Аборигены – те, которые помнят; они «живые» среди мёртвых. Их ум – это память и воображение (о такой культуре памяти писал Штайнер применительно к лемурийцам).
Богемный лозунг «Морали нет, есть только красота!», произнесённый Савинковым, применим к этой сфере, но не означает отсутствие правил. Правила здесь существуют, и их не выдумывают – их помнят. У аборигенов просто нет органа, которым можно грешить: по единогласному мнению христиан, у них нет души (вспомним, например, Русалочку Андерсена) и в день Страшного суда они просто исчезнут без следа. Их называют и серыми ангелами, отказавшимися выбирать между добром и злом.
Но можно сказать и так, что они те, кто не стал вкушать с Древа Познания добра и зла и остался в Раю («грех Адама скрывает нас от людей»). Хотя кому-то из них явно удалось вкусить с Древа Жизни…
Душа, которой у них нет, – это «душа вожделеющая», витальное эго. И они с сожалением, смешанным с презрением, смотрят на потомков Адама, приобретших её и открывших себе дорогу в ад. Трудно остаться здесь тому, кто несёт ад в себе… Но без этой души нет и восхождения…
Судя по ряду характерных признаков (пастбища, сооружения из металлов), знакомство с этой сферой в целом приходилось на эпоху раннего скотоводства и металлургии.
Некоторые сюжеты
Рай обывателей
Посмертие не развивавших душу и не нарушавших табу, почти не отличимое от их жизни в этом мире (но несколько более комфортное и сытое). С ним связан сюжет «деревня мёртвых»: пришедшего туда из мира живых покойники принимают за злого духа, перенесённое из одного в другой мир становится испорченным и негодным, и наоборот.
Для состояния, которое ведёт в этот мир, характерно полное вовлечение в бытовой/производственный процесс и в «чувство жизни» без проблеска абстрагирования, без сильных страстей и вожделений.
Селение бессмертных
Герой случайно попадает в затерянный мир, подобный раю. Тоска по родине заставляет его вернуться. Обратного пути к бессмертным он найти не может. Вариант: обнаруживает, что за время его отсутствия в земном мире минули века (в другой версии сюжета герой оказывается участником игры или танца бессмертных).
Иномирная любовь
Герой влюбляется в существо из иного мира (или становится объектом его любви). История обычно заканчивается трагически: герой или его родичи нарушают закон иного мира и любимый гибнет или покидает героя. Вариант: герой оказывается между мирами и, будучи не в силах выбрать ни один из них (гложет тоска по другому), погибает.
Возвращение к корням
Герой, измученный метаниями и разочарованный в целях, в этом мире или в ином, возвращается к истоку: к семье, родителям, в родную деревню, в родную веру и т. д., обнаруживая высшую ценность непритязательной простоты и бытового служения.
Тихая гавань
Герой, измученный жизнью и разочарованный в целях, возвращается и строит хижину на берегу океана страстей и страданий, который ему не удалось пересечь, обретя мудрость побеждённого.
Оправдание творчеством
Герой, наделав аморальных поступков, «запутавшись в связях» и заблудившись в страстях, находит своё оправдание в творчестве: написанных книгах, стихах, картинах и т. д.
Призраки памяти
Герой в ином мире встречается со своим прошлым, неразрешёнными проблемами и совершёнными ошибками, и пытается что-то исправить.
Приложение. Йейтс. Кельтские сумерки
«Как-то вечером один средних лет человек, проведший всю жизнь свою вдали от дребезжания колёс по городским булыжным мостовым, молоденькая девушка, его родственница, которая, по слухам, обладала достаточными духовидческими способностями, чтобы наблюдать неизвестного происхождения огоньки, танцующие тихо в полях между стад, и сам я, собственной персоной, шли по песку вдоль берега моря, на крайнем западе страны. Мы говорили о Народе Забвения, как иногда называют здесь фэйри, и за разговором дошли до всем в тех краях известного их обиталища — до неглубокой пещеры в чёрных базальтовых скалах, отражавшейся, как в воде, в мокром морском песке. Я спросил у девушки, не видит ли она чего: мне было о чём спросить у Народа Забвения. Несколько минут она стояла совершенно тихо, и я заметил, что она погружается постепенно в некое подобие транса — холодный морской бриз вовсе перестал её беспокоить и монотонный гул набегающих волн, очевидно, совершенно для неё смолк. Я выкрикнул громко несколько имён — все имена великих фэйри, и буквально через несколько секунд она сказала, что слышит откуда-то изнутри скалы музыку, потом — отдалённые голоса и согласный топот ног о камень, так, словно собравшиеся люди приветствовали невидимого нам артиста. До самой до этой минуты приятель мой ходил взад-вперёд чуть в стороне, в нескольких ярдах от нас, теперь же он подошёл к нам вплотную и сказал, что нам, наверное, придётся отложить на время наш эксперимент, потому что сюда идут люди, он-де слышит между скалами детский смех. Духи места и его не обошли своим вниманием. Девушка тут же согласилась с ним и сказала, что сквозь музыку, голоса и топот ног она тоже слышит взрывы смеха. Потом она увидела, как пещера стала глубже и из самой глубины её заструился свет, а с ним явилось множество маленьких человечков в разноцветных одеждах, красных по преимуществу, и все они танцевали под музыку — мелодии такой ей прежде слышать не доводилось.
Затем я попросил её обратиться к королеве маленького народца — пусть она явится и поговорит с нами. Она так и сделала, но ответа не последовало. Тогда я сам повторил слова заклятия, громко, и через секунду она сказала, что из пещеры вышла женщина, высокая и очень красивая. К этому времени я тоже впал в некое подобие транса, и то, что принято называть ирреальным, стало понемногу, но весьма уверенно обретать для меня зримые формы; у меня возникло такое ощущение — не то чтобы я увидел, но именно ощутил — золотое шитьё и тёмные волосы. Я попросил девушку передать королеве, чтобы она вывела из пещеры своих подданных по племенам и коленам, так, чтобы мы смогли их разглядеть. Как и прежде, мне пришлось повторить приказ свой самому. Маленький народец и впрямь буквально валом повалил из пещеры, выстроившись, насколько я помню, в четыре колонны. У одних, согласно её описанию, в руках были луки из рябинового дерева, у других на шеях — ожерелья из чего-то вроде чешуйчатой змеиной кожи, но как и во что они были одеты, я не помню. Я попросил королеву сказать моей духовидице, не есть ли её пещера, так сказать, столица всех окрестных фэйри. Губы её задвигались, но ответа расслышать мы не смогли. Тогда я велел девушке положить руку королеве на грудь, и тут каждое её слово стало слышно совершенно отчётливо. Нет, это не самое большое поселение фэйри в здешней округе, чуть дальше есть ещё одно, и там их куда больше. Затем я спросил, правда ли, что она и её люди крадут смертных, и если это правда, оставляют ли они взамен украденной другую душу. «Да, мы меняем тела», — был ответ. «А кому-нибудь из вас приходилось рождаться в смертном теле?» — «Да». — «Знаю ли я кого-нибудь, кто был до своего рождения одним из вас?» — «Да, знаешь». — «Кто они?» – «Этого тебе знать не следует». Потом я спросил, а не являются ли и сама она, и весь её народ «драматизациями внутренних наших состояний». «Она вас не поняла, – сказала моя приятельница, – она говорит, что народ её очень похож на людей и многое из того, что свойственно большинству из смертных, им свойственно тоже». Я спрашивал ещё о её природе, о целях и месте её в мироздании, но подобного рода вопросы только лишь удивили её и озадачили. В конце концов она начала, кажется, терять терпение и написала для меня особо на песке — песке невидимом: «Будь осторожен и не пытайся слишком многое о нас узнать». Поняв, что чем-то её задел, я поблагодарил её за все, что она нам объяснила и показала, и позволил ей удалиться обратно в пещеру. Чуть времени спустя девушка очнулась от транса, холодный ветер с моря вновь напомнил о себе, и её передёрнуло дрожью9.»
Миры Михаила Булгакова
Всякий читавший роман Булгакова «Мастер и Маргарита» может не без оснований заподозрить, что что-то здесь не так. Персонажи, тщательно маскирующиеся под Сатану и Христа, ведут себя для евангельских героев, скажем так, несколько нестандартно. Иешуа не воскресает, всё относящееся к христианским догматам – причащение кровью, преображение, воскресение мёртвых – происходит исключительно на балу у Сатаны. Воланд не восстаёт против Бога, не борется против Иешуа и, собственно, не творит никакого зла – скорее, вершит должное, выступает как катализатор закономерного процесса. То, что вытворяет его свита в Москве, больше напоминает шутовство – злое, но остроумное хулиганство. Да и её жертвы, в общем-то, обычные люди со своими достаточно мелкими пороками, такими как неверие, пошлость, стяжательство. Не случись Воланда, барон Майгель всё равно был бы застрелен, а Берлиоз попал бы под трамвай.
Но то, что справедливость в романе олицетворяет дьявол, по меньшей мере странно.
Похоже, мы находимся здесь внутри не христианского, а совсем иного мифа.
«Левый» мир
Название это, конечно, условно. Можно называть его «задним», или «океанским», или «западным», как египтяне, но тем не менее это будет точнее, чем называть его просто «нижним».
Действительно, бинарная оппозиция верх/низ необычайно популярна и может быть легко продолжена как день/ночь, свет/тьма, добро/зло, рай/ад. Но очень многие развитые мифологии содержат в своей структуре не диаду, а триаду. Мы встретим её в мифах Японии и Мезоамерики, Египта и Шумера, Индии и Греции, в ирландских и исландских сагах, потусторонних маршрутах бурятских и амурских шаманов…
Верхний мир – мир Неба, светил, дня, света, и нижний мир Тьмы – смерти, болезни, испытания, разложения (инфернальный загробный мир), их дополняет мир Океана – перехода, мир ночного Солнца. Именно он и связан со сферой Вод par excellence. Его архетипические характеристики достаточно устойчивы: низ, океанские бездны, устье рек, очищение, омовение; сюда за горизонт для обновления спускаются звёзды и светила. Лунный свет, туманы, луга, великаны и карлики, источник (или древо) мудрости (он же источник поэзии), волшебные плоды, драгоценные металлы. Искусство магической иллюзии, остановившееся или почти остановившееся время, страна женщин. Здесь открывается вход в бездну инферно, куда стремятся умершие и откуда выходят по ночам призраки, но отсюда же начинается путь на небо, по которому ночное Солнце вновь вступает на небосклон. Здесь обитают эльфы и титаны-асуры – древние владыки земли и противники богов, но не демоны ада в обычном понимании.
Владыка этого мира – бог Океана/Хаоса и ночного неба, бог Утренней Звезды. В индийских преданиях это Варуна, у кельтов – Огмий, у шумеров и вавилонян – Энки (Эйя) и т. д. Бог сокрытой мудрости и космической справедливости, хранитель мира/космоса, оберегающий его извне, из внешней тьмы. Бог скорее строгий, чем щедрый, но не враждебный людям. Бог космического равновесия, владыка магической иллюзии, создатель письменности. Мир наколдован, скреплён им посредством знаков, писаного слова. Это его стихия.
Поэтому и роман Мастера – это не просто роман…
В романе Булгакова нет Бога, как нет его в мифе о трёх мирах, точнее там он бесконечно далёк. В Воланде нет главной составляющей сатанинского мифа – мотива бунта, богоборчества. Но кем в бинарном мифе может предстать повелитель теневой, невидимой части мироздания?
Левий Матвей действительно глуп…
Посмотрим, как основные архетипы Левого мира находит отражение в романе, проступая сквозь канву сатанинской атрибутики:
Очищение и Воскресение
Уход Солнца в Левый мир – его ежевечерняя смерть, и в глубинах свершается таинство воскресения. Это и мир очищения, смывания всего временного и фальшивого. Эта функция не столь очевидна, но и в романе гроза (пришедшая с запада) и огонь играют ту же роль – очистителей. Смерть Мастера и Маргариты оказывается их воскресением в инобытие.
Альбедо
Стадия очищения на пути индивидуации (становления полностью зрелой личности) – наиболее близкий аналог Левому миру в психологической теории Юнга. Сны периода альбедо пересекаются с его образным рядом. Мир альбедо – залитый лунным светом зыбкий мир превращений. Его обитатели: шуты, сумасшедшие, поэты, актёры, мошенники. Едва ли того же нельзя сказать о булгаковском романе. Да и сам Воланд старательно играет театрального Мефистофеля.
Майя
Левый мир – это действительно мир майи, превращения и отвода глаз. Именно этим с большим искусством занимаются эльфы (ши) кельтских преданий, асуры и йотуны. Деньги, разбрасываемые свитой Воланда, – то же золото эльфов, подверженное непредсказуемым превращениям. Театр, балаган, смена масок, от мошеннического ранения Бегемота до последних превращений на заключительных страницах романа. Искусство майи – это и игры со временем и пространством, жизнью и смертью, размытость границ между ними, невидимость.
Одноглазие
Очень характерный мотив, указывающий на принадлежность сразу к двум мирам. Сравним: одноглазие Азазелло, разные глаза Воланда, треснувшее пенсне Коровьева.
Мёртвые
Навьи (мертвяки) – постоянные гости Левого мира. Входы в него ведут через моря и древние могильники – сиды. Но сами обитатели Левого мира именуют себя Страной Живых. Просто перед мёртвым меньше преград. Здесь перекрёсток миров и врата ада отверсты подобно камину в преображённой ювелиршиной квартире.
Перекрёсток
На этом перекрёстке оказываются герои в последней главе:
«Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пёс. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеётся, и что он кричит. Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге стремительно побежал и он.
– Мне туда, за ним? — спросил беспокойно мастер, тронув поводья.
– Нет, — ответил Воланд, — зачем же гнаться по следам того, что уже окончено?
– Так, значит, туда? — спросил мастер, повернулся и указал назад, туда, где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле.
– Тоже нет, — ответил Воланд, и голос его сгустился и потёк над скалами, — романтический мастер! Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочёл ваш роман. — Тут Воланд повернулся к Маргарите: — Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я предлагаю вам, и то, о чём просил Иешуа за вас же, за вас, – ещё лучше. Оставьте их вдвоём, — говорил Воланд, склоняясь со своего седла к седлу мастера и указывая вслед ушедшему прокуратору, — не будем им мешать. И, может быть, до чего-нибудь они договорятся, — тут Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас.
– И там тоже, — Воланд указал в тыл, — что делать вам в подвальчике? — тут потухло сломанное солнце в стекле. — Зачем? – продолжал Воланд убедительно и мягко, – о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днём гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждёт уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне пора.
– Прощайте! — одним криком ответили Воланду Маргарита и мастер. Тогда чёрный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита. Ни скал, ни площадки, ни лунной дороги, ни Ершалаима не стало вокруг. Пропали и чёрные кони. Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет».