Уроки дыхания - Ильин Сергей Ю. 7 стр.


Мэгги откашлялась. (Все это было неутешительной правдой. Дочери Серины, к примеру, очень даже не мешало сбросить кое-какой вес.) Она протянула руку к бумажному полотенцу и сказала:

– По-моему, ты говорила по телефону, что он умер от рака.

– Верно, – подтвердила Серина. – Но когда мы узнали про рак, он был везде. Все тело проел, даже мозг.

– Ах, Серина.

– В один день Макс, как всегда, отправился на работу, продавать рекламу на радио, а на другой уже лежал пластом. Говорить толком не мог, видеть тоже, что ни делал, все вкривь и вкось получалось. И все время повторял, что слышит запах домашнего печенья. Спрашивал: «Серина, когда испечется печенье?» А я его сто лет не пекла! Говорил: «Как вынешь его из духовки, принеси мне одно». Ну я и напекла целую кучу, а он удивился и сказал, что не голоден.

– Зря ты меня не вызвала, – сказала Мэгги.

– А что бы ты могла сделать?

Да в общем, ничего, подумала Мэгги. Она не могла бы даже уверенно сказать, что понимает, какие испытания выпали на долю Серины. Казалось, на каждом жизненном этапе Серина немного опережала ее и на каждом описывала свой опыт правдиво, пугающе, прямо, словно какая-нибудь иностранка, ничего не знающая о принятых в обществе правилах. Как будто завесы сдирала! Это она сообщила Мэгги, что брак не похож на фильм с Роком Хадсоном и Дорис Дэй[9] в главных ролях. Это она сказала, что материнство дело слишком тяжелое и, откровенно говоря, оно, может, и не стоит усилий, которые ты на него тратишь. А теперь новая напасть: у нее умер муж. И Мэгги было не по себе, хоть она и понимала, что это не заразно.

Посмотрев в зеркало, она обнаружила, что над ухом, перекосившись, торчит из волос голубой цветок цикория. Мэгги выдернула его и бросила в мусорную корзинку. Серина ничего о нем не сказала – верное доказательство смятенности ее души.

– Сначала я думала: как же мы это переживем? – сказала Серина. – Как справимся с этим? А потом поняла: справляться-то придется мне одной. Макс просто-напросто считал, что я все устрою. Налоговая служба угрожала нам проверкой, наша машина нуждалась в новой коробке передач? Это были мои дела, Макса они интересовать перестали. Ко времени, когда начнется проверка, он уже будет мертв, да и машина ему больше не понадобится. Вообще-то смешно, если подумать. Разве нас не предупреждали насчет того, чем оборачивается исполнение желаний? «Будь осторожен в желаниях» – разве нет такого предостережения? Я вот еще в детстве поклялась, что никогда не буду зависеть от мужчины. Чтобы я ждала, когда кто-то из них обратит на меня внимание, – да ни за что на свете! Я хотела получить мужа, который будет сходить по мне с ума, держаться за меня как приклеенный, вот точно такого и получила. Точно. Макс не мог глаз от меня оторвать, провожал меня взглядом по комнате. Когда ему в конце концов пришлось отправиться в больницу, он умолял не оставлять его одного, и я стала проводить там день и ночь. И начала злиться на него. Я же помнила, как вечно приставала к нему: занимайся спортом, следи за своим здоровьем, а он отвечал, что все это для чокнутых. Заявлял, что бег трусцой – дорога к инфаркту. Послушать его, так тротуары усыпаны трупами таких бегунов. Я смотрела на него, лежащего на больничной койке, и спрашивала: «Так что ты предпочитаешь, Макс, взять и внезапно помереть одетым в шикарный, теплый, красный спортивный костюм или валяться здесь утыканным иглами и трубками?» Я говорила это, кричала во все горло! Вела себя с ним кошмарно.

– Ну ладно тебе, – жалко сказала Мэгги. – Я уверена, ты вовсе не имела…

– Я имела в виду каждое слово, – ответила Серина. – Вечно ты стараешься все приукрасить, Мэгги. Я кошмарно себя вела. А потом он умер.

– О господи… – полепетала Мэгги.

– Ночью, со среды на четверг. У меня словно тяжесть какая-то с груди свалилась, я отправилась домой и проспала двенадцать часов подряд. В четверг приехала из Нью-Джерси Линда, и это было хорошо – она, зять, ребятишки. Но мне все время казалось, что я должна что-то сделать. Что-то, о чем забыла. А это меня подмывало в больницу поехать, только и всего. Я себе места не находила. Это как фокус, который мы проделывали в детстве, помнишь? Встанешь в проеме двери, нажмешь руками на косяк, словно распереть его хочешь, а после шагнешь вперед, и руки сами собой взлетают вверх, как будто все это давление было, ну, запасено на будущее и сработало задним числом. Так вот, дети Линды принялись изводить кошку. Напялят на нее пижамку своего игрушечного медвежонка, а Линда этого даже не замечает. Она никогда их в узде держать не умела. Мы с Максом еле сдерживались, чтобы ничего ей не сказать. Каждый раз, как они приезжали, мы ей ни слова не говорили, только посматривали друг на друга через комнату, обменивались взглядами, знаешь, как это бывает? А тут вдруг мне переглядываться стало и не с кем. Так я впервые поняла, что и вправду потеряла его.

Серина перебросила со спины на грудь хвост волос, осмотрела его. Кожа под глазами у нее блестела. Собственно говоря, она плакала, но, похоже, не замечала этого.

– Ну я и выдула целую бутылку вина, – сказала она, – а после обзвонила всех давних знакомых, всех, кого мы с Максом знали, когда только еще встречались. Тебе позвонила, Сисси Партон, двойняшкам Барли…

– Двойняшки Барли! Они приедут?

– Конечно. И Джо Энн Дермотт с Нэтом Абрамсом, за которого она в конце концов вышла, если тебе это интересно…

– Я о Джо Энн годами не вспоминала!

– Она почитает нам из «Пророка». А ты и Айра споете.

– Мы… что?

– Споете «Нет ничего прекрасней любви на земле»[10].

– Ох, помилуй, Серина! Только не «Любовь прекрасней всего на свете».

– Вы же пели ее на нашей свадьбе, так?

– Да, но…

– Ее как раз играли, когда Макс признался мне в любви, – сказала Серина. И, приподняв уголок шали, аккуратно промокнула кожу под глазами. – Двадцать второе октября пятьдесят пятого. Помнишь? Бал в честь Праздника урожая. Я туда с Терри Симпсоном пришла, но Макс меня отбил.

– Но ведь это его похороны! – сказала Мэгги.

– И что?

– Это же не… концерт по заявкам, – сказала Мэгги.

Над головами у них забренчало пианино. Аккорд, аккорд, еще аккорд – они плюхались на пол, словно кто-то столовые приборы раскладывал. Серина запахнула на груди шаль и сказала:

– Нам лучше вернуться.

– Серина, – сказала Мэгги, выходя вслед за ней из уборной, – мы с Айрой после твоей свадьбы ни разу на людях не пели!

– Не страшно. Я и не ожидаю профессионального исполнения, – ответила Серина. – Просто хочу повторить то, что было, как иногда делают на золотых свадьбах. Решила, что это будет красиво.

– Красиво! Ты же знаешь, как песни иногда, ну, стареют, – сказала, обходя вместе с подругой столы, Мэгги. – Почему не исполнить просто какие-нибудь утешительные гимны? Разве в вашей церкви хора нет?

У подножия лестницы Серина повернулась к ней.

– Послушай, – сказала она. – Я всего лишь прошу о малейшей, простейшей услуге самую близкую подругу, какая у меня есть на свете. Чего мы с тобой только не пережили вместе! Наши свадьбы, рождение наших детей! Ты помогла мне устроить мою мать в дом престарелых. Я сидела с тобой, когда арестовали Джесси.

– Да, но…

– Прошлой ночью я призадумалась и спросила себя: я для чего эти похороны устраиваю? На них и не придет никто, мы слишком недолго здесь прожили. Мы Макса даже в землю опускать не будем, следующим летом я развею его прах над Чесапиком[11]. На службе и гроба-то его не будет. Какой тогда смысл сидеть в церкви, спросила я, и слушать, как миссис Филбер гимны на пианино бренчит? «Сколь тернист он, правый путь» и «Смерть похожа на тихий сон». Я и с миссис Филбер-то не знакома! Лучше уж Сисси Партон, которая играла на нашей свадьбе «Мою мольбу». А после подумала: да почему бы мне все не повторить? И Халиля Джебрана, и «Нет ничего прекрасней любви»?[12]

– Тебя многие не поймут, – заметила Мэгги. – Например, те, кто не был на твоей свадьбе.

«Да и те, кто был, тоже», – подумала она про себя. Некоторые гости и тогда выглядели озадаченными.

– Ну и пусть удивляются, – сказала Серина. – Я не для них похороны устраиваю. – И, повернувшись к лестнице, стала подниматься по ней.

– Да, но Айра, – сказала Мэгги, поднимаясь следом. Бахрома шали хлестнула ее по лицу. – Конечно, я для тебя землю перевернуть готова, но не думаю, что Айра согласится петь эту песню.

– У Айры был хороший тенор, – сказала Серина. Она добралась до верха лестницы и снова повернулась к Мэгги: – А у тебя голос, как серебряный колокольчик, – помнишь, все так говорили? Самое время перестать это скрывать.

Мэгги вздохнула и пошла за Сериной по проходу церкви. Говорить, что этот колокольчик успел постареть почти на полвека, бесполезно, полагала она.

За время отсутствия Мэгги в церкви появились несколько гостей. Они сидели по разным скамьям. Серина склонилась к женщине в шляпе и узком черном костюме.

– Шугар? – произнесла она.

Остановившаяся прямо за ней Мэгги спросила:

– Шугар Тилгмэн?

Шугар обернулась. Она была первой красавицей класса, да и сейчас, полагала Мэгги, осталась красивой, хотя из-за плотной черной вуали, спадавшей с полей ее шляпы, сказать что-нибудь определенное было трудно. Она больше походила на вдову, чем сама вдова. Что же, Шугар всегда видела в одежде прежде всего маскарадный костюм.

– Вот и ты! – сказала она и встала, чтобы прижаться щекой к щеке Серины. – Я так сожалею, так сожалею о твоей потере. Только зовут меня теперь не Шугар, а Элизабет.

– Ты ведь помнишь Мэгги, Шугар, – сказала Серина.

– Мэгги Дейли! Какой сюрприз.

Укрытая вуалью щека Шугар была гладкой и тугой. Она оставляла ощущение одной из тех луковиц, что продают упакованными в сетку в продуктовых магазинах.

– Как все это печально, – сказала она. – Роберт приехал бы со мной, но у него совещание в Хьюстоне. Он просил передать тебе его соболезнования. Сказал: «Кажется, только вчера мы пытались найти дорогу на их свадебный обед».

– Да, вот об этом я и хочу с тобой поговорить, – сказала Серина. – Ты помнишь нашу свадьбу? Ты пела там после того, как мы принесли обеты.

– «Рожденную быть с тобой», – сказала Шугар. И усмехнулась. – Вы шли под нее к дверям. Переход оказался дольше песни, и под конец мы слышали только стук твоих высоких каблуков.

– Так вот, – сказала Серина. – Я хочу, чтобы ты снова спела ее сегодня.

От потрясения у Шугар даже лицо проступило из-под вуали. Выглядела она старше, чем думала Мэгги.

– Чтобы я – что? – переспросила она.

– Чтобы спела.

Шугар, повернувшись к Мэгги, приподняла брови. Мэгги отвела взгляд, вступать в какой бы то ни было сговор ей не хотелось. Какая-то женщина и впрямь заиграла на пианино «Мою мольбу». Но не может же это быть Сисси Партон, верно? Женщина с пухлой спиной и ямочками-сердечками над локтями. Помилуй, она похожа на самую обыкновенную церковную пианистку.

– Я уже двадцать лет как не пела, если не больше, – сказала Шугар. – Да и тогда-то петь не умела! Выпендривалась, и не более того.

– Шугар, это последняя услуга, больше я тебя никогда ни о чем не попрошу, – настаивала Серина.

– Элизабет.

– Одну песню, Элизабет! Для друзей. Мэгги и Айра тоже споют.

– Нет, подожди… – начала было Мэгги.

– Да еще и «Рожденную быть с тобой», – сказала Шугар.

– А что в ней плохого, хотелось бы знать? – спросила Серина.

– Ты слова ее помнишь? «Довольная, бок о бок с тобой»? И ты хочешь услышать их на похоронах?

– На поминальной службе, – сказала Серина, хотя и сама до сей поры называла это похоронами.

– А в чем разница? – спросила Шугар.

– Ну, гроба-то здесь не будет.

– В чем разница, Серина?

– Вовсе не получится, что я вроде как лежу бок о бок с ним в гробу! Что я извращенка какая-нибудь или еще кто! Я буду бок о бок с ним в духовном смысле, вот и все.

Шугар посмотрела на Мэгги. А та пыталась припомнить слова «Моей мольбы». Во время похорон, думала она (или поминальной службы), самые невинные строчки могут приобретать совершенно новый смысл.

– Ты станешь посмешищем здешних прихожан, – категорически заявила Шугар.

– Да плевать мне на них.

Мэгги ушла по проходу, оставив их. Она настороженно приглядывалась к людям, мимо которых шагала, – каждый мог оказаться давним знакомым. Однако никого не узнала. Дойдя до скамьи Айры, она подтолкнула его локтем и сказала:

– Я вернулась.

Айра подвинулся. Он читал свой карманный календарь – ту его часть, где перечислялись знаки зодиака и соответствующие им драгоценные камни.

– Мне это мерещится или я на самом деле слышу «Мою мольбу»? – спросил он, когда Мэгги уселась с ним рядом.

– На самом деле, – сказала Мэгги. – И играет ее не просто какой-нибудь старичок-пианист. Это Сисси Партон.

– Кто такая Сисси Партон?

– Ну ей-богу, Айра! Ты же помнишь Сисси. Она играла на свадьбе Серины.

– Ах да.

– А мы с тобой пели «Нет ничего прекрасней любви», – сказала Мэгги.

– Уж этого я ни за что не забыл бы.

– И Серина хочет, чтобы сегодня мы спели ее снова.

У Айры даже выражение лица не изменилось. Он просто сказал:

– Жаль, что нам не удастся оказать ей такую услугу.

– Шугар Тилгмэн тоже петь отказывается, и Серина ей сейчас шею намыливает. Не думаю, что она позволит нам отвертеться, Айра.

– Шугар Тилгмэн здесь? – Он оглянулся.

От Шугар все мальчики были без ума.

– Вон там, в задних рядах, в шляпе, – сказала Мэгги.

– Разве Шугар пела на их свадьбе?

– Пела, «Рожденную быть с тобой».

Айра снова повернулся лицом к алтарю, подумал. Наверное, слова припоминал. И в конце концов коротко фыркнул.

Мэгги спросила:

– Ты помнишь слова «Нет ничего прекрасней любви»?

– Нет, и вспоминать не собираюсь, – ответил Айра.

Какой-то человек остановился в проходе рядом с Мэгги. И спросил:

– Как жизнь, Мораны?

– Дервуд! – воскликнула Мэгги. И повернулась к Айре: – Подвинься, дай Дервуду сесть.

– Дервуд. Привет, – сказал Айра и на фут отъехал по скамейке.

– Знал бы, что вы сюда поедете, напросился бы к вам в попутчики, – сказал, садясь рядом с Мэгги, Дервуд. – А так Пег пришлось на работу автобусом ехать.

– Ох, прости. Нам следовало подумать об этом, – сказала Мэгги. – Серина, должно быть, всех в Балтиморе обзвонила.

– Да, я здесь и старушку Шугар заметил, – сказал Дервуд и вытянул из нагрудного кармана шариковую ручку.

Он был человеком тихим, со взъерошенными, волнистыми седыми волосами, слегка длинноватыми. Волосы немного прикрывали уши, прядями спадали сзади на воротник, придавая Дервуду вид стесненного в средствах неудачника. В старших классах он Мэгги не нравился, однако многие годы прожил с ней по соседству, женился на Глен Берни, вырастил детей, и теперь она виделась с ним чаще, чем с любым из тех, рядом с кем росла. Ну не смешно ли складывается жизнь? – думала Мэгги. Она уж и припомнить не могла, по какой причине они с самого начала не стали близкими друзьями.

Дервуд похлопал себя по карманам, что-то ища.

– У тебя случайно не найдется клочка бумаги? – спросил он.

Все, что смогла отыскать Мэгги, это купон на шампунь. Она отдала его Дервуду, и тот положил купон на сборник гимнов. А затем щелкнул ручкой и наморщил лоб.

– Что ты хочешь записать? – спросила Мэгги.

– Я пытаюсь вспомнить слова «Хочу, желаю, люблю».

Айра застонал.

Церковь наполнялась людьми. Скамью перед Моранами и Дервудом заняло какое-то семейство, детей усадили по росту, так что линия их круглых белобрысых голов шла вниз – как вопросительная интонация. Серина перепархивала от гостя к гостю, несомненно упрашивая и умасливая их. Бахрома ее шали успела где-то искупаться в пыли. Мелодия «Моей мольбы» повторялась и повторялась, становясь навязчивой.

Теперь, когда Мэгги поняла, как много здесь людей из ее прошлого, она пожалела, что не уделила своей внешности побольше внимания. Могла бы напудриться, к примеру, или намазаться каким-нибудь кремом – чтобы лицо не было таким розовым. Может быть, даже изобразить коричневатым тоном впадинки под скулами, как настойчиво советуют журналы. И платье стоило выбрать более молодежное, бросающееся в глаза, как у Серины. Правда, у нее такого нет. Серина всегда предпочитала яркие краски, у нее единственной в школе были проколоты уши. Балансировала на грани аляповатости, но каким-то образом ухитрялась эту грань не переступать.

Назад Дальше