Вот вам и мое выздоровление.
И как только я закончил чтение, у меня смертельно заболело колено.
Не расстраивайтесь, быть сумасшедшим совсем неплохо, мало того, это здорово. Можно совершать разные путешествия. А главное – сострадать. Слышать боль и сострадать. Разве это не счастье? Может быть, в отличие от меня, Вам удастся заплакать?
Вся беда моя в том, что я не умею по-настоящему плакать. А значит, не умею оплакивать. А оплакивание – лучшее из лучших средство.
А у Вас получится.
Прерываюсь, меня приглашают на процедуры.
Можете себе представить, теперь большой войны уже не будет никогда. А помните, как нас пугали ею в детстве?
Все.
Ушел.
Итак.
Окончить жизнь самоубийством можно тысячами способов.
Одним из наиболее привлекательных, на мой взгляд, является следующий. Руки опускаются в таз с горячей водой, и содержатся в нем до тех пор, пока не остынет вода, а вместе с нею и ваше тело.
Привлекательным этот способ мне кажется потому, что в нем есть некоторая изысканность. В нем присутствует какая-никакая игра ума.
Большинство же широко использовавшихся в практике Палат способов, как правило, не имеют ничего общего ни с искусством Стиля в целом, ни с Бальмонтом в частности.
Не думаю, чтобы вам было приятно, когда бы вы узнали, что Ваш брат, пусть и сумасшедший, но все же немного Ваш, был найден болтающимся в петле с вывалившимся языком.
Бр-р-р!
Даже «съеден в лесу заживо комарами» – и то получше. Все же есть в этом некая игривость, согласитесь. По крайней мере, у кого-нибудь, да вызовет улыбку.
Но нет, все это грубо.
Все это не для нас с Вами.
Когда необходимость ухода из жизни стала очевидной.
Думаю, что уже достаточно дал Вам понять, что подобное предприятие, с последующим подробным изучением, как бы извне, всех обстоятельств Вашего падения, и внедрения в ситуацию с целью ее исправления – единственный способ спасти Вас.
Вы думаете, что я не знаю, какой это грех?
Вы думаете, что мне очень хочется совершить его, чтобы потом поджариваться на сковородке?
Кстати, я даже знаю, как она выглядит.
Ее модель есть у Аглаи.
Аглая знает, что это за модель и, практически, никогда не пользуется ею. Всем врет, что на этой сковородке блинчики подгорают.
Хитра, матушка.
Но Вы не тревожьтесь за меня, милый Стилист.
Из всякого положения есть выход.
Кстати. Зарубите это и у себя на носу.
Но об этом у нас вскоре будет возможность поговорить, ночи зимой долгие.
Кстати, под каким одеялом вы спите?
Я предпочитаю ватное, шитое лоскутами, в пододеяльнике.
Всю жизнь мечтаю о таком, но никак не удавалось заполучить.
Уж вы подготовьтесь к моему явлению.
Шучу.
После того. Как я избавился от болезни, у меня все время хорошее настроение.
Но, стал болтливым.
И это уже замечено.
Надо бы немного успокоиться.
До скорой встречи, любимый брат!
Не пейте малинового вина.
Оно отравлено.
Вот видите?
Опять шутка на язык напросилась.
Как, однако, весело готовить самоубийство!
Ваш будущий доктор.
P. S. Надо бы, покуда еще не настал час, перечитать клятву Гиппократа. Подозреваю, что Вы то ее уже подзабыли?
Предвкушаю нашу встречу!
Наговоримся!!!
Спешу.
Меня приглашают на беседу.
Мною, как будто, недовольны.
Договорился.
Жму руку, и, одновременно, усаживаюсь в глубочайший книксен.
Ваш здоровый брат, на грани большого счастья.
P. P. S. Привет Вашей ленинградке. Просите ее не умирать до моего появления.
Письмо десятое
Поговорим о любви.
Любовь, вот что я, в ожидании встречи с тобой, при всевозможных приготовлениях перед тем, как мне будет сообщено решение, совершенно упустил из вида.
Любовь – вот чего не познал я в прожитом пространстве.
Я имею в виду не ту любовь, о которой слагают оды. Та любовь мне знакома. Я пресыщен ею. Мало того, иногда мне кажется, что сам я создан не из белка и желтка красного цвета, а из этой самой любви.
По этой причине мне и идет военная форма, особенно костюм железнодорожника. Самый лучший мой костюм!
Любовь, что не познал я – другая, плотская. Любовь, похожая на стыд и пытку одновременно.
Я узнал о ее существовании от одного глухонемого, что подсунул мне однажды на перроне удивительную коллекцию фотокарточек, на которых очень красивые актеры и актрисы изображали все это.
Как жаль, что я не актер – подумалось мне тогда.
Вот почему актеры так загадочны и притягательны – подумалось мне тогда – они знают то, чего я не знаю, умеют то, чего я не умею, и нисколько не стесняются при этом.
А могут вот так простые люди, не актеры? – подумалось мне тогда.
Оказывается, могут.
Меня очень скоро просветили на этот счет путники.
Им было весело просвещать меня на этот счет, им нравилось говорить на эту тему, они думали, что я валяю дурака.
А я, верите ли Вы мне, почтенный Стилист, и на самом деле не все знал. А, точнее, ничего не знал. И когда первый раз увидел фотографии, даже испугался. Сам не знаю, чего я испугался, но ощущение было такое, как будто я столкнулся с чем-то огромным, очень и очень важным, от чего можно сойти с ума, если на минутку, хотя бы на минутку представить себе, что ты – один из тех самых актеров.
Вскоре мне было запрещено думать об этом.
Но с этим, как выяснилось, не так то просто бороться.
Тогда я стал великим грешником.
Единственное, что утешало меня, так это мысль о том, что я – не один такой.
Мало того, казалось мне, есть грешники и похлеще моего. Те, что не просто рассматривают фотографии каждый день, и по несколько раз в день, преодолевая стыд и какое-то дивное волнение, но пытаются подражать актерам, наверняка играя плохо, причиняя себе и окружающим массу неудобств и вселяя в родных, у кого они есть, разумеется, ужас.
Так было.
Теперь, когда я уже в возрасте и развращен множеством знаний в этой области, когда многие мои рассуждения тех лет кажутся мне даже наивными, я, разумеется, по-другому смотрю на вещи. Но стоит мне вспомнить меня тогдашнего, волнение охватывает меня.
Как и теперь, когда я пишу эти строки.
Так и было.
Никто не верит мне.
Да я уже давно и не рассказываю никому об этом.
Да и нет никого вокруг.
И вот какая мысль пришла мне в голову.
Мне нужно полюбить кого-нибудь.
Не думайте обо мне дурно, дорогой Стилист. Но после того как я перейду в новое качество, Вы знаете, что я имею в виду, у меня уже не будет такой возможности.
Я должен пасть!
Знаю, что не буду прощен никогда, но что-то во мне требует этого неумолимо!
При этом самое отвратительное в замышленном мною предприятии заключается не в самом процессе, а в том, как я стану примерять к оболочке своей партнерши ту или иную персоналию.
И как я буду выглядеть при этом.
Что станет с моим дыханием?
Что станет с моим сердцем?
Что станет с моими глазами?
Что станет с моим ртом?
Как станут непроизвольно шевелиться мои губы?
Ибо все это – нехорошее, нехорошее.
Дурное.
Дурное.
Почему, не знаю.
Но с этим знанием, мне кажется, я родился.
Мы все, мне кажется, рождены с этим знанием.
Неужели Адам и Ева…
Простите, простите, простите, простите, простите, простите, простите.
Я двинусь дальше.
Я, раненый мыслью заяц, двинусь дальше.
Зайцы – красивые и храбрые животные.
И стану рассказывать Вам все.
Письмо потом можно и сжечь, хотя, как видите, пишу я его на самом лучшем из оставшихся бланков.
Так мне будет легче.
Пункт примеривания персоналии к оболочке прошел неожиданно безболезненно для меня.
Точнее, его и не было.
Как только я принялся рассказывать Вам о своих переживаниях, персоналия возникла сама по себе.
Плохо.
Плохо.
Чудовищно плохо.
Но это она, Юлька!
Прости, Женечка Хрустальный.
Я – лучше бандитов, это очевидно, и я знаю дорогу к ее дому!
Мне даже показалось на какой-то момент, что она и есть одна из тех актрис, только, по какой-то непонятной и необъяснимой случайности, она оказалась за кадром.
Я же видел ее после бани.
Она выглядит точно так же как и те актрисы.
Ошибки быть не должно.
Но как я предложу ей то, что надобно предложить?
Откуда во мне возьмется столько смелости?
А нужна ли здесь смелость? Ведь, судя по рассказам путников, это – такая же обыденная вещь, как, предположим ужин.
Речь идет, естественно, о сытном ужине, быть может, с баночкой сайры и, может быть, даже и с вином.
Только бы не водка!
Водка смертельна для меня.
А может статься, обойдется и без спиртного?
Ах, когда было бы так!
Но как я предложу ей то, что надобно предложить?
Должен же быть какой-нибудь выход из глупой этой ситуации?
Вот – я уже нахожусь в падении.
Человек, который еще недавно сорвал стоп-кран, и самостоятельно победил болезнь, думает о такой ерунде.
Но почему это не кажется мне ерундой?
Говорю «ерунда», произношу вслух «ерунда», записываю «ерунда», а по ощущениям – совсем не «ерунда», и даже наоборот.
Ну и пускай себе засмеется.
Что, разве никто не смеялся надо мной?
Да и она тысячу раз смеялась!
Главное, что после этого унижения я заполучу любовь!
Падение.
Почему меня не останавливают?
Вот уже и ночь.
Намерен уснуть без таблеток.
Завтра, в крайнем случае, послезавтра мне будет сообщено решение.
И не спрашивайте.
Не хочу говорить.
А мне и не нужно будет говорить ей ничего!
Времени – двенадцать часов, сорок семь минут, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать секунд.
Не нужно будет ничего говорить!
Какая ясность в голове?!
Никогда еще не было такой ясности в голове.
Вот уж, не повезло Вам, уважаемый Стилист с собеседником. Шизофреники, как правило, народ тихий, смирный. Сидят себе, преимущественно, дома. И письма у них спокойные, философские, без похождений.
А мне, вот, не сидится.
Беспокойный я человек!
Беспокойный, а теперь еще и падший.
Еще одна трагедия для горячо любимой мною Вашей матушки.
Еще один падший человек.
Вы и я, оба – падшие.
Еще ничего не случилось, а я уже чувствую, как семимильными шагами приближаюсь к Вам.
Ничего удивительного, когда-то в детстве мы были братьями!
Быть падшим – совсем не плохо. Главное – не вспоминать о том, каким ты был до падения!
Я уже одет.
Какая метаморфоза!
Я уже оделся, причесался, и с волнением сообщаю Вам об этом.
Какие метаморфозы!
Я только что смотрелся в зеркало и не узнал себя.
В костюме железнодорожника, в нем же я и Вам явлюсь, долгожданный Стилист, почему бы доктору не быть в костюме железнодорожника (?), не в халатах же они ходят на вызов (?), как видите, я помню о главном, в костюме железнодорожника я неотразим!
Именно в эту пору суток.
Я же видел себя в этом костюме только днем.
Днем красота блекнет.
Мне легко.
И знаете почему?
Черта с два встал бы я с постели, так бы и прокрутился до утра.
Я был отпущен.
Правда, при этом прозвучало «на все четыре стороны», но беззлобно как то.
Как-то покойно.
Как будто, то, что должно случиться, и должно было случиться.
Как будто, другого развития событий и не предполагалось.
Какая ясность в голове!
Всего лишь новый костюм. А какая метаморфоза?!
Отчего бы и не поговорить о метаморфозах?
Нечего спешить.
Надобно успокоиться.
Ничего страшного не происходит.
Метаморфозы, мудрый Стилист – неотъемлемая и едва ли не главная составляющая нашего существа.
Я прочел это в Ваших новеллах, где я мог притронуться к ним, почувствовать их биение.
Ах, как объемны и живы они у Вас!
Полагаю, что Вы не менее моего приблизились к природе, и именно природа выучила Вас такой восприимчивости.
Разве то, что крутится у меня теперь в голове и не дает мне покоя – не природа?
Разве состояние Ваше, когда вы любуетесь жирафом или мертвецки пьяным лежите на земле, а потом приходите в себя, открываете глаза и видите небо – не природа?
Вот я – в костюме.
Что такое со мной?
Метаморфоза.
А что же это такое?
В чем сила превращений?
Отчего так волнуемся мы, наблюдая их во сне или наяву?
Суть, как мне кажется, в нашей греховности.
И волнение это возрастает с годами, то есть в соответствии с накоплением опыта, читай «с накоплением грехов», ответственность за которые в той или иной степени чувствует каждый, даже, по мнению окружающих, самый, что ни на есть, безнадежный человек.
Страх перед неминуемым наказанием заставляет нас обращать внимание на то, что, к примеру, на смену холодной, кажущейся нескончаемой, зиме приходит теплая весна, а после изматывающего, душного лета непременно наступает прохладная, полная философий и воспоминаний, осень.
Вот, кажется нам, даже в природе боль сменяется облегчением, так и в нашей жизни изощренность расплаты заменят чистота, духовность.
Мы вернемся в легкое детское состояние беззаботности и сможем вновь совершать сладкие свои грехи.
Ритмический рисунок метаморфоз для каждого свой.
Здесь, представляется мне, все зависит от темперамента наблюдателя.
Притом темп прямо противоположен темпераменту.
У человека флегматичного, более склонного к созерцанию, превращения следуют одно за другим.
Напротив, для человека с ускоренным мышлением, зачастую рассеянного и невнимательного, метаморфозы редким своим явлением могут вызвать ощущение полной неожиданности, чуда.
Это – не истина, это – скорее тенденции, которые мне теперь очевидны.
В тот момент, когда та или иная метаморфоза вытесняет другие впечатления человека на второй план и занимает главенствующее положение, она совершает определенную работу, способную изменить даже внешность наблюдающего. Мне думается, что во многом под воздействием превращений у людей появляются седые волосы, морщины, меняется цвет лица, наклонности и так дальше.
Разительно переменившийся объект инородного вмешательства в свою очередь оказывает влияние на окружающих, вспомните близких знакомых, не видевших друг – друга добрый десяток лет. Каждая подобная встреча – этап в бесконечном процессе взаимных превращений, именуемых Вами эволюцией.
Вот почему питомцы и их хозяева так схожи между собой.
Вот почему встречаются люди, напоминающие рыб, орлов и т. д.
Метаморфозы величественны.
Погибни все живое, они останутся, и будет продолжаться их движение в ожидании нового наблюдающего.
С раннего детства метаморфозы сопровождают нас, предпринимая новые и новые попытки обратить на себя внимание.
Вспомните – Не пей водицы, козленочком станешь.
Вспомните что угодно из серьезных произведений, вспомните «Аленький цветочек», «Маленького Мука».
Метаморфозы пронизывают большую часть сказок и являются той школой, по окончании которой мы уже воспринимаем их как данность.
Многие из нас остаются глухими к предупреждениям и пророчествам метаморфоз до самой старости, и тогда только, у зеркала, когда метаморфозы кричат о грядущей смерти, обращаются к своему детству и вспоминают все, но уже ничего не могут переменить в себе – жизнь позади.
Есть только ослепительно красивый мужчина в костюме железнодорожника.
Знали бы Вы, досточтимый Стилист, как я нелеп в нем.
Вот теперь я сниму его и лягу в постель.
Спокойной ночи.
Спокойной ночи.
Спокойной ночи.
Как я мог променять все это, все эти свои умозаключения…
Завтра будет очень трудный день.
Вот, кажется, глаза таки закрываются.
Спокойной ночи.
Назад пути нет.
Прощайте!
Прощайте навсегда!
Ухожу на войну!
Надо бы переживать, а я радостно волнуюсь!
Если бы все железнодорожники волновались, поезда не следовали бы по расписанию.
Интересно, а падал ли в своих мыслях Женечка Хрустальный?
Нет, думаю, что нет!
А. Может быть, это и сгубило его?
Надобно будет подумать над этим, если вернусь.
Если вернусь тем же.
Но, так не бывает!
За все нужно платить!
Готов платить!
В путешествии этом главное – не отвлекаться.
Буду прокручивать в голове сюжеты с фотокарточек.
Если что-нибудь забуду, подсмотрю.