– Кристалл, добрая половина тутошнего бомонда пожертвовала б одной рукой, чтобы на другой иметь такие пальчики, как у тебя. Но ты-то знаешь – не сие главное! Мать-природа дает и забирает, а бес сомнения в душеньку вселяет. Еще полгодика, максимум – год и все они перед выбором станут. Один – раньше, другой – позже. Поверь старику.
Объяснения Вора оставляли между слов много недосказанного. Может он знал – Юрий поймет, а что нет – то сердце подскажет. Кристалл ухватил суть – его готовили к чему-то важному и ответственному. Очередные слова подтвердили это.
– Тому, кто рядом окажется у развилки той, разъяснить суждено, помочь, коль потребуется, и наставить заблудших на путь истинный… а уж остальное – был бы ум…
Тот вечер Кристалл запомнил на всю жизнь. Запечатлел в памяти лица людей – враждебные и добрые, простодушные и хитрые… За каждым не только характеры и судьбы, истории скрывались. Многие из них откроются…
Пролетело два года, а разговор в «Фортеции» будто вчера произошел. Юрий помнил все до последнего слова. Не забыл и день следующий – как мотался по городу в поисках машины Виктора и, не найдя ее, с досады купил в подарок новую. Берёг воспоминания тех дней, в которые Вор забирал его из дома тетки Клавы и увозил на дело. Помнил абстрактную аудиторию – салон автомобиля, где подобно губке впитывал живую мудрость, стараясь отыскать каждому слову и жесту достойное место в своей душе.
Избранный путь овит тернистыми цветами. В конце его – туннель, омытый Ахероном, за ним – бессрочный счет к оплате, который всегда больше, чем мы предполагаем…
Часть II. Шпана
Часы истории всегда безбожно врут,
Хоть отстают лишь на мгновенье.
Мгновенья лжи в года перерастут,
И в них свершится смена поколений.
Часы пик
Вожак был смел, не ведал в ярости предела,
И стая, глядя на него смелела.
Но… Видит Бог, как мало надо,
Чтоб свора превратилась в стадо.
Они собирались в утренние часы на площади возле пивбара, известного среди горожан как «стекляшка», откуда брали начало транспортные артерии города. Компания молодых людей незаметно переросших отроческие годы, изо дня в день в течение нескольких лет стекалась сюда и, расположившись за пустующими столиками террасы, оживленно обсуждала наполеоновские планы захвата рокадных коммуникаций. С наступлением часа пик шайка-лейка рассредоточивалась по маршрутам, сливаясь с пассажирами общественного транспорта, а после вояжа стягивалась к пивной, которая к тому времени отечески распахивала ржавые объятия, и за бокалами пенистого напитка парни, подбивая бабки, делились впечатлениями от вылазки. Стекляшка – идеальное место для командно-наблюдательного пункта, где так приятно смачивать горло напитком для настоящих мужчин, коими они себя считали безоговорочно.
Ближе к обеденному перерыву стая срывалась с насиженных мест, дабы повторить остросюжетную погоню за длинной купюрой, а к вечеру те из них, для кого день выдался плодотворным, спешили в «Старую Фортецию» на теплый и радушный ужин. Наименее удачливые пытались компенсировать дневной неурожай за счет кочующих с работы мирян и нередко, из принципа «лучше позже, чем никогда», присоединялись к успевшей изрядно расслабиться «первой волне» уже за полночь.
Каждый божий день за исключением выходных – в те дни карманники перебирались на загородные маршруты – однообразная схема заработка и досуга повторялась с непоколебимым постоянством. Казалось, привычные сборы и рейды по автобусам происходят так давно, что вряд ли нашелся бы человек, однозначно заявивший о себе как об авторе устоявшихся традиций. Однако такой был, и дух его незримо присутствовал рядом.
Когда-то самой видной фигурой среди шпанюков был молодой карманник, прозванный «Башмаком», – юноша в меру умный и бесстыдно фартовый. Пацаны со всего района, наслушавшись рассказов о размерах его добыч, слетались как мухи на мед и тут же попадали в паутину натасканного улицей ума. Сообразительный Башмак с горячностью партийного лидера с ходу убеждал в преимуществах такого явления как организация и легко доказывал сомневающимся свою позицию на практике. Стратегом он был незаурядным, вождем демократичным – потому без проблем оставался бессменным главарем группировки. Подобно богу в глазах пацанов Башмак появлялся сначала на своих двоих, затем, когда из угловатого подростка превратился в молодого человека – за рулем новехонькой «Тойоты» и наравне со всеми участвовал в ежедневных рейдах. Иногда в часы пик он намеренно отстранялся от работы, отдавая молодежи лучшее время, а после, уже в поредевшем потоке пассажиров, непринужденно следовал пару остановок и всегда – представляете, всегда! – возвращался с приличным уловом. Стая процветала.
Несколько лет назад в один из теплых летних деньков, не предвещавших неприятностей, – напротив, сгустившиеся тучки сулили скопление народа на маршрутах, а с ними удачную охоту – к «стекляшке» подъехали две иномарки. Ту, что попредставительней, Башмак признал сразу, ибо лишь один человек в городе разъезжал на «Майбахе» с бронированной шкурой. Посему обошлось без долгих знакомств и реверансов. Толстяк, обильно опрысканный дорогим одеколоном, покинул салон и с присоединившейся свитой из пяти подданных, вторгся в пивную.
– Кто тут у вас за главного? – гаркнул он.
Пацаны дрогнули от властного голоса. Растерянность прокатилась по лицам, вмиг превратив дерзкую банду в послушное стадо.
Здоровяк из охраны ухватил Макара, оказавшегося ближе всех, и, протащив его по заставленному бутылками столу, швырнул в грязный воняющий мочой угол.
– Дважды повторять не буду. Базарь – кто?
От последовавшего удара в пах Макара свернуло дугой. Нога верзилы занеслась вновь, и тогда Бука героически выступил вперед.
– Не тронь его! У нас тут все премьер-министры.
– Да? – недоверчиво повел бровью благоухающий дядя. – Тогда придется менять все правительство.
Тот же бугаина-телохранитель подошел к Буке, демонстративно, не таясь, надел на руку кастет и коротким ударом раскроил ему челюсть. Мальчишка опрокинулся навзничь. Заливая пол кровью, он захрипел, дернулся и затих. Стая оцепенела. Башмак понимал, что гурьбой они задавят разошедшихся спортсменов, но, вероятно, поддавшись тому неосознанному стадному инстинкту, парализовавшему волю, безмолвно застыл, как и остальные. Брезгливо поморщившись, господин перешел к делу:
– Будем считать, что переворот состоялся. Я ваш новый папа. Хотите работать – придется платить каждый месяц. Скажем так: вас здесь не меньше двух десятков, следовательно, по полтяхе с носа – штука. За защиту. – Немного помедлив, он произвел нехитрые математические подсчеты и добавил: – Столько же за территорию.
Ткнув пальцем в Башмака, благодетель подвел итог:
– Ты, Каблук вроде, передо мной в ответе. Будешь лично приносить бабки раз в месяц. Все ясно?
Кто-то из толпы, желая побыстрее отделаться от неприятных гостей, робко поддакнул:
– Как божий день.
– Вот и ладненько, – отозвался новоявленный хозяин. – Завтра жду первую уплату.
Возвращаясь к машине, он бросил отличившемуся охраннику:
– Никольский, прибери тут.
Верзила подскочил к лежащему Буке и, ткнув ногой, приказал:
– Вставай, заморыш, не коси79. Триллер закончился.
Тот, однако, не шевельнулся. «Мерседес» уже отъезжал. Водитель второй машины нетерпеливо сигналил, раздраженный глупой задержкой. Вдруг кто-то закричал:
– Братва, да эта сука убила его!
Башмак словно очнулся от кошмарного сна. Рука нырнула за пояс и, нащупав наборную рукоять, вытянула огромный охотник80. Нож заметили все – от сверкающей стали в затхлой пивнухе стало ярче. Державшийся за низ живота Макар охнул:
– Ты что? Башмак, не вздумай! Башмак! Мусора! Было уже поздно. Лезвие вспарывало плоть очумевшего от боли и неожиданности Никольского, а со всех сторон неслись люди…
Башмака арестовали на месте преступления и отправили в СИЗО. Никольского привезли в тюрьму позже. Борьба за жизнь подрезанного спортсмена встала основной и нелегкой задачей органов. Медики после нескольких операций спасли его, а вот Буке уже никто не сумел помочь…
Несмотря на то, что преступление Никольского привело к смерти, а его обидчик только нанес повреждения, срока распределились странным образом. Башмак получил три года – на год больше, чем сам убийца. Прокурор грамотно обставил дело, еще раз убедительно вывалив подноготную уголовных законов. Башмаку, руководствуясь мотивом совершения преступления, квалифицировали попытку умышленного убийства из мести, за что полагается срок вплоть до пожизненного заключения, и лично из уважения к его отцу – ответственному работнику госадминистрации – наказание смягчили. Никольскому инкриминировали «убийство по неосторожности» за что предусмотрено до пяти лет. Как же так? – спросите вы, взывая к справедливости, – убийство карается двумя годами, а попытка – тремя? По неофициальной версии справедливость сокрыта плотными слоями купюр, по официальной – тайной следствия и оперативными наработками. Если бы отец Башмака – причем заметная персона в городской политике – обладал достаточными знаниями юриспруденции и был бы порасторопнее, то максимум в чем обвинили бы его отпрыска – попытке убийства в состоянии сильного душевного волнения (аффекта) – карается от ноля до двух лет; минимум – в нанесении телесных повреждений – до года, а то и на условное потянет при определенном раскладе. Ну, а ношение холодного оружия – поди докажи еще.
Взмах башмаковского ножа против влиятельнейшего человека криминальной бизнес знати имел далеко идущие последствия. Теша свое оскорбленное самолюбие, тот, не жалея денег, преследовал парня на протяжении всей отсидки. Каждый год на 8 марта в зону на имя Башмака приходили поздравительные открытки с коробками гигиенических прокладок и тампонов, а люди новоявленного «папаши», перешагнувшие тюремный порог, получали строгую инструкцию – топтать при первом же подвернувшемся случае зарвавшегося молокососа. Опустить и загнать в петушатню Башмака не смогли, но стержень, пронизывающий некогда несгибаемую волю, надломили.
Он освободился другим человеком. Его появление у «стекляшки» стая встретила без особого энтузиазма. Это были далеко не те люди, которых он знал когда-то. Их лица выражали смирение и полусытую покорность, а в основе – без труда просчитывался страх. Исправно уплачивая последние годы дань тому господину, чей человек унес жизнь их друга Буки, они заслуживали презрения и крови. Стая неминуемо получила бы и то, и другое, если бы Башмак умел держать зло, вернее, если бы еще умел. Посмотрев на безропотное стадо, он тихо развернулся и, бормоча одному себе понятные слова, поплелся обратно. Спустя месяц Макар и Луня отыскали его в третьесортной забегаловке, где в обществе сомнительных барышень он надежным путем катился в пропасть.
Увидев в дверях, переминающихся с ноги на ногу бывших кентов, Башмак расплатился и, покидая заведение, задержался у входа.
– Чего приперлись, овцы?
– Поговорить надо…
– Ну, – Роман развел руками, – говори. Но учти, это только в гинекологических кабинетах целку по новой пришивают, а у нас честь с пиздой ничего общего не имеет. А ты, – он уставился на Макара, – видать, точки соприкосновения нашел.
Луня, ухватив Башмака за рукав, попытался вмешаться, но тут же получил по уху.
– Да что с тобой, Башмак?! – завопил он, потирая свой пунцовый лопух. – Мы же с миром!
– Тогда вы ошиблись местом. Вам нужна колонна идущих на хуй, и она давно нуждается в тех, кто ее возглавит. «С миром…», пацифисты, мать вашу… – отмахнулся Башмак и побрел прочь.
Протянув руку, Макар помог Луне подняться и скомандовал:
– Вперед!
Они шагали за ним до машины и, воспользовавшись пьяной нерасторопностью, проникли в салон. Тоже самое они проделали чуть позже, оккупировав на этот раз квартиру. Башмак, упав на диван, крепко заснул, а ребята, охраняя его сон, коротали ночь на кухне. Обнаруженная в морозильной камере бутылка водки украинской «горилки» встретила рассвет уже пустой.
Опухший хозяин проявил первые признаки жизни к обеду. Причем весьма активные.
– У… блядь. Вы еще здесь? – просипел его усохший голос, а глаза безуспешно шарили по холодильнику. – Где моя… бутылка? А?
– Рома, ты должен нас выслушать… – робко начал Макар, но Луня как всегда все испортил. Глядя на убитого пропажей хозяина, он сжалился:
– Да нету её, Башмак. Мы с Макаром ушатали, пока ты спал! Удара не получилось. Резкое движение немедленно отозвалось в голове и, схватившись за виски, хозяин покачнулся. Луня, наученный вчерашним опытом, в мгновение ока переметнулся за спину друга.
– Восстановите ящик, алкоголики! Киоск – кварталом ниже. Если нет – убирайтесь…
Испуганный Луня был готов согласиться, но Макар заупрямился:
– У нас же разговор, Рома. Давай по паре пива – и все.
Шантаж состоялся. Пока Луня бегал за пивом, Башмак лил себе на голову ледяную воду, а Макар напряженно просчитывал успех предстоящей беседы…
Одно слово – Неотложка…
Я вспоминаю свою юность без улыбок.
Она полна любви и вовсе не смешной.
Найти б в гареме неисправленных ошибок
Её, пред кем горю особенной виной…
Парни молчали. Прихлебывая живительную ячменную влагу, Башмак поглядывал на гостей, пытаясь совместить образы прошлого с ликами настоящего.
Белобрысый Луня, некогда самый юный из его шпаны, раздался в плечах и вытянулся. Рыжие веснушки растворились в озабоченных складках выказывающего первые признаки мужественности лица.
– Небось уже бреется, – сентиментально вздохнул Роман, чувствуя, как голову отпускает. – За месяц до моего закрытия ему стукнуло пятнадцать.
Веселее Луни в их компании не было. Сейчас же он исподлобья косился на него, угрюмо сопел и потирал распухшее ухо.
«Макар. Похоже, время его нисколько не изменило. Тот же кривой рот, глаза голубыми пуговицами и лохматая прическа. Присутствовали уверенность в движениях и тенденция к рассудительности, то, чего раньше не доставало. Ну да, ему ведь уже двадцать пять – почти ровесники. Странно, почему он так ни разу и не собрал другу передачу? Ох и Макар, бесстыжая твоя морда…»
Луне стукнуло шесть за день до того, как судьба каверзно свела его с Башмаком. Макару – тринадцать. А покойному Буке было чуть более девяти. Именно этим составом они сбились в дружную стайку. Пятым участником совершенно неожиданно стала девчонка, получившая впоследствии меткое прозвище – Неотложка. Условия вступления в клан оговаривались четким требованием – абсолютное подчинение. Девочка, тогда еще просто Танька, преданно глядя в глаза дворового кумира Башмака, согласно кивнула, и получила первый жестокий урок плотской приземленной любви, не имеющей с киношной ничего общего. Тут же в подвале вся четверка загорелась желанием испытать верность клятве, а заодно и свою зрелость. Получилось только у Башмака. На глазах у опозоренной публики он лишил Таньку невинности и тем окончательно утвердил непререкаемое лидерство.
Башмак никогда не испытывал к ней трепетных чувств, подружки в его жизни вообще играли второстепенную роль. Тем не менее Неотложка стала бо'льшим, чем просто женское тело, дарящее удовольствие. Сначала он из памяти к ее боевому прошлому подбрасывал девушке деньжат, за что она, будучи гордой особой, никогда не оставалась в долгу. Не откладывая дело в долгий ящик, Татьяна расстегивала ему ширинку, умело добивалась эрекции и доводила расплату до логического конца, точнее до последней капли. Это качество – не воспринимать благосклонность и подарки, как само собой разумеющееся – чем грешили все его пассии, и заставило Башмака выделить Неотложку из скопища прочих юбок. Но что пряталось у нее в душе, Башмак не знал. Те робкие детские чувства, ради которых Неотложка рассталась с девственностью, уступили место затаенной безоглядной любви. Татьяна, глотая горькие слезы, вынашивала сокровенную мечту о том, что однажды Башмак поведет ее под венец. Она шла на все, лишь бы обратить на себя внимание Романа. Ради него устроилась в танцевальную школу, приобрела грацию и пластику. Ради него поступила в университет и ночи напролет штудировала классику, а после в банкетных залах красноречиво проводила перпендикуляр от Башмака к героям Достоевского и добивала полупьяную толпу лихой параллелью со «сверхчеловеком» Ницше. А что она только не вытерпела, став душой и телом компании в период отсидки друга? Лишь благодаря Тане стая не распалась и сохранила видимую целостность. Расплачиваться пришлось своими прелестями, послужившими разменной монетой, и мало кто не купился на них. Свои настоящие чувства она, посещая Башмака в тюрьме, скрывала за циничными исповедями о новых кавалерах, а после опускалась на колени и как когда-то страстно дарила любимому наслаждение, пока контролер разлучник не уводил того в камеру. Роман был бы глупцом, если бы не понимал, что из всех именно Неотложка заслуживала уважение, несмотря ни на что. Он изначально отверг все, что предлагала невинная девичья душа, сам толкнул повзрослевшую девушку в омут криминала, грязи и похоти. Сам… Слепец. И назад всего не возвратишь. Нельзя. Пусть даже ее внутренний мир по- прежнему чист – что с того теперь? Одно слово – Неотложка…