Мигран опустил дудук на колени. Взгляды отца и сына встретились. Левон понял – отец подумал о том же: не найти ему невестки, краше и лучше Ншан.
– Играйте еще! – взбудораженная танцем сестры, попросила Сусанна.
– Хватит пока, – вмешалась Сильвия. – Гости ничего еще не ели. Хашлама стынет и хоровац уже на огне. Мигран джан, будь тамадой.
Подождав, когда все склонятся над тарелками, Ншан тихонько вернулась и села на единственный свободный стул рядом с Левоном. Поздравления соседа-музыканта выслушала с потупленным взором, совсем как взрослая девушка.
…Увлеченные едой, крепкими домашними напитками и разговорами, взрослые вскоре забыли о причине застолья. Они вспоминали молодость и покойного хозяина дома, вспоминали печальные и радостные события из нехитрой истории села. Сестры Левона сидели чинно, глазея по сторонам и прислушиваясь к разговорам взрослых.
– Я приготовил сюрприз к твоему дню, – улучив момент, шепнул Левон Ншан.
Ее глаза вспыхнули любопытством и нетерпением.
– Какой!?.
– Пойдем, покажу.
Они выскользнули через заднюю дверь в сад.
Хоть до вечера еще было далеко, им показалось, что наступили преждевремен-ные сумерки. Какая-то зловещая, вобравшая в себя все звуки, мгла дымными прядями свешивалась с наглухо затянутого низкими тучами неба, заполняя собою дно ущелья. Воздух застыл. Деревья окаменели. Птицы, собаки, ослы – все умолкло, затаилось, словно вымерло.
– Жутко как. – Ншан зябко обхватила руками плечи.
– Гроза собирается, – беспечно отмахнулся Левон. – Хорошо бы стороной не прошла. Давно дождя не было.
– Говорят, самые лютые грозы у нас в горах бывают.
– Боишься?
– Нисколечки. Я люблю грозу. Она как гнев матери, пошумит, погромыхает и успокоится. И сразу, будто виноватая, спешит приласкать солнышком… Знаешь, иногда мне хочется самой стать тучей. И дождем. И цветами. И даже гюрзой.
– Вот только гюрзой давай не надо! – Левон брезгливо передернулся.
– Ну почему же. Она такая гибкая, скорая, как ручей. Гордая и очень умная. Ты смотрел когда-нибудь в глаза гюрзе?
– Упаси Господь! – Левон полушутливо перекрестился.
– А зря. Она будто видит тебя насквозь. И знает заранее, злой ты или добрый, и чего от тебя ждать. Смотрит так, будто сказать чего хочет, но понимает – в этом нет смысла, потому что ты все равно ее не поймешь.
– Фантазерка. Подожди меня здесь. Я мигом.
Он лихо перемахнул через ограду, разделявшую их дворы. Ншан осталась в саду одна. Еще дымил мангал. Зажаренное на нем мясо давно унесли в дом и съели. Наверное дядя Мигран уже предложил свои услуги «зарезать арбуз» и гости приступили к десерту. Они там, в доме, не знают, что на улице так темно, что надвигается гроза.
Тишина, сковавшая все вокруг, угнетала, придавливала к земле. Ншан съежилась. Неясная тревога заползла внутрь, сдавила грудную клетку. Она физически ощущала, как дрожит от напряжения воздух. Будто накаченный до предела шарик перед тем как лопнуть.
Прошло несколько минут. Левон все не возвращался. Ежик, пойманный им накануне, куда-то задевался, и мальчик бросился разыскивать его. Не мог же он вернуться с пустыми руками. Но Ншан так никогда и не узнает, какой сюрприз он ей готовил. В ожидании его она подошла к краю обрыва, всматриваясь в предгрозовой сумрак, вслушиваясь в пугающую тишину.
Вдруг ею овладело неясное волнение. Ей показалось, что кто-то неведомый незримо приближается к ней, ближе… еще ближе. Он прячется за кустами боярышника или притаился за спиной, замышляя недоброе. Природа всегда была ее другом. Тогда откуда взялся этот непрошенный страх? А может Левон решил напугать ее? Нет, не Левон. Она ни разу в жизни не испытывала такой безотчетный, непреодолимый страх. Ей хотелось убежать домой, спрятаться, как сверчку, за печкой, в самом дальнем, самом надежном углу… Она не успела.
В воздухе, над ущельем неизвестно откуда возник голубоватый светящийся шар. Некоторое время он висел неподвижно на уровне ее глаз, лишь слегка покачиваясь, словно разглядывал ее, а потом неспеша двинулся к ней. Ншан завороженно следила за ним. А шар плыл и плыл, неотвратимо приближаясь, будто заранее избрал ее своей целью. И наконец замер в полуметре от ее лица, пульсируя, меняя цвет и очертания. Ншан показалось, что такое уже было однажды, и страх вдруг прошел сам собой. Теперь она с любопытством и интересом разглядывала призрачные язычки, вспыхивающие и пульсирующие в недрах шара, бегущие огненные оболочки на его поверхности и туманный светящийся ореол.
Ее распущенные волосы, наэлектризовавшись, тонкими светящимися нитями потянулись к таинственному гостю, а платье прилипло к телу. Воздух вокруг дрожал и светился. У Ншан возникло странное ощущение, будто перед ней живое существо, разглядывающее ее с неменьшим любопытством, чем она его. Ей даже захотелось спросить: «Ты прилетел, чтобы поздравить меня с днем рождения?»
А шар то ярко разгорался, то мерк, слегка подпрыгивая и раскачиваясь. Может он приглашал девочку поиграть с ним?
Она доверчиво протянула вперед руки и прошептала:
– Иди ко мне… Иди же!
Шар, кажется, и впрямь услышав приглашение, коснулся ее пальцев и, как ни странно, совсем не обжег их и не ударил током. Он стал бледным, почти прозрачным, словно специально пригасил себя, чтобы не причинить девочке вреда. Совсем осмелев, она раскрыла ладони, и он уютно устроился в предложенном ложе.
– Кто ты? – шепотом спросила Ншан, испытывая к светящейся, свернутой в комочек, неведомой субстанции необъяснимую нежность.
Шар только мягко и загадочно мерцал в ответ. Неизвестно, сколько бы все это продолжалось и чем закончилось, если бы не оклик Левона:
– Ншан! Я нашел его! Иди скорее сю…
Он не успел договорить. Огненный шар, вспыхнув нестерпимо ярким светом, взорвался… с испуга ли, исполняя ли предначертанное…
Привлеченный вспышкой Левон бросился к краю обрыва. От так сильно сдавил ежа, что его иглы впились ему в ладони. Опрокинутая навзничь Ншан неподвижно лежала на земле.
– Что с тобой? Что случилось? – озадаченно вопрошал он. – Ответь мне! Да очнись же!
Он тормошил ее странно окаменевшее тело, растерянно озирался по сторонам в поисках помощи. Наконец, поднял ее на руки, поразившись, какой непосильно тяжелой она ему показалась, и, шатаясь, понес к дому.
Возбужденно-веселые голоса разом смолкли, когда Левон с девочкой на руках появился на пороге. Дико вскрикнула мать, зажав себе рот рукой. Мигран подбежал первый. Взял Ншан из непослушных рук сына, уложил на тахту.
– Что с ней? – спросил деловито.
– Не знаю… кажется, молния… шаровая. – У Левона странным образом все дрожало внутри – и в груди, и в коленях. Ком, распиравший горло, душил, мешал говорить.
Разразилась гроза. Лил дождь. Все гремело и сверкало вокруг, будто небо задалось целью уничтожить крохотное селенье на краю обрыва. Но никто не обращал внимания на разгул стихии. Сильвия причитала и рвала на себе волосы. Обезумевшая от горя, она не в состоянии была оказать помощь дочери.
– Надо бы засыпать ее землей, – посоветовала Анаид, мать Левона, – чтобы электричество ушло в землю.
– Но она совсем не обгорела. На ней нет следов ожогов. – Сусанна, обтиравшая тело сестры мокрым полотенцем, приложила ухо к ее груди и тихонько прошептала: Оно бьется… Ншан дышит. – И, вскакивая, потребовала: – Армен! Арам! Несите холодной воды! У нее обморок.
Пострадавшую окатили водой прямо из ведра. Она вздрогнула. Глубоко вздохнула и открыла глаза.
– Ншан! Доченька моя! Очнулась! – Мать упала на колени перед тахтой, обвила руками тело девочки, зарылась мокрым от слез лицом в ее разметавшиеся волосы.
Левон боялся перевести дыхание.
– Где я? – еле слышно спросила Ншан.
– Дома, родная, дома! Среди своих. – Сильвия снова залилась слезами, на сей раз от счастья. Она щупала руки, ноги, тело дочери. – Живая. Целая. Нигде не болит?
– Не болит, – подтвердила Ншан. – Ничего не болит.
– Слава Богу! Слава Богу… – Сильвия плакала и смеялась одновременно. – Ну вставай же, вставай. Ты ведь можешь встать?
Никто уже не сомневался, что с Ншан все в порядке. Только у Левона вдруг защемило сердце. Он приблизился к девочке почти вплотную и тихим, сдавленным от волнения голосом окликнул:
– Нша-ан…
– А? – отозвалась девочка, вертя головой. – Кто позвал меня?
В комнате повисла глухая тишина.
– До-чень-ка… не пугай меня, – прошептала Сильвия бледнея.
– Погоди, соседка, – шикнула на нее Анаид и ласково обратилась к Ншан: – Скажи мне, азиз джан, что ты сейчас видишь.
– Очень темно. У нас выключили свет? – не сразу ответила она и вдруг спросила: – Я что, ослепла?
– О, нет, только не это! – вскрикнула Сильвия, пряча голову в больших натруженных ладонях. Будто от горя можно спрятаться или заслониться.
– Это временно. Это пройдет. Должно пройти, – неуверенно сказал Мигран. – Она испугалась. Она еще не пришла в себя. Ее ослепило.
– Уложите ее в постель, – посоветовала Анаид. – Напоите успокаивающими травами. Пусть поспит. Утро вечера мудренее. Глядишь, завтра и не вспомнит, что с ней стряслось.
* * *
Ночь или уже утро – Ншан не знала. Для нее теперь не существовало ни красок, ни света. Ее Солнце погасло, закатилось навсегда. Черная вязкая пустота отныне ее вечное прибежище. Спала Ншан или плакала от горя и страха, сама она не сознавала. Все смешалось в ее голове, обезличилось. Она открывала и закрывала глаза, вытягивала вперед руку, но не видела ничего – ни знакомых с рождения очертаний комнаты, ни проема окна, днем сияющего, ночью подсвеченного голубоватым светом Луны. Не видела кровати сестры у противоположной стенки и самотканного коврика с парой влюбленных оленей над своей постелью. Одна лишь тьма обступала ее со всех сторон.
Неужто это навсегда, вертелась волчком в голове одна и та же мысль. Неужто это конец? Ведь жизнь и вечная непроглядная тьма совместимы. Она жила в мире красок, образов, ощущений. Она чувствовала себя облаком, цветком, бабочкой, птицей. А сейчас даже холодная, скользкая, прячущаяся в камнях гюрза счастливее ее. Потому что она видит мир вокруг себя. Видит своих врагов, свою добычу, своих детенышей. Видит как восходит и заходит Солнце.
Нет, Ншан не могла в полной мере осознать свою трагедию. Она просто не верила в нее. Не желала верить. Ведь такого не может, не должно быть. Это несправед-ливо, незаслуженно. Разве мир не принадлежит ей наравне с Сусанной, Арамом, Арменом, Левоном? Разве могут у нее вот так, в один миг отнять все, чем она жила?
За одну эту страшную ночь Ншан стала старше вдвое. Беззаботное детство кончилось, будто его отсекли обоюдоострым кинжалом. Она вдруг узнала цену жизни и всего, что ее окружало, от ласковых и строгих глаз матери с преждевременными морщинками до необъятной голубизны бездонного неба.
Конечно же она не сомкнула глаз до утра… «Сомкнула глаза»… «утро»… Эти понятия и сотни, тысячи других навсегда утрачивали для нее смысл. Как же ей жить теперь? Воспоминаниями зрячих глаз? Рассказами окружающих? «Знаешь, Ншан, сегодня на небе ни облачка», «Ах, если б ты видела, какое на мне красивое платье!», «Как жаль, что ты не можешь увидеть невесту Арама, ты бы в нее влюбилась!»… «Как бы мне хотелось показать тебе моего первого сыночка, сестренка!»… Вот как она будет теперь воспринимать мир – чужими глазами и эмоциями.
«Нет! Нет!!! Не хочу!» Она рыдала. Она исступленно кричала, не открывая рта. А близкие думали, что бедняжка уснула.
Не видеть природу, домашние предметы, людей… но и это еще не все из того, что ей предстояло испытать. Ведь она теперь калека. Беспомощное беззащитное существо. Обуза! Ее должны водить за руку. Одевать, кормить с ложки. Ей никогда-никогда не выйти со двора самостоятельно. Да и зачем, если повсюду непроходимой стеной ее будет окружать мрак.
Она так и не увидит подарок, который ей приготовил Левон… Левон! Как он восхищался ею. Как робел в ее присутствии. Она видела это по его глазам и неловким движениям, по румянцу, алой зарей вспыхивавшему на его щеках… ВИ-ДЕ-ЛА… Он больше уже не будет восхищаться, не будет робеть. Одна только жалость поселится в его сердце. Нет, он просто перестанет о ней думать, перестанет замечать. Или, хуже того – будет презирать ее, как убогую. Но тогда зачем вообще жить?
Ншан молила немую пустоту вернуть ей зрение… И вдруг… пустота ожила. Девочка явственно ощутила, как кто-то склонился над ее постелью. То не могла быть ни сестра, ни мать, потому что не скрипнула ни одна половица. Не было ни шороха, ни дыхания. И все же ощущение постороннего присутствия заполнило ее всю… Посторон-него? Но разве под силу кому-то чужому в один миг погасить невыносимое горе, смятение, тоску? Разве может кто-то посторонний, явившись незванно, не вызвать в ней страха? Слезы сами собой высохли на щеках. Сердце, затихнув, ждало.
«Ншан… – умротворяюще окликнули ее. – Ншан…»
Она затаила дыхание.
«Не плачь. Никогда больше не плачь.»
«Как же мне не плакать, если глаза мои наполнились тьмой, – подумала она с горечью. – Я не хочу быть слепой.»
«Ты станешь самой зрячей из всех смертных», – услышала она в ответ.
«Так я буду снова видеть!!!»
«А что такое зрение?»
«…Это когда весь мир купается в тебе, а ты – в нем.»
«Умница. Но купаться нужно не глазами, а душой. Душа видит больше и дальше, чем глаза.»
«Не понимаю… Не могу понять!»
«Ты рождена, чтобы ВИДЕТЬ. Глаза тебе только мешали.»
«Как это?! Ведь я не могу даже узнать, утро теперь или вечер.»
– Ншан, детка! – вторгся из тьмы голос матери. – Ты проснулась? Как ты чувствуешь себя? Посмотри на меня. Ну посмотри же. Скажи, что ты меня видишь.
Было раннее утро. Косые лучи восходящего солнца веером лежали на дощатом полу.
– Нет, мама, не вижу.
Спокойствие, с которым девочка произнесла это, потрясло и испугало Сильвию. Ншан села на постели, свесив ноги, глядя перед собой невидящими глазами.
– Ты только пожалуйста не волнуйся, – сказала она незнакомым тоном. Всякое случается в жизни. Тебе досталась слепая дочь.
– Замолчи! Я не допущу этого! – вскричала в отчаянии мать. – Мы поедем в город. Врачи вернут тебе зрение.
– Нет, мама, не вернут. Каждому свое. Я должна была ослепнуть.
Сильвия опешила. Сестра и братья, столпившиеся позади нее, не верили своим ушам. Их младшая сестренка вдруг заговорила как маленькая старушка.
– Да что ж ты такое городишь! Я сделаю все…