– Сказала уже.
Они чуть помолчали.
– Ты… ну… – сказал Василий, сам не зная почему. – Если вдруг увидишь, что машины какие-нибудь крутятся, как те две… помнишь?.. Сразу мне звони, поняла?
– А что такое? – насторожилась Аленка.
– Ничего… Не знаю. На всякий случай говорю.
Они снова помолчали.
– Ладно, – сказала Аленка.
Миков положил трубку и подождал немного. Ему почему-то казалось, что сейчас перезвонит тот, с низким голосом. Но телефон молчал. Вот сколько отца просил, подумал он, чтоб определитель поставить… Нет, не хочет. Говорит, не по-советски это. Ему прятаться не от кого. Да и партия так не делала. Теперь вот из-за него, принципиального, и думай, кто это мог звонить. Ох, достали, достали, подумал Миков. Каждый по-своему, как специально договорились.
Дело в том, что с самого начала смутное подозрение не оставляло его. Какие-то неслучайные эти машины. Предположить, в чем тут дело, было невозможно, но и на совпадение не похоже. Серый «мерседес» и темно-синий «форд» добрую сотню километров сопровождали их по шоссе. Тащились за медлительной коневозкой, словно чего-то хотели от них. Но движение по трассе всю сотню километров было интенсивным, и тогда, наблюдая за этими машинами, Миков подумал, что, может, они поэтому не решаются обогнать их и остановить. Почему-то ему так показалось.
Но зачем?.. На коневозке ясно нарисовано, кого везут. За дорогу они еще возле границы заплатили, чтоб не трогали. А машины явно преследовали их, ошибиться было невозможно.
И тут вдруг зазвонил телефон. Еще один незнакомый голос, но явно не тот, который только что уговаривал встретиться, спросил:
– Можно поговорить с Василием?
Миков долго молчал, не зная, как поступить, и, наконец, решился:
– Слушаю.
– На Тверской, у памятника Пушкину, – быстро произнес человек на том конце провода. – Я вас буду ждать там ровно в восемь. Запомните. И обязательно приезжайте. Речь идет о Подарке, это очень важно. Я к вам подойду сам. Все остальное скажу на месте.
– А почему я должен… – не понял Миков. – Что за дела?.. Это вы сейчас звонили?..
Тогда звонивший, представившись частным сыскным агентом, наговорил каких-то непонятных и одновременно убедительных слов, где фигурировал и Подарок, и Сорока, предприниматель, обеспечивавший содержание Подарка на ипподроме, и даже Мамтеев, конюх из той же конюшни. Сороку, по крайней мере, Миков знал хорошо. При этом все сказанное переплеталось с поездкой в конзавод. После всего голос сказал, что нет, сейчас звонил не он, а кто-то другой. И еще раз повторил, что обязательно ждет его на Пушкинской.
– Да пошел ты… – запоздало отреагировал Миков, но вместо голоса уже звучали короткие гудки.
Хлопнув трубку на место, он яростно выругался. Щас, как же. Так вот и поехал на Пушкинскую. Вечером с Зуськом предстоит разговор. Крыша нужна, чтоб аварию с этими ребятами обсудить. Из-за чего он и в завод не поехал. Но тут уж ничего не поделаешь. С Зуськом договариваться – это не Геник нужен. А тут еще Пушкинская. Вечер-то уж скоро…
Он посмотрел на часы. Вздохнул. Времени полно. Может, съездить?.. А то слишком много непонятного происходит.
Почему-то этот короткий звонок прочно засел в уме. Человек упомянул Подарка, да и говорил он как-то… вызывая доверие, что ли. Похоже, знает, что делает.
И Василий, привыкший за годы в спорте действовать решительно, неожиданно для себя самого решил поехать на Пушкинскую.
5
Узнать телефон Микова было делом техники и дружеских связей. Набрал номер сразу, на всякий случай. Повезло: тот оказался дома. Капитан постарался, наговорил всего побольше. Просил приехать на Пушкинскую в восемь. Ну, не приедет – тогда придется к нему домой заявиться, чего капитан очень не любил, причем все годы работы. Либо к себе, либо на нейтральной территории. Ну, на работе еще можно. Но у незнакомого человека дома он терялся и упускал нить разговора. Устав бороться с этим явлением, Елагин отнес его к личным слабостям и старался по вопросам следствия ни к кому домой не ходить.
Потом он зашел в Левин офис, так, на всякий случай, просто поблизости оказался. Того все еще не было, а секретарша снова тянула резину, строила глазки, наговорила всяких подковырок, прежде чем созналась, что Лева не звонил. Елагин даже не разозлился. Уникальная дама, отдельное явление.
А выйдя из офиса, замер нутром. Хотя тут же взял себя в руки, и даже посмотрел в другую сторону. Дело в том, что прямо на него, по тому же тротуару, шел человек в красной бейсболке, с которым говорил Мамтеев там, на ипподроме. Капитан, правда, видел его тогда издалека и лица не разобрал, но ошибиться сейчас не мог. Походка, сложение… никогда на память не жаловался. Он, точно он.
Елагин, еще раз боковым зрением ухватив яркую бейсболку, неторопливо направился прочь. Ветер дул удобный, куда надо. Сунув в рот сигарету и вытащив спички, Коля повернулся в ту сторону, где только что видел человека в бейсболке, прикрывая спиной коробок от ветра, и безуспешно чиркнул несколько раз, ломая спички и наблюдая за улицей.
Красной бейсболки не было. Пропала. Куда?.. Снял?.. Вряд ли. Несколько прохожих поблизости не похожи на него. Были тут, конечно, всякие подъезды и даже подворотня чуть дальше, но это если только бегом, да и то постараться надо. Значит, офис. В это не верилось, однако и во все остальное тоже. Только в Левин офис мог зайти этот тип, больше некуда. И, еще раз окинув улицу взглядом, капитан поспешил обратно.
Но ничего не узнал. Проверил все, даже в туалет зашел. Нет, никто не заходил. Ни секретарша, ни еще двое сотрудников, сидевшие в соседней комнате за компьютерами – никто ничего не видел. Ругаясь про себя, он снова вышел на улицу. Теперь уж никаких бейсболок видно не было. Упустил, подумал капитан. Или нет?.. Его не покидало ощущение, что тут что-то не так. Как будто чего-то он недопонял или недосмотрел вот только сейчас. Недоувидел. Может, проходной двор какой-нибудь?.. За подъездной дверью. Запросто может быть.
Елагин медленно пошел по улице в сторону, где видел человека в бейсболке. Прошел один подъезд, другой. Куда-то ведь он делся?.. Капитан слегка нажал на ручку двери. Та уступила. Быстро глянув по сторонам – рядом никого – он толкнул ее, и с обычным видом, будто домой направляется, вошел внутрь.
Все дальнейшее промелькнуло клубком причудливых видений, быстро и независимо от воли капитана менявших друг друга. Прохлада и гулкая тишина темного подъезда, и тут же тяжелый тупой удар по голове. Грязный пол, куда-то тащат. Потом вкус водки. Елагин морщился, кривился, пытаясь увернуться, но водка лилась отовсюду, текла за ворот, наполняла рот и приходилось глотать, чтобы не захлебнуться. Потом снова провал.
Затем он открыл глаза на грязном асфальте, прямо щекой на нем лежал. Это было отвратительно и больно, потому что его волокли по этому асфальту, и он глаза закрыл. Затем был газон, мягкий и прохладный. Вот это другое дело, подумал Елагин и тут же, постепенно, к нему стало возвращаться соображение. Он покосился куда получалось. Поднял голову. И сразу увидел идущих к нему двух людей. Ноги их увидел. А лежал он на траве, рядом с клумбой, посреди аккуратного зеленого газона. Во дворе, заставленном по периметру машинами. В самом его центре.
И шли к нему – даже уже подошли, вот они, тут – два молодых милиционера.
Хорошо, подумал Елагин, не придя еще в себя. Свои. Они подхватили его под руки, поставили на ноги. Капитан заметил вдруг, что рубашка его расстегнута и перепачкана грязью, а ботинки вообще не его, похоже, что с помойки, и облит он какой-то дрянью… а может, в луже вывалян. Он потянулся к голове, в которой тяжело пульсировала боль, но милиционеры встряхнули его, отчего он даже замычал и чуть не потерял сознание. Боль была теперь нестерпимой.
– Стой, – сказал тот, что справа. – Не спи.
– Да я… – начал было капитан, подбирая слова, но тот, что слева, перебил:
– Зачем окно-то разбил?.. Платить ведь придется.
Мысли давались сейчас тяжело, поэтому Коля замолчал и посмотрел сначала на одного, потом на другого. И поймал себя на том, что выглядит точно как классический алкаш. Бесполезно даже объяснять. Вид говорил сам за себя. И водкой разило наповал, даже сам чувствовал. Раньше запер бы такого отсыпаться в укромном месте, а бормотание не стал бы и слушать.
Пока его вели через двор, он успел только порадоваться, что документы с собой не взял. Не хватало еще такой славы. Бывший спился, все понятно… Но кто же это сделал, думал капитан, приходя в себя с каждым шагом. И зачем?.. Хорошо, что вообще не пристукнули. Однако, раз так, то он что-то нашел, нашел… Правда, сам не знает, что… но – нашел.
– Эй, ребята, – сказал он, вспомнив, что здесь, в двух шагах, Левин офис. – Вы меня не волоките так, позорно ведь. Я сам пойду.
– Проснулся?.. – спросил милиционер справа, продолжая крепко держать его под руку.
– Да ну пусти же ты, вот ведь!.. – Капитан попробовал вырваться, но его снова тряхнули, отчего он сморщился и зашипел. – Зарраза…
– Щас зубы почистим, раз проснулся, – сказал кто-то из них. – Если рот еще раз откроешь.
– Да ладно тебе!.. Вы бы лучше… – начал еще раз Елагин, не в силах так вот сразу сдаться.
– И уши тоже, – перебил его второй. – Если не слышишь.
В общем-то, на милиционеров он не сердился: те делали свою работу. Видно, позвонил кто-то, сказал, что алкаш во дворе буянит, окно разбил. Ну, они приехали. Все нормально. Эх, знать бы, кто позвонил, подумал капитан. Вот тогда бы он быстро понял, что тут такое творится.
Он сидел в «УАЗике», позорно запертый. Никогда еще так не ездил. В кузове таких «УАЗов» – было: стрелять, на захват, еще в молодости. Но не запертым же. Обидно даже.
Привезли. Куда – не понял поначалу, очень уж голова болела, и от удара, и, видимо, от водки. Кто их знает, сколько проглотить пришлось. Выбравшись из машины, морщась и хромая, капитан огляделся. Ага, вот куда. Вытрезвитель. Этого еще не хватало. Первой мыслью было объяснить, что он не пьяный, что все это не так, но после пары шагов его так повело, что чуть не упал. Кто его знает, какой дрянью накачали, подумал Елагин сквозь мутную пелену в сознании. Был бы пьяный – точно полез бы объясняться. Но он был трезв, и понимал, что ничего не докажет, только насторожит работников. Сам, сам же прекрасно все это знал, как бывает. Только с другой стороны, с той, милицейской.
Вот как отливаются алкашеские слезки, подумал капитан, и вдруг буквально остолбенел. Сквозь приоткрытую воротину он увидел Левину секретаршу. Она стояла там, на улице, и, жестикулируя, объясняла что-то милиционеру. Тот стоял к Елагину спиной, а секретарша – лицом. В следующий момент воротина скрыла ее, но капитан заметил, с каким упорством она говорила. Будто настаивала на чем-то, или доказывала.
Вывод был один: это ее работа. Хотя поверить давалось с трудом. Затем капитан оказался в большом зале, заставленном койками с клеенкой вместо простыни, а потом и на койке. После этого от него отстали, и он, только коснувшись тощей подушки, вырубился, будто ток отключили.
Сколько лежал – неизвестно. Очнулся на спине, поперек койки. Свесился до пола, чуть пополам не сломался. За окном было светло. То ли этот день, то ли другой уже. А может, вообще пять минут прошло. Лежал он в одних трусах, босиком. Так не сбежишь.
Решив встать, капитан заглянул под койку в поисках тапочек и покачал головой. Когда-то смеялся над такими рассказами. Ох, отливаются чьи-то слезки, подумал он и зашлепал к двери. Она была заперта. Капитан постучал, огляделся. Половина коек свободна, на остальных лежат, валяются… Он снова постучал, уже сильнее. Никакой реакции. Он замолотил кулаком по двери, крикнул:
– Откройте!..
Снова огляделся – на окнах решетки, кругом такие хари… Закатали его, закатали, как в банку, с этими вот… Капитан замолотил кулаками по двери, заорал в щель:
– Да открывайте же!.. Я по ошибке тут!.. Откройте, объясню сейчас!..
Дверь неожиданно и впрямь открылась, но вместо готового обсудить все проблемы милиционера оттуда стремительно выскочил лишь чей-то кулак, очень большой, и попал капитану в нос. Тот, теряя равновесие, шагнул назад, налетел на койку и грохнулся навзничь, на какого-то панически закричавшего человека. Пока они выбирались друг из-под друга, тот продолжал кричать. Будто убивают. Видно, еще не проспался.
Оттолкнув крикуна, Елагин снова направился к двери. Но повело, шагнул в сторону, сел на койку. Снова лег на спину. И вспомнил секретаршу. Выходит, вот кто делает дела… Теперь ему смутно вспоминалось, что видел ее в окне… там, во дворе, когда вели к машине. Туда выходят окна Левиного офиса. Значит, точно, она. Только для кого старается?
Елагин задумался. Получалась такая картина: либо его очень хотят подставить в какую-то историю, либо именно сейчас… тут он даже сел не койке, до того очевидной показалась ему догадка… именно сейчас его надо держать взаперти, а потом выпустить. Значит, чего-то от него хотят. Подтвердить эту мысль он ничем не мог, но она казалась очевидной. А значит, выход один: делать то, от чего его стараются удержать, потому что это и есть самое важное.
Ничего другого придумать не удавалось. Решив не терять время, капитан снова встал, тем более, что отсюда и без того хотелось выбраться поскорей. Здоровый рефлекс уже не давал подойти к двери. Он огляделся и направился к сидевшему на ближней койке понурому голому человеку.
– Давай заорем, – сказал ему капитан. – Тогда нас выпустят.
– Нас никогда не выпустят, – меланхолически возразил человек.
– Я точно знаю, – убеждал Елагин. – Я сам… они придут, если заорать.
– Ты чего пил? – спросил человек.
– Водку, – ответил капитан, вспомнив льющуюся на лицо теплую вонючую жидкость.
Человек подавил рвотный рефлекс, осторожно вздохнул и сказал:
– Ну, давай.
И они протяжно завопили, отчего несколько человек на соседних койках подняв головы, бессмысленно уставились на них.
– Давай, давай, – уговаривал их капитан, показывая руками, чтоб присоединялись. – Кричать надо!..
Постепенно один из проснувшихся, за ним еще и еще, по очереди заглянув под койки в поисках тапочек, присоединились к хору. Теперь звучание было нешуточным. Как сильно пьяный грузинский хор. Даже красиво. Давайте, давайте, ребята, думал Елагин, сейчас заглянут, что тут у них творится. Эх, видел бы это сейчас кто из тех… из прежних сослуживцев, или хоть Лева. Вот бы фотография на память была. Капитан, косясь на орущих вокруг непроспавшихся, голых и лохматых мужчин на койках, готов был бы засмеяться, если бы силы на это нашлись.
Дверь открылась, и капитан сразу замолчал и лег. Остальные продолжали орать еще некоторое время, потом по одному затихли. Полный милиционер в накинутом белом халате прошел между коек, вглядываясь в лежащих.
– Поём? – спросил он. – Хорошо стало? Ну-ка, съешь витаминку.
И сунул в нос одному из лежащих ватку. Тот отмахивался и бормотал. В комнате запахло нашатырем. Посмотрев на него еще раз, попристальней, капитан даже пристукнул кулаком по краю койки: повезло.
– Не помогает витаминка? – огорчался тем временем полный. – Ах ты, ёксель-моксель.
Капитан продолжал смотреть на него, подняв голову. Полный подошел, сунул нашатырь. Елагин сморщился и сел на кровати.
– Ёксель-моксель, – сказал он милиционеру, улыбнулся и ткнул пальцем в его большой живот. – Попсуй-дроссель.
Тот всмотрелся и тоже сел, только на другую койку, рядом, прямо на спящего там человека. Тот замычал. Полный покосился назад и чуть подвинулся.
– Колька! – сказал он недоверчиво, вновь переводя взгляд на капитана, и помотал отрицательно головой: – Не-е… нет, не ты.
– Слушай, Малинин, – Елагин подался к нему и быстро проговорил: – Ты ж меня знаешь, поэтому слушай и врубись во все. Меня подставили. Я на операции, документов нет. Мне надо вылезти отсюда, быстро. Кто-то у вас тут, может, этого не хочет. Поэтому помоги, тихо, сам, никому ни слова. Ну?.. Поможешь?..