Егор, который коллега по работе, наконец, пробил контракт с «Путевыми машинами». Пришел сияющий Роман, объявил об этом и сказал: «Это ваше!» – «Надеюсь, не навеки?» – нескромно переспросил я. «Посмотрим», – почему-то посерьезнел Яшин. Я взял бумажку с телефоном и почти сразу позвонил. В трубке долго бэкали-мэкали, не могли понять, чего мне от них нужно и кто я, в конце концов, такой, а потом сразу взяли и дали телефон генерала. То есть, как помним, генерального директора. На том конце провода, как я представил, был симпатичный подтянутый мужчина, едва за сорок, настоящий инженер хорошей советской, возможно московской выучки. Между прочим, так оно впоследствии и оказалось!
– Я вам коротко о сути, а потом дам телефон человека, который сообщит о некоторых деталях. Понимаете, во всем Советском Союзе была широкая колея. Союз распался, а колея осталась. И дороги продолжают ломаться. И в Латвии, и в Грузии, и у нас, конечно. А предприятий, где выпускаются путевые машины, которые эти дороги способны ремонтировать, на весь бывший Союз после девяностых осталось всего два. В Москве и в нашем городе. На московском предприятии заказов – на столетия вперед, а на нашем…
Он сделал паузу, я ей воспользовался.
– Совсем мало, но только от недостатка информации о вас.
– Хорошо, что вы так на лету схватываете, вы инженер?
– Нет, филолог, но кандидат наук, – зачем-то добавил Ружин.
– Я тоже… Технических… Ладно. Вот телефон Семен Сергеича…
Боже мой! С какой песней, «Наш паровоз вперед лети»!, с каким воодушевлением, с каким романтизмом даже, который, как говорили злопыхатели, давно умер, нет уж!, с каким куражом, с какой скоростью реакции на быстро меняющиеся обстоятельства, с каким самозабвением даже, с каким всепрощением Саньки-фотографа (который нащелкал не только путевых машин, но и болтов и гаек на столетья вперед, а в качестве «шедевра» показал фотку толстенных женских пальцев с тонким карандашом на кульмане), с каким рвением и презрением к своему свободному времени работал Ружин над этим своим проектом! В начале октября он даже чуть не стал сачковать с пар, которые ему дали в академии! Месяц, всего месяц, а проспект уже отдали в типографию! А через две недели это чудо многостраничной рекламы уже вышло из типографии! Это действительно было чудо.
Посудите сами. Итак, проспект в 24 листа формата А4. Обложка; на три четверти золотом, подложкой под золотым фоном – колонны Железнодорожного института Этого города; на четверть – открыточная фотография строгого здания «Путевых машин», над которым – синее-пресинее небо. Разворот генералов, как обычно стандартный, ладно, но и здесь находка: первые буквы текста большие и словно четкие чертежи строгих деталей (так в большинстве текстов, между прочим!). Разворот «Страницы истории»: черно-белые фото первых путевых машин даны в строгих линиях, к которым с белых полей вели линии с такими аккуратненькими – школа, уроки черчения – наконечниками стрел! «Структура предприятия» – никаких коллективных фото поваров перед пенсией! – все в работе! Склонились над кульманами, точат что-то на станках. «Главная задача путевых машин» (Ружин долго бился над названием рубрики, потихоньку сбивая ненужный пафос), на фото – пути, чуть изогнуто ведущие в небо под стоккатно уменьшающиеся Пп… (для меньших «пэ» здесь не хватает шрифта), и первый абзац: «Для железнодорожного транспорта, и особенно такой отрасли как путевое хозяйство железных дорог, сокращение тяжелого ручного труда имеет жизненно важное значение». Ничего лишнего! Как и положено скульптурам Родена! (Или Лисиппа). Венец творения – срединный разворот. Контуры карты Советского Союза! Внутри не красным, легко-золотым! И точками отмечены места, где работают поточные линии и агрегаты ОКБ «Путевые машины» (глубоко спрятанным подтекстом, а у вас они работают?) … Дальше, конечно менее интересно. На всех остальных страницах – чертежи-эскизы и описания самих путевых машин последнего поколения, но специалисту это суперважно, специалист – это Геракл, побеждающий льва, как правило, не голыми руками… Вот такой шедевр и так сверхбыстро сотворил начинающий издатель Андрей Васильевич Ружин. Не без помощи дизайнера Вити и фотографа Саши, конечно. Но здесь, как говорилось, редактор – не какой-то тухлый «только-текстовик», а ответственный за всё! Генератор идей и руководитель проекта… Будем справедливыми, флегматичный Виктор немало в проспект придумал-подсказал… Но вот давайте опять будем справедливыми, работа в творчестве никогда не бывает работой в какой-то там «команде». Все эти модные «команды» придумали самоучки-«психологи», выгнанные из таксистов за педофилию. Творчество – всегда удел или одиночек или диктаторов… Диктатор даже лучше. Под его началом – мощный коллективный разум.
Другое интересно. Почему Андрей Васильевич Ружин с таким скрипом начинал и продолжал проект «Нерюнгри» (и даже в марте его заканчивал); таким – забежим подальше вперед – таким ложным белым грибом корпел над проспектом «Ивановский район Амурской области»; с такой уже ненавистью мыкался над мультимедийной презентацией теперь не «Нерюнгри», а как бы и родного (за дюжину лет жизни-то в нем!) Этого города? (Про всякие там – чуть не сказал порнографические, где же порно в ЛЭП опорных? – корпоративные календари вообще молчим!) А вот первый свой проект, «Путевые машины» сделал быстро, ладно, с огоньком?
…Какую ахинею я нес все предыдущие 30 страниц?! Подумаю я лет через 20.
А может, и не подумаю…
А посему продолжаю…
Кафедре маркетинга и рекламы Этогородской академии экономики и права в 2004 году исполнилось три года. В мой антре туда в первый рабочий день… точнее, на первый рабочий час, точнее, пару, ибо устроился я, как помним, почасовиком, там царил творческий беспорядок. Несусветно заваленные всяким хламом, средь которого единственным глянцем выделялся пошлейший журнал всех времен и народов «Дорогое удовольствие», тесно составленные, лучше сказать, сдавленные между собой столы располагались ровно по центру большой комнаты, тесной настолько, что она казалась крошечной: ведь были еще шкафы, густо заваленные сверху донизу – бумагами, худенькими книжками и толстыми книженциями, толстыми и толстенными папками, границ между шкафами и потолком рассмотреть было решительно невозможно. Каких-нибудь пошлых цветочных горшков Ружин нигде не рассмотрел, зато в одном углу кафедральной комнаты увидел стол с привлекательной относительной свободой окрест, а на столешнице красовалась табличка: «Король». «Прикольщики!» – чуть было не подумал Ружин, но вовремя разглядел, что перед званием венценосца стояли инициалы «А.Н». Народ, в то время находившийся на кафедре – каждый! – был подозрительно худ собой. А как же иначе! Только подобные дистрофики могли передвигаться по этим ужайшим пространствам по обе стороны срединного ряда столов, и даже иногда перед каким-то из столов усаживаться. Впрочем, одна девушка-преподавательница имела под пуританской – под горло – серой кофтой великолепную грудь, а одна дама далеко пост бальзаковского возраста носила на голове прическу типа «куст сирени»… К девушке Ружин, вопреки обыкновению, ни грамма не воспылал, объяснения чему потом никогда найти не мог, ибо она была еще и конкретно миловидна.
«Между прочим, если Король-невидимка – тоже дама, то мущинка-то здесь, похоже, только я один», – подумал Ружин и двинулся в сторону смежной комнаты в проем без двери, ибо за ним могло быть рабочее место только завкафедрой.
Он ошибался. Да – комната эта была небольшой, но на две, нет, три головы незаставленней общей залы. Здесь была даже какая-то офисная зелень и прочие фикусы. Здесь вкусно парфюмировал полированной столешницей лишь слегка тронутый белой бюрократией стол начальницы. Да, именно за ним почти жеманно сидела она.
Но здесь же стояла женщина почти правильной фигуры сорокалетней дамы, хотя с таким фантастически массивным курдюком, который бывает разве что у аниматоров Микки Маусов в торговых центрах и то, как знаем, из ваты. Маленький офисный столик подле нее не оставлял сомнений, что это именно ее рабочий стол.
Завкафедрой маркетинга и рекламы удивленно вскинула брови явлению Ружина и взяла с места в карьер:
– Андрей Васильевич! Я же вам по телефону объяснила: у вас две пары деловой этики в неделю, расписание на стенде перед кафедрой.
– Ну, понимаете, в учебниках моей дисциплины – там столько тривиального, я бы хотел добавить такого, филологического, что ли, подхода….
– Конечно, конечно! Вы ведь профессионал! Идите, работайте, Андрей Васильевич…
В апреле 2006-го Бедобабин сказал: «Поздравляю вас, а вы поздравьте нас! С нового учебного года кафедру связей с общественностью открываем точно! Москва дает добро!»
В мае Бедобабин сказал: «Вас нужно утвердить на ученом совете!»
В июне вызвала уже декан МЭО Наталья Степановна:
– Андрей Васильевич! Ученый совет утвердил вас, и будем подписывать приказ, чтобы вы начали не с 1 сентября, а пораньше.
– Почему?
– Ну что вы! Это же новая кафедра. У вас же пока, у вас, завкафедрой! – даже стола своего сначала не будет. Нужно мебель закупить, папки для бумаг, урну в конце концов! Лаборанта найти. А по учебным планам, знаете, сколько работы будет, по нагрузке…. Кстати, вы в курсе, что вначале все, повторяю, все преподаватели у вас будут приходящими, то есть почасовиками. Вы что, 1 сентября их начнете искать?.. Так! И всё, всё – только с моей помощью!.. А я, хоть и беру летом всего недельку, выхожу из отпуска… Та-ак…
«Ну, влип»! – подумал Ружин.
– …Этим летом я выхожу 5 июля. Всё, решено. С пятого июля вы – заведующий-организатор кафедры связей с общественностью!
– Спасибо.
– Так. Еще на минутку задержитесь…
Глава пятая
С определенного момента жизни в нас пропадает всякая охота и философствовать, и иронизировать. И даже радоваться чему-то. И даже чему-то печалиться.
Так подумать Андрею Васильевичу Ружину еще только предстоит. Но уже очень скоро.
А пока! Живи да радуйся! Да иронизируй над кафедрянской жизнью бывшей своей, теперь – чужой кафедры маркетинга. Философски отнесись к мрачным прогнозам о начале новой жизни.
И впрямь! Чего сутулиться раньше времени?
Ружин выпросил у жены благопристойный объем под хороший ужин. Употребил. И заснул сном младенца, даже не попросив у мамочки сказочку на ночь.
Это было 15 июня. До 5 июля оставалось 20 дней. Точнее – 18.
Но – боже мой! – сколько событий произошло за эти 18 дней!
На следующий же день Ружин сказал – сразу Карпову, минуя Яшина, что так и так, поэтому он увольняется. Карпов отреагировал спокойно, только просил доделать буклет для областной прокуратуры.
Тема там, действительно, была мутная. По вине капризного заказчика. Прокурорским сделали суперские фотографии. Распечатали бесплатно отпечатки с файлов. Но вот им не понравилась самая клеевая фотка. Где запечатлены были – в отутюженнейшей форме! – умопомрачительная помощница прокурора-брюнетка и умопомрачительная помощница прокурора-блондинка вместе взирающие, в рабочем кабинете, конечно! – в объектив. Почему не понравилась – не объяснили. Народ особенно не гадал, выдвинул самую примитивную версию – обе главные соски Самого. Не захотел делиться с народом самым сокровенным. Сделали фотосессию в самых багровых тонах. Опять не понравилась. Пересняли всё супернейтрально. Теперь не подписывают буклет целиком. Вот уже вторую неделю. А файлы в типографию нужно было сдавать еще вчера.
– Андрюша, ты же на пару с Егором ведешь этот проект, разберитесь до конца, пожалуйста! И иди в свой нархоз!
…Через пару дней Андрей сидел на скамеечке на площади Славы (народная шутка юмора – площадь Слава Богу, ибо рядом с Домом радио, давно стоявшим на площади Славы, вечный Этогородский губернатор возвел православный суперхрам).
Чирикали воробьи и ворковали голуби. Ничто не предвещало беды.
И тут Ружин нутром почуял, что кто-то на него пристально смотрит. Чуть поодаль, чуть сбоку стояла, щурясь на закатном солнце… как же ее зовут? Ей было где-то за 30, когда Андрей впервые ее увидел, а было это ровно в тот год, когда они поселились в муниципальном общежитии и Андрей каждый раз ходил с женой на Центральный рынок таскать авоськи. Еще была у него такая дурная привычка, каждый раз помогать ходить жене на рынок. Жена быстро перезнакомилась со всеми более-менее достойными продавщицами Центрального рынка… Эта торговала там…
– Андрей, всё вспомнить меня не можешь? А сколько раз ко мне занять червончик забегал? И чтобы жене не говорила.
– Ну пару раз… – Ружин ответил спокойно, но жаба стыда от стреляния на опохмелку одна из самых липких.
– Пару раз!.. Да Катя я, Катя! Из рыбного отдела.
Она уже сидела рядом. От нее сладковато пахло.
– Слушай, ты еще там на доцента, что ли, сдавать хотел.
Ружину стало ее жалко.
– Я хотел защитить кандидатскую диссертацию.
– Защитил?
– Да. Я – кандидат филологических наук.
– Поздравляю.
– Спасибо.
– Слушай, ты можешь меня немного проводить? До Комсомольской.
Ружин сам не понял, как оказался у нее дома. В пятиэтажке недалеко от Дома радио, на кухне, немного замороженный, но уже с сигаретой.
– Вот это такая штука, итальянская, кажется, знаешь, такая прикольная, это и не настойка, и не ликер, и не коньяк, а вот там и коньячка чуток, и сладенькая немножко, и даже укропчиком немножко. Да?
– Нет ну вещь замечательная, конечно.
Ружин говорил себе, внутри себя, что ничего не происходит. Что он еще чуть-чуть пригубит – и домой. Что дома сразу скажет жене, что видел женщину с рынка, помнишь, стояла в рыбном, с полгода назад пропала: в городе ее встретил, она теперь оптовик, привет тебе передавала. Ну, немного приврет, что она говорила еще, что, если захотят, то могут иногда по оптовой цене кету да горбушу брать, телефон оставила…. Так, а запах спиртного? Что я, с нею, что ли, пил?.. Не-не… Просто надо молчать….
– Андрюша, я там в ванной замачивала, быстренько состирну. Без меня не пей, ладно?
Он закурил.
Она вернулась действительно быстро, но была уже не в джинсах и блузке, а в синем шелковом халатике. Стояла рядом со столом. Не садилась. Ничего не говорила. Он поднялся. Встал рядом. Его рука, словно отдельное от тела существо, легла ей на бедро. Ощутила шелк. Скользнула под него….
– Мужчина, что же вы делаете?!
Литература, к сожалению, не способна передавать голосовые интонации…
– Андрей, ну я должна вначале что-то как-то настроиться… Пойдем в комнату, давай медленный танец.
Но в комнате он сразу бросил ее на диван, они быстро оказались нагими. Он стал брать ее быстро-спортивно… Но вдруг понял… А на самом деле… А на самом деле это она берет у него, безвольно лежащего на спине, берет зло, жадно, хищно. Он даже не видел ее лица: она коротким взмахом, ребром своей ладони скинула себе на лицо свои длинные волосы.
Он мгновенно, бурно сконвульсировал.
Они оделись только чуть медленнее, чем раздевались.
– Значит, так, Андрей, – сказала она, как только закурили. – С мужем я развелась, ты знаешь. А вот чего не знаешь, так это то, что эти приходящие ёхари меня так достали! Алкаши проклятые…. Ты выпивающий, но ты… Но – ты нормальный. Я хочу тебя, и ты мне должен. Не деньги, ты понимаешь, совсем не деньги. Ты будешь ко мне приходить. Когда я позвоню. Ты сам не сможешь от этого отказаться… И потом ты знаешь, что я в любой момент могу всё рассказать Ире, и она…
Он медлил только секунды три. И размашисто вмазал ей открытой ладонью.
– Кандидат, – сказала она, когда он уходил.
Литература не способна передавать голосовые интонации…
Она размазывала по своему теперь совсем открытому лицу слезу и кровь.