Газеты рассматриваемого типа имеют безусловный потенциал для дальнейшего благоденствия, поскольку они заняли весьма выгодное положение между бесплатной рекламной и оплачиваемой традиционной прессой, но зато и войну им приходится вести тоже на два фронта. И в этом они очень амбициозны: Г. Кунис, издатель весьма популярного сегодня «Моего района», уверял, что его газета более качественная, чем «Комсомольская правда», и что бесплатная рекламная пресса будет отмирать, а бесплатная информационная – развиваться. А если это хотя бы приблизительно так, то открываются неплохие перспективы: количество информационных бесплатных СМИ в мире пока постепенно растет, несмотря на то что, помимо многосторонней внутренней борьбы, они вынуждены состязаться в области рекламных предложений еще и с радио, телевидением, Интернетом.
Видимо, чрезвычайно способствуют их успеху мобильность и адресность реагирования. «Ва-Банкъ» распространяется в 29 городах России, а «Мой район», по некоторым подсчетам, еженедельно выходит в 22 вариантах, в каждом из которых часть содержания и/или реклама меняются в зависимости от района распространения: в Петербурге одиннадцать вариантов газеты, в Москве девять вариантов, в Подмосковье два. И точно так же учитывают – на сей раз уже национальную – специфику выходящие во множестве европейских стран «Metro» и «20 Minutes».
В России бесплатная пресса существует уже во всех регионах, но есть и ограничения: она нерентабельна для сельской местности и городов, где основную часть застройки составляет частный сектор. Зато в мегаполисах и даже областных центрах она (в лучшие для себя времена) берется и за решение социальных задач. Так, ивановский издательский дом «Частник» долго выделял изрядную долю полученных от рекламы средств на субсидирование некоммерческих имиджевых проектов – выпуск школьной газеты «Твой чердачок» и молодежной «Я &». В период кризиса основное самоокупаемое издание «Частника» доказало свою устойчивость и вопреки всему выжило, но «социалкой» пришлось пожертвовать. Некоторый урон был нанесен и имиджу.
Яснее ясного теперь, что основной закон рыночной диалектики, по которому за все приходится платить, справедлив и для бесплатной прессы. Ее хозяином продолжает оставаться отнюдь не читатель, а рекламодатель. Подлинно общественные СМИ (Би-Би-Си, к примеру) как раз противостоят коммерческим, но ответно они предполагают совокупное финансирование силами аудитории. А за бесплатный сыр приходится рассчитываться и непрямыми расходами на рекламу, входящими в стоимость многих товаров, и собственным свободным временем. Об этом совершенно справедливо напоминает та же Е. Вартанова. Причем зависимость СМИ от подлинных своих владельцев такова, что, по прогнозам других аналитиков, совсем недалек день, когда издания «сами начнут приплачивать читателю», лишь бы он, а главное – опять-таки рекламодатель от них не отвернулся.
Список рекомендуемой литературы
Андерсон К. Длинный хвост: новая модель ведения бизнеса // URL: http://kdkinst/wordpress.com/2009/09/21
Астафьев К. Безвозмездно, то есть даром!: особенности распространения бесплатных изданий // Журналист. 2011. №2.
Вартанова Е. Теория СМИ: актуальные вопросы. М., 2009.
Грабельников А. А. Средства массовой информации постсоветской России: пятнадцать лет спустя. М., 2008.
Дзялошинский И. М. Современное медиапространство России. М., 2015.
Старченко Д. БЕЗценные материалы: бесплатная столичная пресса – как полигон идей и технологий для газет малых и средних рынков // Журналистика и медиарынок. 2011. №7—8.
Гласность
Располагаясь между цензурируемым и свободным существованием СМИ, гласность – такое же противоречивое явление в журналистике, как и «четвертая власть». Но все-таки более распространенное и менее определенное.
Включив гласность в разряд основных для массмедиа мировоззренческих конструкций, А. Алтунян номинально нашел ей место как будто бы посередине – в окружении двух других: единства (прессы с народом, а его с государством, правящей партией) и плюрализма (выражение в СМИ самых разнообразных позиций). Концентрируя и коротко пока развивая сказанное исследователем, можно предложить такие характеристики. В одном случае жестко руководимая журналистика впаяна во властную вертикаль, и сама тоже внутренне иерархична («Социалистическая индустрия», «Советский спорт», а тем паче любая «районка» не имели права отклоняться от «правдинской» линии). Легко вычисляется и альтернативная, плюралистическая, парадигма: она реализуется в условиях наличной свободы слова – в демократической горизонтали, при равноуровневости, равноправии и рыночной конкуренции независимых средств массовой информации.
Но именно со стратегией гласности у Алтуняна происходит сбой, и неудивительно, что для нее не предполагается собственной структуры: «гласность» почти так же вертикальна, как и «единство». При этом первоочередным аргументом становится булгаринская записка Николаю I от 1826 года, в которой издатель проправительственных газет и журналов советовал в качестве тактического приема допускать определенную толику критики в адрес властей, чтобы вызвать у читателей доверие и с помощью оного успешнее затем «управлять общим мнением». Однако это лишь один из возникавших в истории вариантов гласности – ограниченный, наиболее авторитарный. Есть и иные, в том числе структурно оформленные в виде равнобедренного треугольника.
Постигать гласность уместнее все-таки в ряду более сопредельных с нею, нежели «единство» и «плюрализм», категорий, к каким можно отнести «цензурные ограничения» и «свободу слова». Цензура – это форма тотального надзора, а еще чаще самоконтроля: установленную систему правил большинство авторов дисциплинированно принимает не просто как докучные указания, а как угрожающую данность. А. И. Герцен на многие годы вперед иронизировал: «Не вдруг решаешься передать свои мысли печати, когда в конце каждой страницы мерещится жандарм, тройка, кибитка и в перспективе Тобольск или Иркутск». По выражению одного современного писателя, в подобных обстоятельствах «единственным источником информации является приказ сверху». Цензура представляет собой разрешение на обнародование любого текста (в том числе радийного, телевизионного, а в отдельных странах и сетевого) в целом или в частностях. Поэтому в условиях действия предварительной цензуры абсолютно невозможен, например, прямой эфир.
Понятие «свобода слова», напротив, исключает какие бы то ни было запреты на получение, производство и распространение информации, хотя, как справедливо оговаривался генеральный секретарь Совета Европы Т. Ягланд, это все же «не абсолютное право: оно существует в комплексе с другими правами». В общефилософском смысле свобода предполагает способность субъекта влиять на условия собственного существования, возможность принимать решения самостоятельно, отсутствие принуждения в выборе направленности и способов действия. Свобода – одна из основных человеческих ценностей и человеческих прав, и при этом показательно, что в качестве «критерия всех видов свободы» документы ООН называют «свободу информации». А поскольку «право граждан на свободу слова реализуется прежде всего через СМИ» (О. Лацис), независимость для журналиста сопрягается с добровольными самоограничениями, с социальной ответственностью за полноту, объективность и этичность высказываний. «Свобода слова» – естественное выражение демократии, о чем еще в середине XIX века, обобщая американский опыт, писал французский мыслитель Алексис де Токвиль: «В стране, где открыто признается суверенитет народа, цензура не только опасна, она абсурдна».
Гласность на этом фоне выглядит как полусвобода или недосвобода: по М. Кастельсу, это «постепенная либерализация». Недаром же в периоды ее бытования популярнейшей формой высказывания является «эзопов язык», а поэтам и писателям позволяется говорить на их условном языке больше, чем прямодушным журналистам. Информация в подобных обстоятельствах еще (или уже) не разливается потоком, а направляется в более или менее широкий отводной канал. Основных исторических разновидностей гласностей две: одна относится к эпохам авторитарным, а другая – к переходным. Тайный смысл первой достаточно откровенно обозначил, как мы видели, Ф. Булгарин и не менее цинично развил И. Сталин. Обращаясь к назначаемому редактором «Литературной газеты» К. Симонову, работодатель уточнял: «Она может ставить вопросы неофициально, в том числе и такие, которые мы не можем или не хотим поставить официально <…> Вполне возможно, что мы иногда будем критиковать за это „Литературную газету“, но она не должна бояться этого, она, несмотря на критику, должна продолжать делать свое дело».
В подобном варианте гласность – это свобода весьма умеренная, разрешенная, цензурно дозволенная, и еще она – выборочная и выставочная, лишь укрепляющая строй. То, что послевоенная писательская медианиша была не капризом вождя, а проектом хорошо продуманной политики, подтвердили наследники Сталина, которые в годы застоя сделали «Гайд-парком социализма» то же самое издание. Информационный процесс продолжал оставаться дозированным и управляемым, а «Литературка» выполняла тогда функции клапана, регулировавшего давление в котле, изредка выпускавшего пар скрытого общественного недовольства «отдельными недостатками».
В периоды переходные гласность тоже нередко даруется сверху, но, как правило, новой властью, противопоставляющей себя предшественникам и декларирующей готовность к переменам. При этом действовать руководство может и непоследовательно, с отступлениями, что наблюдалось и при Александре II, и при Хрущеве. Однако поскольку гласность в начале их «оттепельного» правления была не хитроумным приемом, а продемонстрированным принципом, его в качестве лозунга с энтузиазмом и широко подхватывала сама пресса. И в этом была, к примеру, существенная разница между «Известиями» Аджубея и «Новым миром» Твардовского. Уже собственными усилиями публицисты стремились раздвигать границы возможного, а с наступлением «заморозков» несколько обиженно даже отстаивали частичную независимость. Своими настроениями СМИ, ощущавшие себя тогда «четвертой властью», заряжали население, с надеждами ожидавшее светлого будущего. Возникал некий паритет между государством, обществом и журналистикой, который я и предложил бы структурно изображать в виде равнобедренного треугольника.
Но равновесие не бывает долговечным. Гласность – обязательно компромисс, рано или поздно разрешаемый в ту или иную пользу. Собственно, векторов развития в переходные периоды у гласности опять-таки два: восходящий и нисходящий. В первом случае такой лозунг выбрасывается правящей элитой вынужденно, в обстановке усиливающегося недовольства жизнью со стороны складывающегося гражданского общества. Однако, начиная с призыва смягчения цензуры и добиваясь на время некоторых послаблений, в итоге и пресса, и аудитория почти всегда возвращались в контролируемые рамки – не менее, а иногда и более жесткие. Примером могут послужить годы НЭПа и их исход.
И только изредка развитие гласности приводило к своей логичной цели – свободе слова. Причем последствия бывали, прямо скажем, разрушительными. По рассказам, при обсуждении на Политбюро ЦК КПСС в 1968 году проекта закона о печати мрачный охранитель М. А. Суслов изрек дальновидное: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам?». Действительно, лишь немногим больше года разделяет принятие революционного закона «О печати и других средствах массовой информации» и распад Советского Союза. Нечто подобное происходило тогда же и по тем же причинам в странах Восточной Европы, а чуть раньше, сразу после Второй мировой войны, но с иной все-таки подоплекой – в побежденных Германии и Японии.