В купейном вагоне, конечно, ездить лучше. И пассажирам, и проводнице, кстати говоря. Это, в конце концов, цивилизованнее. Несравнимо лучшие ощущения испытываешь, идя по ковровому коридору, вежливо постукивая в прикрытую дверь, нежели просачиваться через свисающие ступни и выпирающие колени пассажиров плацкарта, ощутив всю гамму скверновоний и обрывков чужих разговоров:
– …подсаживаешь на крючок, блин, а рыба, я те говорю: вот такенная!
– Да гонишь!
– … буду! Чтоб я сдох!..
Или дальше:
– … послезавтра уже буду, посиди с малым. На молоке вари, слышишь? И не бери его к себе с перегаром, понял?..
А в конце:
– Ба, купи мороженку!
– Сиди тихонько, не лазай, где дядя сидит. Поедем, куплю.
– Ба, ну купи! Мороженку! Ну, ба…
Настроение у Веры Анатольевны было хорошее, весеннее. Раздав белье и кому надо чай, а также собрав у пассажиров билеты, можно расслабиться до следующей остановки. На этот случай у Веры Анатольевны было припасено овсяное печенье и стопка японских головоломок судоку. В таких случаях она прикручивала радио, чтобы в тысячный раз не слушать «Мертвых душ» Гоголя или «Войну и мир» Достоевского.
Не прошло и получаса спокойствия, как в приоткрытую дверь энергично постучали:
– Здрасьте вам, барышня! А чего это у вас чай такой не сладкий?
Голос был молодой, дерзкий и неоправданно жизнерадостный. Вера Анатольевна моментально встала с полки, всунула ноги в тапочки с затоптанными задниками и заняла оборонительную позицию:
– Нормальный чай, сладкий. Слаще только дома!
У двери стоял тот демобилизованный солдат.
«Ах вот почему! Ну понятно».
Солдат был молод, коротко стрижен, и широк в плечах. И хотя его голос звучал слегка нахально, в нем, однако, не было хамства из подворотни, к тому же, кажется, он демонстративно поддался и пошел на попятную:
– Ладно, раз так дайте мне два сахара. И чаю еще.
Он мог бы оставить свой стакан с подстаканником и вернуться в свое купе, тем самым прекратив историю в самом ее зародыше, однако же, он, видимо желая ее развития, остался стоять на месте, ожидая продолжения действия прямо здесь и сейчас. Словно, желая задержаться подольше, он по-хозяйски прислонился к дверному косяку купе проводницы, с интересом наблюдая за сложившейся ситуацией и растущему недоумению Веры Анатольевны. Его голубые глаза быстро окинули взглядом ее маленькое купе, пока она поспешно, а потому слегка неловко полезла за чайными принадлежностями, и, даже стоя к нему полубоком, Вера Анатольевна, почувствовала как всюду проникает его цепкий взгляд. Фоновой мыслью стала стыдливость за разбросанные вещи и беспорядок.
«Надо немедленно его выставить».
Однако она отвернулась еще больше от него, чтобы скрыть краску, которая прилила к лицу.
– А печенье у вас почем? – послышалось позади.
– Шестьдесят рублей, есть дорогое за девяносто пять, – механическим голосом ответила она, хотя ей было все труднее сдерживаться, – вот ваш чай. Кипяток за спиной.
«Сам нальет, наглец», – решила Вера Анатольевна, звонко опустив два кусочка рафинада в большой стакан в подстаканнике.
– А ваше по чем? – неопределенно спросил он, указывая взглядом на столик позади нее.
– Что «по чем»?
– Печенье.
Она поняла. Сначала она сделала едва заметный рывок в сторону столика, чтобы накрыть злосчастное овсяное печенье журналом с судоку, и выставить наглеца за дверь, а уж в коридоре поговорить с ним так, как обычно разговаривают с пассажирами «проводницы за сорок пять».
«Вот сукин сын! Еще в сумку мою нос свой орлиный засунь! Вот его я тебе сейчас и сверну!»
Подумав так, она, однако этого не сделала, что еще раз продолжило жизнь истории. В конце концов, сорвавшись на этом юнце – Вера Анатольева со всей очевидностью проиграла бы этому энергетическому вампиру. Они даже полпути к Владимиру не прошли, а начинать рейс со скандала – примета плохая, к добру не приводит.
«Я вот посмотрю, когда ты выходишь, гаденыш, там и поговорим»!
Вместо этого, придав голосу как можно больше убедительности, она ответила:
– Этого печенья нет в продаже. Оно собственное. Еще есть вопросы?
– А-а… «Собственное?» Так, значит, оно ваше? – он не унимался и еще мечтательно протянул «м-м-м», недвусмысленно рассчитывая на угощение.
«Это уже слишком, молокосос!»
Вера Анатольевна резко направилась на него, всем видом показывая, как решительно она намеревается выйти из купе. Однако этот ухмылок, даже не подумал отступать! Он только отшатнулся на полкорпуса, уступая ей проход в коридор, а сам и шагу не сделал, продолжая упираться плечом в дверной косяк. Этого же Вера Анатольевна не предвидела. В ее планы не входило выйти в коридор, а позади себя оставить незнакомого нахала почти что внутри своей неубранной обители. При таком раскладе лишней, в коридоре, становилась одна. Кроме того, возможность натолкнуться на его не отодвинувшееся полностью тело, инстинктивно оттолкнула её начавший движение корпус в противоположную сторону, и дальше, годами выработанная грация, окончательно покинула Веру Анатольевну. Она так быстро выскользнула из своего маленького купе, теряя равновесия и ища руками опору, «как тот ваш физик», что и опору не нашла, и еще зацепила ногой край свисающей простыни со своей кровати, и, полупадая, буквально, вылетая в коридор, как пьяный матрос на палубу. Следом за ней, зацепившись за босоножек в коридор потянулась и простынь. Тапочек в результате всех этих кульбитов таки слетел и остался позади прямо у ног этого улыбающегося дьявола со своим несладким чаем.
«Черт! Все сегодня наперекосяк! Слава богу, хоть не распласталась».
– Ой, Золушка, вы тут потеряли. – Усмехнулся он, указывая на ее обувку.
И хотя Вера Анатольевна не поднимая головы, наскоро просунула ногу внутрь и поспешно принялась, скомкивая, собирать простыню с пола, она чувствовала, как потешается этот индюк.
«Издевается, мерзавец! Ну-ну. Я тебе в следующий раз в чай наплюю, гаденыш. Попьешь еще!».
Красная, Вера Анатольевна, махом закинула простыню прямо в дверной проем, и тут же резко потянула дверь, со всего разгону закрыв ее перед самым носом этого самодовольного наглеца.
– Все, меня перерыв! До свидания.
«Так тебе, умник!»
Теперь, когда дверь заперта, Вера повернулась к тамбуру с видом, что ей там нужно кровь из носу совершить нечто важное. Например, проверить на месте ли стоп-кран.
– Вы знаете, а дайте мне, наверное, три сахара. Что-то он у вас на стекло похож.
Этот самоуверенный голос излучал не только самую наигранную дружелюбность в мире, но еще и явственно сквозил нотками издевки.
«Черт бы тебя побрал, мерзавец, ну я тебе сейчас!»
– И, кстати, печенье тоже, которое самое дорогое, – он добавил ровно в ту секунду как ее и без того красное лицо вспыхнуло еще больше, – раз ваше не продается.
Их взгляды встретились лишь на секунду – её горящие глаза, которые, казалось, хотели испепелить объект своего созерцания, и его, холодный, пронизывающий взгляд, в глубине которого сидел маленький скучающий чертенок. Ровно секунду спустя, как их взгляды встретились, он полузаметно улыбнулся:
– Будьте так добры, – и снова, поморщившись, отпил.
«Лучше отдать ему сахар и печенье, и все что ему надо, иначе он меня просто не оставит в покое. Он забавляется, видно, как ему это нравится. Ладно!»
– Да, конечно. С радостью, – и повернулась к двери, – вы можете вернуться к себе, я принесу вам.
– А мне нетрудно подождать.
«Вот же сволочь!»
Правда эта мысль, уже привычная для Веры Анатольевны, сменилась другой – необъяснимой. Дверь не поддалась.
– Да что с ручкой-то? – она вцепилась в ручку обеими руками, и начала сильно трясти ее вверх-вниз, однако, дверь не поддавалась.
– Вы не переживайте так.
– Блин! Слушайте, хватит, а? Отойдите в сторону с вашим чаем, не до ваших сейчас ухмылок! Что-то с замком…
– А что с ним? – он участливо заглянул ей за плечо, громко отпивая из стакана, с захлебом. – Заело, да?
– Не видно что ли! Так слушайте, – она начала раздражаться, – хватит, уже. Идите к себе в купе, я принесу вам и чай и печенье… – он не шелохнулся, – места и так нет, он еще тут со своими вопросами.
– Если хотите знать, я думаю дело вообще не в замке. – и тут же замолчал.
Он получал удовольствие, едва скрываемое, наверное, так он полнее ощущал себя на свободе, на гражданке. А возможно, таким он был и на службе, кто знает. Мерно помешивал ложечкой пластмассовый сахар, он выжидательно наблюдал, как она успокоительно выдыхает, справляясь с эмоциями и подавляя гнев. Вера Анатольевна, сидя на корточках, то безрезультатно дергала ручку двери, то заглядывала в скважину в надежде что-то увидеть и понять. Дверь даже с места не сдвинулась. Ничего не поделаешь, пришлось ей таки обернуться:
– Ну и? А в чем тогда?
Помолчав, он все-таки ответил:
– В двери.
– И что с ней не так?
– А как по-вашему? Она не едет.
– Серьезно? Очень смешно. Спасибо за подсказку. – и она снова повернулась к ручке и скважине.
– Не ломайте вы ручку, с ней все нормально, вы же не закрывали дверь на замок, ведь так? Дверь не съедет, потому что, вот, – он показал вниз, – в пазы попала ваша простыня, с который вы путешествовали по коридору.
Она посмотрела вниз и, действительно, небольшой треугольник ее простыни белел у края двери. «Как это я сама не заметила?».
– Вы, наверное, на что-то отвлеклись, и не заметили, – подсказал он, и это разозлило ее еще больше.
– И что теперь делать? – она снова от бессилия подергала ручку.
Наконец он шевельнулся. Спокойно поставил полупустой стакан на пол, отошел от косяка и наклонился к ней, все так же сидящей на полу:
– Давайте, помогу?
*****
Она опустила подножку и закрыла дверь вагона. Мельком взглянула в стекло на пустой перрон и отвернулась. Убедила себя, что сделала это случайно, ненароком. Поезд тронулся, и она вернулась к себе в купе.
Села и стала осматриваться вокруг. Ей все показалось очень смешным и забавным: судоку, недоеденное печенье, стаканы, ромашки… Почему?
«Наверное, он так и видел меня».
Но затем пришла другая мысль, более приземленная: «какой у меня беспорядок, надо прибраться…. Чтобы впредь простыней полы не вытирать». Мысль едкой само иронии вытеснила настроение весенней безмятежности, навеянного последними часами общения с Шурой.
«Хм…»
Расставляя на столике вещи, она наткнулась на стакан с водой, в котором стояли полевые цветочки. Ромашки, синюшки, колокольчики. На каком-то коротком полустанке он спрыгнул нарвать ей цветов, а потом, ничего не произнеся, подарил букет, добродушно улыбаясь своей озорной улыбкой.
Теперь, спустя столько времени проведенного вместе (хотя на самом деле знакомы они не более суток), она лучше узнала этого смешного солдатика. Он был совсем не похож на всех тех служащих или уже отслуживших, которых она видела на работе и в жизни. Добрый, веселый и… интересный, он излучал, не превосходство и самоуверенность, как она подумала сначала, а самодостаточное спокойствие и, как ни удивительно, веселую самозабвенность. Такой редкий набор качеств, для мужчины его возраста, не прошел не отмеченным ею, и поэтому, Вера Анатольевна (хотя он панибратски называл её Верунчик) прониклась к нему дружеской симпатией. Безусловно, она обязана ему за помощь с дверью, которую он быстро вернул в рабочее состояние. В благодарность за это пришлось угостить его действительно сладким чаем и своим овсяным печеньем. И пускай дело даже не в двери и ее починке, но ведь именно благодаря ей они познакомились, и даже сдружились – за чайными посиделками. Она с большим удовольствием слушала его армейские истории: временами хохоча над, вероятно, придуманными случаями из десантной службы, и искренне восхищаясь его, еще более вероятно сочиненным, рассказам о прыжках с парашютом. За несколько часов, проведенных в его купе, за маленьким столиком, уставленным чаем и всевозможными печеньями и пряниками, она, казалось, узнала этого случайного пассажира, намного лучше и больше чем многих людей, которых считала своими близкими подругами. «Удивительно целостный и хороший парень», думала про себя Вера Анатольевна, когда он заботливо добавлял ею чаю, с интересом рассказывая о городе, где он живет. Хм, он и в гости ее приглашал ведь:
– Вот ты, Верунчик, всю Россию уже объездила, каждый город знаешь, так?
– Ну что ты, какое там. Я же нигде не бываю, так только, проездом…
– Ну, так заезжай ко мне в Новгород, ты знаешь как у меня красиво! Приеду, с отцом дом достроим и тебе целую комнату выделим. Город – красота, Волга, лес – всё есть. На природу поедем!
– Смешной ты, Шурик!
Вера Анатольевна задумалась, поглядев на ромашки. «Повезет кому-то…». Она вспомнила, как внезапно он замолк и стал грустным, когда объявили его остановку. Он долго не говорил ни слова, только поджимал губы, а ей так хотелось смеяться, и обнять его, поцеловав в лоб. Так толком и не попрощавшись, он сошел на оживленный перрон своего города, да так и не сдвинувшись с места, стоял, не поднимая головы, провожая исчезающий вдали поезд. Только увидев его по другую сторону закрывшейся двери, Вера Анатольевна поняла, что его никто не встречал, и пожалела, что смеялась. И что не обняла.
Май
Который был час, она сразу не разобрала, хотя за два ночи перевалило совершенно точно. Она хрипло крикнула «Щас!» и поспешно застегнула пуговицы на рубашке. Обула тапочки и открыла дверь.
Свет из коридора был тусклый, и она не смогла разглядеть лицо пассажира, хотя определенно это был мужчина, явственно нервничающий.
«Наверно он долго меня тут будил. И чего ему?»
Со времени отправления уже прошло более двух суток, и если не считать приятного кратковременного знакомства с Шурой, весь путь на восток проходил обычно, рутинно. Были ненормальные пассажиры, которых приходилось усмирять, были крикливые детеныши безответственных мамочек, были скучающие алкаши, которые на каждой станции набирали пива и чего покрепче, и закрывались у себя в купе, заливая алкоголем однообразные часы путешествия. Но в целом все шло спокойно, без драк, ссор и криков, как это обычно бывает на таких долгих рейсах, когда есть много времени поговорить по душам со своими родными и близкими. Хотя, справедливости ради, скажем, что у Веры Анатольевны таких случаев и не бывало во общем-то, пожалуй, никогда. И пускай поначалу она их жутко боялась, но со временем не без разочарования сокрушалась, что даже какого-нибудь сорвавшегося пьяницы в ее вагоне не завелось.
«Снова все будут расспрашивать, и снова будет нечего рассказать. Я самая скучная проводница на свете. У всех что-то происходит, даже если это электричка Москва – Ярославль, а у меня…».
И вот посреди ночи этот назойливый стук. Такой бывает только в случае непредвиденного форс-мажора.
– Да… слушаю ва…
– Вы позволите войти? – голос был встревоженный, и совсем не сонный. Мужчина воровато обернулся на пустой коридор, и аккуратно вскользнул внутрь её купе.
– Это как пони… Пассажирам тут… Мужчи… – она, моментально просыпаясь, опешила от его бестактности.
– Пожалуйста, не прогоняйте меня. Выслушайте лишь, и, умоляю, говорите тише. Только сначала закройте дверь. – на этих словах он сам закрыл дверь и присел на её разложенную полку. Ей ничего не оставалось, как остаться стоять напротив, совсем рядом с ним. Она зажгла свет. Его лицо было желтым то ли от тусклой лампы ее купе, то ли действительно от какой-то тяжелой болезни. Он был широк в плечах, и ему было заметно тесно в ее маленькой комнатушке. Он ссутулился и говорил как будто в пол, хотя постоянно поднимал на нее свои глаза, единственное, что во всем его темном одеянии могло отражать свет. Взгляд был уставший и затравленный, хотя не без живого благородства, отметила про себя Вера Анатольевна, так как ничего другого примечательного в его внешности не было: