– Куда уехать, мама?
– Как куда? Ты же по матери – еврей. А в Израиле национальность детей определяется по национальности матери.
– Да при чем тут Израиль? – поразился он.
– Да при том, что здесь тебе жизни не будет. Помяни мое слово, не будет.
Х Х
Х
Выйдя из голландского посольства в Москве, где размещалась группа израильских дипломатов, Ромка еще раз внимательно вчитался в печатные строки белого листка, заменявшего авиабилет. Да, все точно. Завтра в 19.00, аэропорт Шереметьево-2, рейс Москва-Вена-ТельАвив. С того памятного вечера, когда мама Шоня посоветовала ему уехать, прошло без малого пять лет. И вот теперь он – репатриант, человек без паспорта и даже без гражданства, которого его лишили, заставив при этом заплатить в сберкассу 250 рублей. А сколько событий произошло с ним за эти пять лет!
После окончания школы, бесславно провалив экзамен по арабскому языку и забракованный медкомиссией в военкомате, Ромка устроился мастером в телевизионное ателье. В городе начался настоящий бум на цветные телевизоры. Были они, честно сказать, довольно барахляцкие, часто выходили из строя и профессия телевизионного мастера, до того довольно неприметная, вдруг стала важной и необходимой всем. Уже вскоре он снискал славу лучшего мастера в городе и заполучить на установку или ремонт цветного телевизора самого Романа Лучинского считалось столь же непростой и престижной задачей, как, допустим, раздобыть из-под прилавка остро дефицитный мебельный гарнитур иностранного производства. И хотя работать ему приходилось частенько до самого позднего вечера, дело свое он любил, да и деньги зарабатывал приличные. Уже через год приобрел двухкомнатную кооперативную квартиру в районе-новостройке, начал подумывать о покупке «Жигулей». Но тут беды, сначала одна, затем другая, обрушились на их семью.
Однажды воскресным вечером, когда он вернулся домой от очередного клиента, мама Шоня, как о чем-то обыденном попросила: «Отвези меня завтра утром в больницу, Роман».
– А что случилось? – спросил он, подняв глаза от тарелки.
– Да ничего особенного, просто провериться хочу.
Утром он вызвал такси по телефону, а когда садились в машину, мать назвала водителю адрес онкологической клиники. Из больницы через месяц он повез ее на кладбище. Когда разошлись немногочисленные бывшие соседи по коммунальному двору, мама Сима посмотрела на Рому ясными глазами и сказала: «Сыночек, похорони меня рядом с Соней. Недолго уж мне осталось». Ее наказ ему пришлось выполнить через три месяца.
Вечерами он возвращался в пустую квартиру и не находил себе места. Пытался стряпать – все пригорало, либо убегало из кастрюли. Мокрая тряпка вырывалась из рук, свертывалась жгутом, хлестала по ногам и даже по лицу, но мыть пол никак не хотела.
От отчаяния и одиночества он попытался даже жениться. Но его избранница, юное существо с точеной фигуркой и кукольным личиком, оказалась не только непроходимо глупа, но и непреодолимо капризна. За мнимый, как выяснилось впоследствии, аборт, а скорее за собственное спокойствие, он отдал ей почти все, что скопил до этого на «Жигули» и потом еще долго поражался собственному, к счастью временному, ослеплению.
Приближался очередной Новый год. Утром Романа вызвал к себе заведующий телеателье.
– Рома, надо сгонять на продуктовую базу, там у директора телевизор барахлит, а они коллективом праздник отмечают в собственной столовой и непременно хотят «Голубой огонек» смотреть.
– Да когда ж я успею, Леонид Матвеевич? – взмолился Ромка. – У меня заказы на весь день расписаны. К тому же я и сам собираюсь новый год в гостях встречать.
– Вот и хорошо, что в гостях, – перебил его заведующий. – База эта непростая, там сплошь деликатесы. Хорошо справишься, не откажут тебе в паре банок икорки, да килограммчике балычка. Вот и порадуешь своих друзей, да и самым дорогим гостем для них сегодня будешь. Короче, не обсуждаем. С наступающим тебя, да езжай, не мешкай.
На базу он попал только часам к семи вечера. Тучный золотозубый директор, облаченный в наимоднейший костюм из блестящего серого дакрона, с огромным перстнем-печаткой на безымянном пальце правой руки воскликнул укоризненно: «А мы уж и не чаяли вас дождаться. Но ваш начальник сказал, что приедет лучший мастер».
– Заказов было много, – проворчал Роман, снимая заднюю крышку цветного «Рубина». Поломка была непростой, а главное полетели два предохранителя, добраться до которых было целой проблемой. К тому же мешал суетливый директор, то и дело задающий свои дурацкие вопросы. Наконец, экран вновь засветился мерным голубым светом, а вслед за тем мультяшный волк в ярких цветных трусах погнался за неуловимым зайцем.
– Вот спасибо, уважили, ну право слово, уважили. Вы действительно большой мастер. Сколько мы вам должны? – затарахтел довольный директор.
– А можно мне вместо оплаты каких-нибудь продуктов у вас купить, а то идти в гости, а в магазин я уже никак не успеваю.
– О чем вы говорите, драгоценный мой. О каком «купить» толкуете?! Сейчас все принесут сюда, в кабинет, самое лучшее, самое вкусное. И никаких денег не надо. Вы нас так выручили.
Минут через двадцать он выходил из кабинета директора, унося с собой довольно увесистый пакет, в который даже заглянуть постеснялся. Мастер уже миновал, было, проходную базы, когда его окликнул вахтер: «Молодой человек, показываем вещи – что в портфельчике, а что в пакетике?»
– Я телевизионный мастер, вы же меня сами часа два назад пропускали. В портфеле инструменты, детали всякие, а пакет мне ваш директор вместо оплаты за работу дал.
– Насчет деталек ваших ничего против не имею, не наш ассортимент, – ворчливо заметил вахтер, – А вот на продукты должна быть товарная накладная, иначе не пропущу.
– А вы позвоните своему начальнику, он вам подтвердит, – посоветовал Рома.
– Звонить начальству прав мне не дадено, – возразил вахтер. Вон на стеночке висит внутренний телефон, под ним список номеров, сами звоните. Портфельчик свой заберите, а пакетик пока у меня полежит.
Один за другим набирал Рома номера внутренних телефонов, но ни один из них так и не ответил.
– Послушайте,– обратился он снова к вахтеру. – Телефоны не отвечают. Может ваши сотрудники уже новый год отмечают. Вы позвольте, я пройду еще раз к директору, попрошу у него накладную, или что там у вас положено.
– Никак нет, не позволю, – в голосе вахтера уже сквозила явная издевка. – Заявочка на вас была выписана одноразовая, к тому же рабочий день закончился, а после рабочего дня посторонних не пускаем.
– Что же мне делать? – обескуражено спросил Рома.
– А идти отсюда по добру, да по здорову, пока у меня настроение хорошее. А то ведь вызову сейчас наряд милиции и оформим, как попытку вынести ворованный товар с государственной базы.
Ни к каким друзьям он в тот вечер не пошел. Купил по дороге бутылку шампанского, да так и не сообразил открыть ее в полночь – сидел на кухне и, раздосадованный, курил сигареты одну за другой. Объегорили, как пацана, да еще и позабавлялись всласть , злился он. Ишь, вахтер все разыграл, как по нотам, Сначала дал пройти почти через всю проходную, а потом вернул. И телефон директора не отвечал не потому, что он вышел, а просто знал, что кроме телемастера звонить с проходной больше некому. У него же на селекторе видно, откуда звонят… Увидев, что на часах уже миновала полночь, он решил просто побродить по городу, где выпал редкий для этих мест снег. А когда одевался, вдруг, неожиданно для себя, вспомнил слова мамы Шони и сказал, так же твердо, как и она когда-то: «Надо уезжать».
Х Х
Х
…С утра у лейтенанта Рони Авива было скверное настроение. Собственно, это скверное настроение не покидало его уже целую неделю. С тех самых пор, как его непосредственный шеф Эфраим Гуральски объявил, что Рони переводится в отдел по приему репатриантов в тельавивский аэропорт имени Бен-Гуриона. Да при этом еще и съязвил: «Как выдающийся знаток русского языка и загадочной русской души». Это была ссылка, и не просто ссылка, а ссылка позорная. И все из-за ерунды. Подумаешь, на два дня задержался в отпуске. Но как ему было вырваться из этого пленительного Парижа, особенно когда его красавица Литаль смотрела так умоляюще и просила еще хоть разок подняться на самый-самый верх Эйфелевой башни, а потом «еще хоть разочек» прокатиться на пароходике по Сене. Да пусть весь мир перевернется, но он не откажет своей любимой, решил тогда Рони. А за два дня ни Ясир Арафат Израиль не признает, ни израильскую разведку не расформируют.
И вот теперь сиди здесь, задавай прибывающим репатриантом из России стандартные вопросы: «Кем вы работали в СССР, какую занимали должность, имели ли контакты с КГБ?»…
Через неплотно закрытую дверь Рони услышал шум множества голосов и понял, что приземлился очередной самолет. Он сверился с расписанием – так и есть, самолет из Вены. В динамике послышался голос диктора: «Дорогие репатрианты, поздравляем вас с прибытием на священную землю Израиля. Сдайте, пожалуйста, свои въездные визы, по две фотографии и дожидайтесь вызова для получения удостоверения нового репатрианта. Мужчин свыше восемнадцати лет просим пройти в комнату номер одиннадцать». Динамик смолк, потом, через несколько минут, зазвучал снова, повторяя то же самое сообщение.
В дверь постучали, вошел высокий парень, при виде которого Рони обомлел. Он даже глаза протер, словно отгоняя наваждение. Перед ним стоял не еврей, а самый натуральный араб. Повинуясь какому-то наитию, Рони заговорил с ним на арабском, поздоровался и спросил, откуда он прибыл, как его имя и фамилия. Парень спокойно, без какого-либо волнения или смущения ответил ему на чистейшем арабском:
– Меня зовут Роман Лучинский, сейчас я прилетел из Вены, в Вену из Москвы, а родом я из Средней Азии.
– Вы говорите на русском языке? – спросил Рони, переходя на русский.
И снова спокойный ответ, теперь уже на безукоризненном русском: «Разумеется, я же родился и жил в СССР».
– Но вы еврей?
– Да, моя мама, Софья Ильинична Лучинская, еврейка, – и счел нужным уточнить. – Она умерла.
– А кто ваш отец?
Роман вспомнил последний вечер, который он провел у постели матери в больнице. Впервые она называла его не по имени, а так как привыкла называть мама Сима.
– Сыночек, заклинаю тебя. Никогда, никому не говори, кто твой отец. Раз и навсегда – забудь его имя. Если спрашивать будут, отвечай, что это я от тебя скрывала его имя. Ты слышишь? Никогда… Никому… – она стала задыхаться, и врач выпроводил его из палаты.
«Так кто ваш отец?» – повторил вопрос офицер и Роман, чуть смущенно улыбнувшись, ответил:
– Мама никогда не хотела говорить со мной об этом. Разговоры о моем отце в нашей семье были исключены.
Уже механически задавая другие необходимые для заполнения анкеты вопросы, Рони внимательно вглядывался в нового репатрианта, пытаясь составить его первичный психологический портрет. Он понимал, что перед ним человек неординарный и лихорадочно соображал, что теперь следует предпринять. Лучинский отвечал односложно и взгляда от Рони не отводил. У него был странный, немигающий взор. «Как у волка, подумалось Рони» и на полях анкеты он черкнул на иврите: «зээв» – волк.