От этих слов наш путешественник встрепенулся, – Да, да, конечно, – вскочил и был таков. Отчего-то страх сменил мучительный стыд. Андрей Сергеевич даже покраснел.
***
Валентина!
Я не вижу ни малейшего смысла в том, что ты ушла, равно, как не вижу смысла и в том, когда бы ты осталась.
Пишу плохо не потому, что волнуюсь, а потому, что мне совершенно, то есть абсолютно безразлична ты, равно как и все окружающие тебя, равно как и окружающие меня люди, если то, что называется людьми можно так назвать. Ибо им в точности также все равно. Такие настали времена, Валентина.
Ибо эмоции кончились, и кончились вдвойне по причине того, что назвать эмоциями то, что принято называть эмоциями, к эмоциям не имеет никакого отношения.
Пишу плохо и витиевато, но ты поймешь, меня, если захочешь, хотя прекрасно отдаю себе отчет в том, что понимать здесь нечего и незачем.
Я продолжаю проживать свою жизнь, хотя какая это жизнь? Если вдуматься, человек, Валентина, в чем я убедился, это такое дивное существо, что, сколько его не корми, сколько его не гладь по головке, сколько его не утешай, будет говорить и действовать не сообразно каким бы то ни было установкам и правилам, и не вопреки, что напрашивается, но неизвестно для чего. По воле, так сказать, склизких волн обстоятельств, приготовленных неизвестно кем.
Исходя из вышеизложенного, жизнь не то, чтобы прекрасна, скорее сумрачна и задумчива. И это я готов повторять раз за разом хоть самому себе, хоть с трибуны, хоть на смертном одре.
***
Вольная, но практичная женщина Виктория Молот догадывалась, что она проститутка, но от этого ее желание успешно выйти замуж не убывало. Потому что это в прежние годы, годы ханжества и тщедушия, слово проститутка несло в себе ярко выраженное негативное звучание. С наступлением всеобщего просветления и вдохновения, всякое понятие наполнилось жизнью, во всем ее многообразии, и обрело вполне разумный вид. Так что ничего удивительного в мечтах Виктории не было. Мало того, с учетом приобретенных ею специфических умений и трезвому взгляду на жизнь, ее шансы, в сравнении с довольно наивными представительницами постных профессий, выглядели более предпочтительными.
Тем не менее, время шло, а предложений как-то не следовало. Становилось очевидным, что без привлечения метафизики предвкушение брака может затянуться. И Вика, согласно рекомендации уже создавшей к тому времени крепкую семью подруге, в недалеком прошлом такой же вольной и практичной женщине Жанне Жимкиной, отправилась к пожилой цыганке Ляле Геннадьевне, дабы та погадала, а, по возможности, и нагадала ей женского благополучия. Желательно сорока лет от роду, смирного и при деньгах.
Гадание незамедлительно выявило короля червей. Радостное событие должно было произойти буквально со дня на день. Промелькнула мысль, стоило ли вообще ходить к пожилой цыганке Ляле Геннадьевне, когда, судя по всему, червовый король уже навел стрелки на брюках и выбирает или не выбирает галстук в тон?
Это случилось в среду вечером. Уже стемнело, когда Виктория вернулась домой. После встречи с неведомым у нее разболелась голова, и она, приняв таблетку аспирина, сразу же легла спать.
Четверг и пятница прошли впустую. У любвеобильной женщины стали возникать некоторые сомнения.
Желанный стук в дверь раздался в субботу, что-нибудь около шести утра, когда не только Виктория Молот, но вообще все спят. Стук был столь нелепым и неожиданным, что мысль о счастье, не приходя в сознание, повернулась на другой бок и засопела аки ёж.
Хозяйка, обращаясь скорее к себе, нежели к невидимому визитеру, прошептала кто? и собралась было зарыться с головой в жаркую утробу пухового одеяла, но тотчас получила новую, уже настоятельную дробь. Только тогда озарение осветило всю комнату. Кажется, даже бесплодная лампочка вздрогнула и высунула на мгновение свой ядовитый язычок.
– Иду, иду! – уже в пути, покрывая себя настырно летящим прочь халатом, запела мечтательная женщина.
– Иду, иду! – уже в пути внезапно прорезавшимся фальцетом запела мечтательная женщина.
– Иду, иду! – уже разверзая врата судьбы, все еще пела мечтательная женщина, пока не увидела визитера, и звук ее спиралью вернулся в окончательно пробудившееся горячее нутро ее.
Перед ней по пояс в кресле, в точности как на карточном изображении, восседал настоящий червовый король, облаченный в соответствии с традицией азартных игр.
Виктория, настоящая кисейная барышня, погрузилась в обморок.
Преувеличение.
Ослепительно побледневшая Виктория рухнула на пол и рассыпалась на тысячи мертвенных мошек. Так штукатурка отваливается от стены.
Виктория растянулась на полу, грохотом своим вполне оправдывая свою фамилию Молот.
– Ну, что же? Следовало ожидать, – прокомментировал встречу король.
– Как же это вы так неловко, мамочка-любочка, – прокомментировал встречу король, а трамвайчик за окном, брякнув невидимой мелочью, выдал вольтову дугу.
Вот такая история.
***
После того, как Продин покинул общество нашего героя, в душе Андрея Сергеевича поселился вакуум.
Похоже, в моей душе поселился вакуум, подумалось нашему герою
Похоже, я чересчур настроился на своего попутчика, и впал зависимость от него, подумалось нашему герою.
Похоже, я чересчур настроился на новое, и теперь всякий раз буду растворяться в людях, даже случайных путниках, подумалось нашему герою. Так и до болезни недолго.
А какая от этого может приключиться болезнь? Всякая. Выбор огромен, подумалось нашему герою
Похоже, дороги назад, всё одно, нет, подумалось нашему герою.
Стиснуть зубы, зажмуриться и, единственное, с Божьей помощью, двигаться наугад. Так надежнее.
Так безопаснее.
Так неприметнее.
У Христа за пазухой наблюдения и выводы точнее.
С этими мыслями Благово самым решительным образом вывел себя из купе и свернул налево.
И голову повернул налево, сделав не более трех шагов.
И встретился взглядом с необыкновенным стариком, который, во всяком случае, так показалось, Андрею Сергеевичу, поджидал его именно. Необычность старика заключалась в том, что он самым неестественным образом вращал глазами. Некоторое время сидит спокойно, потом вдруг вытаращит глаза и, помогая всем телом, повернет их по часовой стрелке. Затем снова не шелохнется некоторое время.
Веретено, подумалось нашему герою.
Вот так даются имена и прозвища, подумалось нашему герою.
Однако, если бы не обстоятельства жизни, быть мне насмешником, подумалось нашему герою.
Хотя никакого презрения во мне нет, равно, как и смеха пустого.
Вот так живешь, и не знаешь, может быть, давно уже у тебя за спиной шествует какое-нибудь прозвище или кличка, подумалось нашему герою.
– Далеко путь держите, мамочка-любочка? – поворот глаз.
– Простите? Вы ко мне обращаетесь?
– Вот уж не знаю, кто к кому обращается. Вы уже полчаса стоите как вкопанный и рассматриваете меня, – голос у старика горький и скрипучий как дверь в преисподнюю.
– Полчаса?
– Да уж не меньше, – старик смеется.
Уж лучше бы он не смеялся. В ответ на смех этот в затылок Андрея Сергеевича ударяет ядовитое гусиное шипение.
Однако этот старик – еще тот старик.
Что делать?
Ну, да решено, плыть по течению.
– Да вы входите, не стесняйтесь, вдвоем веселее. Справедливости ради, был у меня попутчик, выбросился минут тридцать тому назад.
– Как выбросился?
– Как нынче выбрасываются с поездов? Пива захотелось. Не мог дождаться станции.
Некрасиво. Очень некрасиво. Не солидно, знаете. Не понимаю таких людей. Нет, не тех, что выпивают. Выпивают все, только некоторые это делают с душком, мамочка-любочка. Подонки. Любят настучать или оговорить. В особенности лакомятся кровью тех простачков, что пьют доблестно, на миру, как говорится. Так вот простачков я как раз не осуждаю, мало того, в известной степени симпатизирую им. В то же время я не перевариваю людей поспешных. Всем хочется своего часа счастья. Разве мне не хочется или вам? И счастье явится. Еще как явится, мамочка-любочка! не сотрешь, но… в назначенный час. Ни минутой раньше, ни минутой позже.
Не раздумывали над этим? Так это же надобно знать! Все беды человечества от торопыг! Эволюции, революции, геноцид, суицид и прочая белиберда.
А прыгать из вагона прежде времени – это не уважать законов мироздания!
– Разбился?
– Упаси Бог! Зачем же ему разбиваться? Справедливости ради, пьяненький он был, это – точно. Однако пьян, да ловок. Есть такие люди. Победители. Я их победителями называю.
Справедливости ради, все мы в какой-то степени победители. Не согласны со мной?
– Даже не знаю.
– Это оттого, что вы молоды. Но это – пройдет, – смех, гусиное шипение в затылке, – Это довольно скоро пройдет. Оглянуться не успеете.
– Все же как-то странно.
– Ничего странного. Вот вы куда следуете?
– До Суглоба.
– Чего вы там забыли?
– Там у меня родственники.
– Ну, это ваше дело. Так вот, мамочка-любочка… как вас звать?
– Андрей.
– В моей молодости поезда даже ход не замедляли, и все мы, ваши ровесники, прыгали. Да как прыгали! И, заметьте, у каждого из нас когда-то это было впервые. Притом, на моей памяти никто ног, рук не ломал, но, справедливости ради, тогда и воздух другой был, и мысли другие.
Мы буквально все стремились. Тем только и жили. И чрезвычайно радовались притом. Радовались всему. Буквально.
Спроси меня сейчас – как ты провел свою юность? отвечу незамедлительно, в радости. И голодали, и болели, и умирали, но жили в радости. Даже уже мертвыми. Что может быть прекраснее?
А в Суглобе вам делать нечего. Вас там сглазят и заговорят, если вообще вы там кого-то найдете.
А, может быть, час счастья уже миновал? Не исключено.
– Почему вы сказали, что мне не нужно в Суглоб??
– А вам что там делать? Вы же молодой человек. Вам расти и летать надобно, мамочка-любочка. А вы что же? На печь? простите великодушно.
– В каком смысле?
– В самом, что ни на есть прямом. В Суглобе же отродясь бездельники, да недоумки жили. А вы не знали? Про Суглоб легенд не счесть. Если в Суглобе, не приведи Господи, загорелась хата, а хозяин, предположим, отдыхает, он, хозяин этот и пальцем не шевельнет, чтобы огонь остановить. Так и будет лежать, покуда не сгорит вместе с хатой. И не пикнет, ибо лениво ему шуметь-то.
– Насколько мне известно, там народ работящий.
– Где? В Суглобе?! Это вы о подземной фабрике?
– Допустим.
– А кто ее видел эту фабрику-то?
– Да, но…
– Оставьте. Нет никакой фабрики. Вред есть – это да. Это – точно. Потому людей оттуда и не выпускают.
– А что за вред?
– Кто же его знает? Может, хворь, может, яд. Так или иначе, не трижды, четырежды подумайте, мамочка-любочка. Как вас звать-то?
– Андрей Сергеевич. Как Тургенева. Только…
– Точно, как Тургенева. Да вы и похожи на него. Вот немного возмужаете, бакенбарды отпустите. Будете вылитый Тургенев…
Еще один библиофил. Не вызывает сомнений тот факт, что их специально собирали для меня.
– Бакенбарды были у Пушкина.
– Да оставьте же вы, наконец, бедного Пушкина. Убили его уже, и еще раз убили, и еще раз убили, и убивать будут до бесконечности. Я говорю о Тургеневе, неужели не понятно?
– Понятно.
– А вы о ком говорите?
– И я – о Тургеневе.
– Так в чем же проблема?
– Не знаю.
– То-то, что не знаете. «Маскарад» читали?
– Читал, кажется.
– Вот ведь как бывает. И, заметьте – подобные события не редкость.
– Наверное.
– Я вам точно говорю. Просто напросто каждый день такое случается. Если взглянуть, как говорится с высоты Каменного гостя. Грустно все это.
– Согласен.
– Так что вы себя, Андрей Сергеевич, поберегите. Тезка такого человека. Это надобно нести. Согласны со мной?
– Наверное.
– Поберегите себя.
– Да, но…
– Что но?
– В каком смысле?
– В наше время соблазнов много. Вот, вы, наверное, уже о девицах подумываете. А знаете, сколько среди них проституток?
– Да нет же… не то совсем…
– А вы меня не стесняйтесь. Разве я молодым не был? Правда, в наше время их было меньше, но…
– Не то, не то.
– Какой вы теплый, однако? Трудно, трудно вам будет.
– Но…
– Ах, да не слушайте вы меня. Я вам только мешаю. Знаю, да поделать с собой ничего не могу. Наступил, знаете ли, скотский возраст, когда требуха моя желает поучать. А с требухой, сами знаете, справиться очень трудно. Далеко путь держите, мамочка-любочка?
Только после этого вопроса Андрей Сергеевич почувствовал, что вновь обретает себя.
Что же это я навертел в себе? подумалось нашему путешественнику.
Передо мной старенький старичок в беспамятстве. Жалкий и безопасный. А я что же?
– Вы не расслышали моего вопроса?
– Какого вопроса?
– Куда следуете, если не секрет?
– Какой же секрет? В Суглоб.
– Я не ослышался, в Суглоб? – переспросил дедушка.
– Не ослышались.
Старик в последний раз вытаращил глаза, и закрыл их. Сквозь его красноватые щели без ресниц просочились слезы.
– Что с вами?
– Ничего.
– Да как же? Разве я не вижу?
– Стыдно.
– Отчего же вам стыдно?
– Завидую вам.
– Вот уж…
– Вот вы, совсем молодой человек, а уже прямиком направляетесь в рай, мамочка-любочка. А я еще не знаю своего распределения.
– Почему в рай?
– А что же такое Суглоб по-вашему? Атлантида? А, может быть, Гиперборея? Нет, мамочка-любочка, Суглоб есть рай. Эдем, если угодно.
– Хотите со мной?
Слезопад старичка усиливается, – Какой вы теплый, однако, хорошо вам там будет.
– Хотите со мной? – повторил свой вопрос Андрей Сергеевич.
Ответа не последовало. Возникла переходящая в стук колес бесконечная пауза.
Уснул, подумалось Андрею Сергеевичу.
Уснул или умер, подумалось Андрею Сергеевичу.
Андрей Сергеевич приложил ухо к груди старика, нашел мурлыкающее сердце, и, искренне на этот раз, улыбаясь, тихонько вышел вон.
Много ли нужно человеку для душевного благоденствия? подумалось нашему мечтателю.
Однако у старости есть свои неоспоримые преимущества. Их немного, но они есть.
***
Чем отличаются главные события от второстепенных? Можно ли найти ответ на этот вопрос?
Вы скажете – все очень просто. Главные – это судьбоносные события, те, что составляют сюжет нашей биографии. И тотчас назовете, казалось бы, очевидные примеры: первый поход в школу, женитьба, рождение ребенка, развод, повторная женитьба, рождение второго ребенка и прочие вспышки жизни.
Позвольте не согласиться.
В альбомах подавляющего большинства пешеходов буден присутствует этот бесцветный набор фотографий с остекленевшими персонажами.
Возьмите один комплект, другой, третий, сличите их, и вы придете к набившему за десятилетия хоровода оскомину выводу – все люди братья (и сестры). А я присовокуплю – близнецы. Нелепость, потому что на самом деле это – не так.
Следовательно, сюжетец-то – не главное, и, даже, далеко не главное. Главное – деталь. Не то, что вспоминается по требованию, но всплывает из матовых глубин одиночества само по себе, некстати и безо всяких причин.
Это – как у симпатичной, можно даже сказать красивой, и внешне, и в поступках женщины на лице, где-нибудь на веке или на шее вы обнаруживаете пренеприятнейшую родинку. В последующем дама эта окажет вам любезность, выручит вас, а, возможно, даже и спасет. Спасет и пропадет из вашей жизни.
И вот, пройдет время. Нет-нет, да и вспоминаете вы своего ангела-хранителя. Но как? Вспомнится вам благородный ее поступок? глубина ее души? красота ее? Не исключено, но не в первую очередь. Прежде всего, перед вашим внутренним взором предстает та самая родинка, будь она не ладна.
И вот еще. Вы такое за собой замечали и за другими наверняка.
Первое впечатление.
Встретится, бывало, вам или мне какой-нибудь человек. Хороший как будто человек, как позже со всей очевидностью покажут события, однако, в совокупности черт, движений и интонации первоначально покажется он вам неискренним, лукавым, хуже того, опасным. Дальше этот человек следует за вами по жизни, всякий раз доказывая свое искреннее к вам расположение, общность интересов и помыслов. А вы всякий раз при встрече ловите себя на мысли, когда же он, наконец, откроется, проявит истинную свою сущность?
Грех предубеждения. Грех мучительный и жестокий.