Он много курил. – Что он курил? – Не знаю. Я не курю и не разбираюсь в этом. – Нужно было курить трубку. – Да, я слышала что-то такое. – Вам страшно? – Нет. – Страхи – это окна. Множество населенных окон. Важно проходить мимо и не останавливаться. Ни в коем случае нельзя заглядывать в них. – Я совсем не любопытна. – Это вам только кажется. – Мало что интересует меня. – Это – дар. – Тороплюсь. Очень тороплюсь. Я не могу остановиться и всерьез заинтересоваться чем-то. – Вам неуютно? – Все хорошо. – Вы хотели бы что-то изменить? – Нет, нет. Нет ничего хуже перемен. – Куда вы торопитесь? – Не знаю. Это происходит само по себе. – А я вот не спешу. – Вы счастливый человек. – Почему? – Проживете долго. – Смешно. – Время не обмануть. – Время. Кто придумал его? – Оно не придумано никем. – Так не бывает. Все кем-то придумано. – Нет. Не думаю. Если так рассуждать, невольно захочется представить его себе. – Кого? – Того, кто это сделал. – И пусть. – Да, но после этого жизнь потеряет смысл. – Почему? – Потому что цель будет достигнута. – К ночи будет дождь. – Ни одного облачка. – Будет. Вот увидите.
Энди выпрямляется, поворачивается ко мне, – Хотите попробовать?
– Что вы? Я не умею.
– Вот и я не умею, – кладет кисть на место, – очень жаль. Очень и очень жаль.
Уходит, оставляя меня наедине со своей несостоявшейся Галатеей.
Уходит навсегда.
Он больше не вернется.
В этом весь Энди Уорхолл.
Покинувшую меня незадолго до настоящих событий многострадальную и терпеливую жену мою Веру, с которой мы прожили без малого двенадцать лет, я сосватал тоже за три дня. То есть, с момента нашего знакомства до свадьбы прошло ровно три дня.
И если бы у меня не получилось организовать семейную жизнь в этот срок, вряд ли мы с ней прожили бы так долго.
Вера
Вера – рыжая. Именно, что не шатенка, а рыжая. Хотя глубинный мир ее черен и непостижим, из чего следует, что рыжие – это разновидность брюнеток. У нее меловая как у матрон Мемлинга кожа и голубые ручейки на висках. В ее глазах, на самом дне рассыпан темный морской песок. Это не метафора. Это действительно так. Тому есть доказательства. Песок вызывает естественное раздражение ткани, и к вечеру ее белки покрываются розоватыми жилками. А веки краснеют. Когда Вера волнуется, волнуется и песок. Для того чтобы увидеть песок, в тот момент, когда она возмущена или расстроена, нужно внимательно и без отрыва смотреть ей в глаза. В таком случае можно наблюдать, как он волнуется. Вместе с ее волнением меняется узор. Меняется узор. Меняется узор. Меняется узор.
Во время соития, Вера нередко закрывает глаза, и наблюдение прерывается.
Физиолог обязан быть наблюдательным. Физиолог просто обязан быть пытливым. Но это, к сожалению далеко не все понимают.
Перед погружением
Перед погружением уже голенький Алеша Ягнатьев… Алеша Ягнатьев, уже голенький…
Вера
Веру очень раздражало, когда я производил вышеописанные исследования. Я понимаю ее. Вере, как и всякой женщине, хотелось, что бы в минуты ее гнева, я метался по комнатам. Или укладывался на диван, отвернув голову. Или плакал. Или еще что-нибудь в этом роде.