– Это Дью, сын Огдая… Дью… – раздавались негромкие голоса.
– Они не призраки и не духи, как и я, – сказал Крей. – Не бойся их, Дью. Можешь потрогать их тоже.
Мужчины, не дожидаясь, пока мальчик протянет к ним руку, сами касались его ладонями, шершавыми и задубевшими от тяжелого труда. Все они были почти те же, что и до гибели. Почти. Что-то настораживало – не в чертах лиц, не в фигурах, но в глазах, в интонациях голосов. Монотонно, бесстрастно и тускло звучали они – ни радости, ни удивления, ни хотя бы гнева или досады. Наверное, так разговаривали бы песчаные холмы в пустыне или потрескавшиеся камни на вершине горы, если бы обрели голоса. Неужели это Крей, ребячливый и пылкий Крей, который, бывало, не видя Дью день или полдня, при встрече приветствовал его радостным воплем и ощутимым шлепком по спине?…
– Мы не духи… Не бойся нас… – уныло шелестели Ичуи, Сангур, быкоподобный Брагу.
Внезапно они стихли. Все головы повернулись в сторону нового появившегося человека. Да, то был поистине человек – живой, настоящий, поскольку Дью не помнил, чтобы это щуплое тело когда-либо относили в место упокоения мертвых. Старик Вьюхо Охотник за Невидимым, знахарь племени, возникший за спинами полуголых мужчин, остро и пристально вглядывался в мальчика.
– Ага! И ты здесь! – воскликнул Дью с облегчением, ибо увидеть среди ходячих мертвецов живого и знакомого человека всегда приятно. – Может быть, хоть ты объяснишь мне, что здесь творится? Я еще живу или уже перенесся на Пепельные Пустоши? Если меня убили, или я сам разбился, отчего я этого не заметил?
Вьюхо и не подумал отвечать. Рассмотрев и узнав мальчика, он негромко приказал мужчинам:
– Схватите мальчишку! Живо!
Дью не успел даже отпрянуть, как Крей, находившийся ближе всех, крепко ухватил его за предплечье.
– Э-эй, брат! Ты что?! – возопил сын Огдая, безмерно пораженный.
Следом за Креем и другие мужчины попытались взять его в кольцо и не выпускать. К счастью, проходы в земляной толще были узкими, и сбоку подойти к мальчику никто не мог.
– Ты свихнулся, Крей! Отчего ты слушаешься эту облезлую вошь?!
Ладонь бывшего друга и брата сжимала крепко и тянула к себе. Поняв бесполезность увещеваний, Дью изо всей силы ударил товарища по играм ногой в колено, а когда тот вскрикнул и согнулся (совсем как прежде, совсем как живой!), ослабив хватку, кинулся назад. При этом он скатился с выпуклой спины жука, о котором успел позабыть. Крей тут же выпрямился и ринулся, хромая, следом, но ему пришлось преодолевать препятствие в виде перегородившего проход насекомого, флегматично подрагивавшего усиками.
Опасаясь подставить противнику спину, Дью быстро пятился, спотыкаясь о выбоины и обломки породы. К счастью, выход был недалеко, и вскоре над головой заголубела извилистая щель.
– Хватайте же его! Идиоты! Тупоголовые бараны! Скорее!.. – надрывался Вьюхо уже во весь голос, как видно, не на шутку взволновавшись, что мальчик ускользнет от своих преследователей и вернется, откуда пришел.
Дью оставалось самое трудное: вскарабкаться наверх. Упираясь ладонями, коленями и пятками в выступы камня, он пополз навстречу дневному свету. Бывший брат настиг, когда пальцы уже вцепились в край расщелины. Почти вырвавшись на волю, Дью с ужасом и тоской почувствовал, как руки Крея, ухватившись за лодыжки, тянут вниз.
– Чтоб ты лопнул, Крей! – горячо пожелал ему мальчик. – Чтоб тебя разорвало напополам! Чтоб ты провалился в пасти к голодным демонам!..
Дью вспоминал самые отборные проклятия, какие только знал, но Крей держал цепко. Но при этом – вот уж чего совсем невозможно было понять! – повторял, монотонно и сухо, словно в полусне:
– Беги отсюда, Дью. Беги скорее. Никогда больше не появляйся здесь. Беги. Беги, Дью…
– Ты издеваешься надо мной?! – выкрикнул в отчаянье мальчик. – Как я могу убежать, если ты вцепился в меня, словно голодный оборотень? Предатель!..
На миг руки Крея разжались. То ли подействовали проклятия, то ли просто устал – Дью не стал раздумывать. Мгновенно он подтянулся и выскочил наружу, исцарапав себе при этом плечи и разорвав на спине кожаную безрукавку. Кубарем скатился по склону и позволил себе остановиться и отдышаться, лишь отбежав шагов на триста от проклятого места.
* * *
Чем плотнее становились сумерки, тем ярче и выше плясал Большой Огонь, щедро рассыпая вокруг веселые искры, тем раскованней и горячее несся навстречу ночи праздник Крадущейся Рыси.
Больше всех охотничья удача обласкала в этом году косого Гугу. Он притащил, кряхтя от натуги, на своей не слишком широкой спине голову кабана, пару оленьих голов и связку кроликов. Мужчины смеялись, что косые глаза Гугу помогли ему в состязании: сведенные к переносице, увеличивали точность прицела из лука. И вот теперь победитель, обретший красивое имя Взор Ястреба, больше всех кричал и размахивал руками у стреляющего искрами огненного снопа, и ни одна девушка, даже самая гордая, не могла отказаться, когда он приглашал ее на разудалый танец и норовил прижаться поближе, выделывая при этом ногами немыслимые выверты и подскоки.
Впрочем, все остальные новоиспеченные мужчины веселились не меньше, плясали и тянули перебродивший клюквенный сок – кроме разве что Туфа. За целый день ему удалось подстрелить только пару сурков, таких же толстых и глупых, что и он сам, и старые охотники рассудили, что для мужчины этого недостаточно. Туф должен был держать испытание на следующий год, а пока – пребывать объектом насмешек более сильных и ловких сверстников.
Помимо несчастного Туфа, еще одному юному дорийцу не пелось и не плясалось в этот вечер. Утреннее приключение отбило у Дью охоту гоняться по скалам за козлами и барсами, завоевывая право называться мужчиной. На обратном пути в селение глаза то и дело мозолили рыжие тела сурков, замерших столбиками у своих норок, а один раз он заметил затаившегося в кустах оленя. Но рука даже не потянулась к луку: настроение было не то. Встреча с погибшим полгода назад другом и тремя другими воинами, чьим телам полагалось бы мирно истлевать на вершинах скал, злобный взгляд Вьюхо и его исступленные приказы «изловить мальчишку» – не давали покоя, снова и снова гоняя по кругу угрюмые и недоуменные мысли.
Больше всего потрясло поведение Крея, по приказу тщедушного старикашки кинувшегося ловить друга. Того самого Крея, что полтора года назад дрался насмерть с голодной рысью, когда во время охоты она спрыгнула с ели и вцепилась в шею зазевавшемуся Дью. Они тогда едва остались в живых и доползли до дома израненные и окровавленные, в рваных лохмотьях вместо одежды. В любой мальчишечьей драке брат становился на сторону Дью, даже если противники превосходили их числом в три раза… Сыну Огдая казалось, что его предплечье все еще болит в том месте, куда впились крепкие пальцы. Лодыжки, в которые Крей вцепился еще сильнее, с исступленной преданностью раба, тоже болели. Ухватился и тянул вниз, но губы при этом шептали, умоляли: «Беги, Дью!..» Как такое понять?
Мальчику вспомнилась весенняя стычка с нурришами. Они напали в самое темное время, перед рассветом. Не успев одеться и только наспех похватав оружие, мужчины и женщины выбегали в холодную ночь. Звон стали перекрывался воплями рыжих варваров, стонами раненых, лаем собак… Дью и другие мальчишки, не имевшие еще мечей, забрались на земляные крыши домов. Имевшие луки стреляли, напрягая глаза в предрассветных сумерках. Очень непросто – попасть во врага, а не в сородича, сцепившегося с ним в смертельной схватке. Безоружные подстерегали момент, чтобы обрушить на ненавистный рыжий затылок, оказавшийся вблизи под ними, камень, топор, кочергу, горшок с водой…
Дью удалось в ту ночь переправить в мир мертвых двух рыжих. Ему помогло отличное зрение – в сумерках видел лишь немногим хуже, чем при дневном свете. Он всё время старался держать в поле зрения фигуру Крея в белой нательной рубахе, широко и как-то суматошно размахивавшую мечом. И мишени выбирал поблизости от друга, чтобы хоть как-то помочь, оберечь.
Но не получилось. Не уберег. Заколов ударом в живот врага – яростно визжавшего, рослого – Крей победно закричал, взметнув обагренный первой кровью меч, запрокинув голову. Дью, не сводившему глаз с брата, показалось, что это в его беззащитную шею впилась стрела, короткая и свистящая, и это он повалился навзничь, хрипя и захлебываясь черной кровью. Он чувствовал дикую боль в горле, под кадыком, от которой едва не скатился с обледенелой крыши, в последний миг зацепившись за кромку, обдирая пальцы о ломающиеся сосульки…
Праздник разгорался и расцветал.
Подошло время ритуальных танцев – во славу и в поддержку Небожителей. Все взрослые мужчины племени выстроились вокруг огня в затылок друг другу и пошли, шумно топая ногами и похлопывая по лопаткам впередиидущего. «Яйо! А-а! Яйо! О-о!» – гортанно вскрикивали крепкие глотки при каждом шаге и хлопке. Как известно, Пресветлый Яйо, творец всего сущего, любит, когда его имя разносится по горам и долинам громко и звонко. Слыша, как окликают его далеко внизу сотворенные им человечки, бог усмехается и радуется, кровь его начинает быстрее струиться по жилам, солнце – его око – разгорается ярче. Солнце – его сердце – пылает жарче. Солнце – его светлая мысль о земном мире – становится милосерднее и добрее.
«Ш-ш-ш-шь… Нихель… Ш-ш-ш-шь… Нихель…» – вступили женщины, вкрадчивым шепотом просачиваясь в паузы между выкриками мужчин. Нихель Пеплокрылая, таинственная супруга светлого Яйо, богиня смерти, властительница нижних миров не любит, в противоположность солнечному божеству, ни громких криков, ни шумных хлопков, ни гортанных песнопений. Но разве можно не поминать ее пением? Тишайшая, с кротким сиянием лунного ока, она почитаема не меньше, а может, и больше, чем лучезарный ее супруг. Яйо – творец людей и властитель человеческой жизни, одной-единственной жизни. Нихель же – хозяйка всего посмертия, а сколь долго оно тянется, никому не дозволено знать.
Поддержав пением и танцами двух главных Небожителей, изначальных Отца и Мать, блестящие от пота и чуть охрипшие танцоры перешли к их детям, божествам рангом пониже.
«О Рург! Го-гой-го-гого! Р-р-рыжий! Г-р-розный! Р-р-ражий!!!» Бог войны, огненноволосый Рург любит, чтобы имя его не просто гремело раскатисто, но сопровождалось звоном оружия. Поэтому мужчины, похватав мечи и копья и продолжая двигаться по кругу, изображали символические битвы друг с другом. Хотя Рург, буйный первенец Яйо, в иерархии богов стоит ниже Отца и Матери, дорийцы чтут его больше. А как иначе? Племя, непрерывно отражающее нападения соседей, народ, где восьмилетним мальчишкам приходится браться неокрепшими ладошками за луки и стрелы, не может не считать своим покровителем бога войны. Рург – могучий и славный бог. Буйный и бешеный, грозный и справедливый. Благоволящий к отважным, презирающий трусов и слабаков. «Го-гой-го-гого! Рург! Р-р-режь! Р-р-ушь!»…
«Ила-а-а-ай-я-а!» – звонкий и сильный женский голос прорезал вопли воинов и грохот железа. Богиню любви тоже надо упомянуть, хотя мужчины и делают вид, что эта жительница небес не стоит ни танца, ни песнопения, и продолжают бряцать оружием. Воины выкрикивают имя Рыжебородого уже без передышки, убыстряя ритм, запрокидывая в экстазе головы, но чистый и протяжный женский голос каким-то чудом перекрывает и крики, и грохот, и топот. «Ила-а-айя! Алоу-лу! Оллэ!..» Пышноволосая, волоокая, мягкоплечая – услышь, услышь! Приникни нежным слухом к земле, где живут твои дети, печалятся, радуются, сливаются в поцелуе, рожают себе подобных. Улыбнись, поддержи, помоги – в сладких и горьких любовных таинствах…
Чем шумней и неистовей становился праздник, тем более одиноким чувствовал себя сын Огдая. Даже пляска Большого Огня не радовала. Прежде Дью мог смотреть на огонь очень долго. Ему казалось, что в рыжих и желтых языках пламени он отчетливо видит самого духа огня, смешливого и пылкого Алея – с одним глазом, всё время устремленным вверх, одной рукой, неистово машущей, одной ногой, без устали пляшущей, ослепительно-белым лицом с оскаленными зубами. Теперь ему было не до духа огня. Дью распирало увиденное и пережитое сегодня. Вот только с кем поделиться? Приятелям сейчас не до того: хмельной клюквенный сок, веселые лохмы огня, разгоревшиеся лица девушек… Да и что могут посоветовать неопытные юнцы? Они и не поверят ему. Только проживший долгую жизнь может разобраться в таинственных и жутковатых событиях сегодняшнего утра.
Дью решил рассказать обо всем Хиваро. Трудность заключалась в том, что старик вместе со всеми вовсю веселился сейчас у огня, накачиваясь вином и наблюдая за ритуальными плясками. Мальчик долго не мог улучить момент, чтобы выложить то, что жгло и щекотало язык.
Наконец он решился, но неудачно. Хиваро слушал вполуха, другой половиной ловя разудалые песни во славу богини любви Илайи, которые вопили подвыпившие женщины, совсем заглушив мужчин и вытеснив их из круга. Распустив по плечам черные и жесткие, как конские гривы, волосы, вдохновенно и грозно сверкая очами, дорийки пели так, что звезды дрожали в небе.
Дью совсем не был уверен, что старик хоть что-то расслышал из его взволнованного и бессвязного рассказа. Но лишь только он замолчал, Хиваро повернулся к нему, укоризненно вздохнув.
– Выбрось всё это из головы, волчонок. Ты разозлился, что тебе не позволили принять участие в испытаниях Крадущейся Рыси? Ты решил вместо оленьих и кабаньих голов притащить с охоты рассказ, который удивил бы всех? Но в него невозможно поверить! Мертвые воины не могут добывать железо. Их руки не могут быть теплыми и крепкими, как у живых. Старый Вьюхо чем-то досадил тебе, и ты решил ославить его как колдуна и властелина мертвых? А ты знаешь, что, если бы не Вьюхо, тебя самого не было бы в живых?
– Это почему же? – буркнул мальчик.
– Лет десять назад в наших краях бушевала страшная болезнь, может быть, ты помнишь, – Хиваро говорил чуть нараспев, покачивая головой в такт несмолкающим песням. – Мужчины, женщины, дети покрывались язвами, распухали и умирали в течение трех дней. Старина Вьюхо сбился с ног, перебегая от хижины к хижине со своими снадобьями. Из каждой раздавались стоны, в каждой кто-то был близок к смерти. Если б не его чудодейственные мази и травы, всё наше селение вымерло бы, на радость подлым нурришам. Он спас уйму народа, Дью, и тебя в том числе, потому что в первую очередь лечил молодых мужчин и мальчиков.
– Ну и что же! – запальчиво возразил сын Огдая. – Если он когда-то кого-то и вылечил, это не значит, что теперь ему нужно спускать все его колдовские мерзости!
– Очень прошу тебя, Дью, – голос Хиваро стал строже и суше, – забудь о том, что мне сейчас говорил, и никому больше не пересказывай свои глупые и злые выдумки. Если это дойдет до Вьюхо, он сильно на тебя обидится и будет прав. Еще больше обидится брат твой Крей, которого ты выставил трусливым предателем. Ты думаешь, он сейчас не слышит нас с тобой? Не каждый знает об этом, но тебе я скажу, сын Огдая: души погибших доблестной смертью слышат, когда живые вспоминают о них. Они могут даже слетаться на голоса друзей и родных и, невидимые, пребывать рядом. Крей слышит тебя, и ему сейчас очень горько. Ты глубоко оскорбил павшего славной смертью воина.
Дью готов был взвыть от досады. Мудрый старый Хиваро не верит ему! Считает лжецом, да еще и злобным, и глупым к тому же!