Но Иман продолжал молиться. Его губы уже не шевелились, и язык не повиновался ему, – он твердил про себя только одну фразу калимы (формулы веры): «Ла илаха илла Аллах, Мухаммад – расулуллах!» (нет божества, кроме Аллаха, Мухаммад его пророк). Но его мысли то и дело уходили в прошлое – и хорошего, доброго он совершил там, но почему-то вспоминается только нехорошее, то, что зовется подлостью, то, что давит на душу тяжелым грузом грехов и преступлений, заставляя ее страдать от невозможности вернуться в прошлое и исправить…
Бабушка
Иман учился в третьем классе, когда однажды учительница Жамал-мугалима завела разговор о вере и Боге. Она говорила о том, что верующие – темные, невежественные люди, и что, к счастью, их становится все меньше и меньше с каждым годом. Что религия, по выражению Карла Маркса – «опиум для народа». После чего ей пришлось объяснять, что такое опиум:
– Это такое вещество, называемое наркотиком, оно опьяняет и одурманивает человека.
Иман не понял, что значит «одурманивает», но он хорошо знал значение слова «опьяняет» – его отец иногда бывал пьяным, и тогда он его не любил.
– …так что, советский человек, пионер, хорошо знает, что нет ни Бога, ни Аллаха, – заключила Жамал-мугалима, и добавила:
– А тот, кто это утверждает, очень плохой человек, и вам нельзя слушать таких людей.
Иман любил свою бабушку, и он никак не мог согласиться с тем, что она плохая. Поэтому он сказал:
– Моя бабушка говорит, что Аллах есть, что он все видит и все слышит. А она никогда не бывает пьяной.
Одноклассники оживились, кто-то засмеялся, а Жамал-мугалима быстро взглянула на Имана. Взгляд ее стал каким-то нехорошим, жестким, и Иману стало не по себе. Он понял, что сказал что-то нехорошее. Но что? Ведь он сказал только правду о бабушке.
Иман любил слушать бабушкины сказки об Аллахе, пророке Мухаммаде, об ангелах и джиннах. И о шайтане. Бабушка рассказывала о них, укладывая его спать; Иман засыпал под них, но, странное дело – поутру он мог пересказать все, словно специально учил наизусть.
– А какой Аллах ростом? – спрашивал Иман, – Он как великан дау?
– Аллах очень велик, – говорила бабушка, – Человек не может представить все величие Всевышнего – у него не хватит мозгов для этого. И если кто-нибудь будет слишком ломать голову, пытаясь постичь величие Господа, то может просто свихнуться. Ибо не все подвластно уму человека. Человек должен знать, что Аллах очень велик – Аллах Акбар, что Он создал весь этот мир и управляет им, и что от него не скроется ничто, ни добро, даже на вес пылинки, ни зло на вес все той же пылинки. Потому что к каждому из нас приставлены ангелы, которые записывают в тетрадь наших дел все наши поступки, слова и мысли – и хорошие, и плохие.
Человек должен стараться совершать хорошие поступки, и не совершать дурных – не лгать, не воровать, не сквернословить, не пить водку, вино и пиво, не курить, не желать никому зла, а тем более не делать ничего плохого никому, чтобы Аллах был доволен им, ибо от этого зависит его будущая жизнь на этом и том свете. И не дай Бог нам заслужить его гнев!
Говоря об Аллахе, бабушка становилась строгой, и поэтому Иману не приходило в голову шалить и смеяться. Всем своим видом, необычно серьезными интонациями своего голоса бабушка давала понять, что к Аллаху нужно относиться серьезно и с великим почтением. Но вот разговор переходил к пророку Мухаммаду, и глаза ее начинали светиться умилением, голос смягчался, и она рассказывала о нем, как об очень близком и любимом человеке.
– А пророк Мухаммад – он что, родственник наш? – предполагал Иман, и бабушка улыбалась и гладила его по голове.
– Он, да благословит его Аллах и приветствует, всем нам, истинным мусульманам, родственник. Нет нам ближе его и любимей. Он – избранник Аллаха, и этим все сказано. Наш любимый пророк был защитником всех бедных и сирых, он – самый добрый из всех людей. И справедливый. И честный. Он за всю свою жизнь ни разу не солгал, не повысил голоса, не разгневался. Он был всегда спокоен и доброжелателен. От него исходило какое-то приятное благоухание; где бы он ни появлялся, там стихали раздоры и склоки, все успокаивались, даже плачущие младенцы – и те утихомиривались и радостно смеялись. Он прикасался к больному – и тому становилось легче. Если у кого случалось горе – он приходил, говорил слова соболезнования, объяснял, что горе его на самом деле не горе – ему верили и утешались. Он никогда не таил зла ни на кого, напротив, он жалел тех, кто причинял ему боль и оскорбление, так как знал, какое наказание для них приготовил Всевышний. Взгляд его согревал душу, и не было человека хорошего, благочестивого, который бы не проникался к нему уважением и любовью. Он призывал людей поклоняться одному Аллаху, чтобы спасти свои души – с ним соглашались и отворачивались от идолов, которым поклонялись все их предки. Он объяснял, как стать настоящими, просвещенными людьми – и люди следовали его примеру и обогащались знаниями. Его соратники и последователи обрели счастье в этой и той жизни, и лишь злые и завистливые, те, кому Аллах запечатал сердца, глаза и уши, не способны были понять, какое это счастье – быть его современником. И сейчас много таких среди нас, они – добыча шайтана.
– А шайтан, он кто – человек? – спрашивал Иман, и бабушка шептала какие-то непонятные слова и плевала за левое плечо.
– Шайтан, да, он может принять обличие человека, но чаще он невидим. Если тебе на ум приходят плохие мысли, ну, скажем, тебе хочется солгать, или украсть, или ударить кого-либо, то знай – шайтан рядом с тобой, это он нашептывает тебе совершить плохое. Тогда сразу вспоминай Аллаха, только именем Господа нашего можно прогнать шайтана. Я научу тебя словам дууа – молитвы, с помощью которой человек призывает Аллаха в покровители, в защитники от проклятого.
Проклятым бабушка называла шайтана.
Бабушка могла долго рассказывать об Аллахе, пророке Мухаммаде, об ангелах и джиннах. И еще у нее была очень старая и потрепанная книга – Коран, но читать ее могла только она сама. И, чтобы взять ее в руки, нужно было совершить дарет – омовение, умыться по особому порядку. Бабушка брала в руки Коран и читала – словно пела странную песню. Она говорила:
– Священный Коран – самая правдивая книга из всех книг, потому что в ней записаны слова самого Аллаха. А передан он нам, людям, через пророка нашего Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует. Я научу тебя читать ее, когда ты немного подрастешь, она написана на арабском языке.
Иман, конечно, хотел бы научиться читать Коран, но он очень сомневался, что сумеет, уж очень непохожи каракули в той книге на буквы, которым он научился в школе. Но он верил бабушке, она сумела внушить ему, что все в этой книге истинно. И вот теперь учительница, которой он тоже верил, уважал, и, что греха таить, немного побаивался, утверждала обратное.
Жамал-мугалима прошла на свое место и села за стол, и только после этого призвала класс к порядку. Она не сразу заговорила – предварительно прошлась взглядом по всему классу. Ученики замерли, так как каждый прочувствовал этот взгляд. Остановила она его на Имане, и он невольно поежился.
– Я уже сказала о том, что верующие люди плохие, но вы не представляете, как они вредны для нас. Ведь они прикидываются хорошими, чтобы обмануть вас. Вот твоя бабушка, Иман, ведь она вредит тебе, а, наверное, говорит, что любит тебя?
Учительница прожигала его глазами, и Иман опустил глаза. Он лишь кивнул головой.
– И, наверняка ты ее любишь.
Иман вновь кивнул.
– Тебе она кажется хорошей, но она плохой человек, раз говорит, что Аллах есть. Не верь ей, и не слушай ее! Хорошо?
Иман вновь кивнул, на этот раз не так уверенно. Он еще некоторое время сидел с опущенной головой, но чувствовал, что учительница смотрит на него, и смотрит осуждающе. Жамал-мугалима еще раз повторила, что нет ни Бога, ни Аллаха, ни Христа и ни Будды. И что нет, следовательно, и черта с шайтаном. Она еще долго говорила о вредности веры в сверхъестественные силы и о том, что человек – единственный хозяин всей вселенной.
Иман думал, что больше не будет возврата к этой теме, но он ошибся. К концу урока учительница дала Иману небольшую записку, с тем, чтобы он передал ее отцу. В груди у Имана похолодело, он понял, что чем-то провинился. Он не мог найти в своем поведении ничего предосудительного, но то, что записка к отцу не предвещает ничего хорошего для него самого, он знал. В начале учебного года Иман подрался с одним мальчиком, Игорьком. Вообще-то Иман был тихим, покладистым мальчиком, на него до того случая не жаловались, ни учителя, ни соседи, ни даже девочки.
А в тот раз Игорек просто достал. Он сидел сзади, и ему пришло в голову давать шелбаны по голове Имана. Иман, может быть и стерпел бы такое оскорбление, тем более, что было не больно, но на них обратила внимание Света, которая очень нравилась ему, но которой он, видимо, не нравился. В последнее время она отдавала предпочтение Игорьку, и, возможно, именно оттого тот глумился теперь над Иманом. Игорек не рискнул бы проделать подобное с кем-то другим, а Иман что – в классе уже сложилось мнение, что он тихоня и, значит, трус.
Гнев копился долго. Иман не знал, что делать. Его распирали одновременно, и злость на Игорька, и обида, ведь он не сделал ничего плохого соседу сзади, ни разу не отказал, когда тот просил списать, а делал он это часто, ведь их варианты всегда совпадали на контрольных работах. Иман уже несколько раз оглянулся, прося Игорька прекратить, но этим лишь подливал масла в огонь.
Иману в какой-то момент захотелось встать и треснуть кулаком по лицу обидчика, и лишь слова бабушки о шайтане, о том, что нельзя бить никого, удерживали его. Может быть, Иман и стерпел бы, но тут его вызвали к доске. С великим облегчением он отправился отвечать урок, у доски обернулся, и встретился с враждебным взглядом Игорька – тот показал кулак, а затем, изобразив пальцами, как он еще будет давать шелбаны, переглянулся со Светой. Иман встретился с ее презрительным взглядом, когда, взяв деревянную линейку, собрался чертить на доске равнобедренный треугольник.
Этот презрительный взгляд, ее пренебрежительная улыбка, стали последней каплей, переполнившей чашу терпения, и Иман молча направился к Игорьку. Учительница удивленно воскликнула:
– Ты куда?
Но Иман ничего не слышал и не видел, кроме насмехающихся глаз обидчика, которые выказали испуг, по мере приближения Имана. Игорек вскочил и подставил руку, защищаясь, когда Иман принялся ожесточенно бить ребром линейки по нему. Игорек завизжал, и только тогда Жамал-мугалима опомнилась и, подбежав, отобрала линейку. Она была поражена «беспричинной агрессией» Имана, а то, что поведение его было ничем не спровоцировано, она «выяснила», допросив виновников происшествия и остальных учеников и учениц. Ей не могло прийти в голову, что от нее могут что-то скрыть.
Вот тогда-то она написала первую записку отцу Имана. Тогда здорово попало от папы…
Папа пришел из школы каким-то потемневшим. Иман сидел за домашними заданиями, и внутренне сжался при его появлении. Он побаивался отца; не сказать, чтобы папа терроризировал его, нет. Наоборот, бывал порой очень ласковым и нежным. Но Иман немножко не доверял ему, ему всегда казалось, что в отце сидят два человека: один – хороший, ласковый, щедрый, снисходительный, другой – со злым блеском глаз, жесткий, быстрый в движениях, непредсказуемый. А уж когда бывал пьян…
Иман обычно быстро справлялся с домашними заданиями; он делал только письменные, и то быстро, так как сходу, еще на уроке схватывал суть темы, пересказанной учительницей. Но сегодня он намеренно засиделся дома; он понимал, что по возвращении отца состоится серьезный разговор.
Нет, отец не занимался рукоприкладством. Но Иман боялся его пышущих яростью глаз, его распираемых экспрессией слов, его быстрых, резких движений. Он незаметно бросил взгляд на вошедшего отца; тот был вроде спокоен, и, что сразу успокоило Имана – не смерил его многозначительным взглядом. Казалось, что Иман не интересует его вовсе. А когда он сказал:
– Иман, пойди, поиграй. Аскар с Шокеном спрашивали тебя, – Иман быстро собрал учебники и тетрадки и выбежал на улицу. У него отлегло от сердца; все время, после получения той записки, он чувствовал тяжесть в груди, и его угнетало смутное беспокойство.
Тогда он ничего не заподозрил; его не насторожило то, что отец попросил его поиграть, обычно он никогда не делал этого, наоборот, сетовал, что Иман слишком много времени проводит на улице и почти не занимается домашними заданиями. Иман был рад тому, что так легко отделался, что эта история с сегодняшней запиской не имела для него никаких последствий.
Бабушка в тот вечер была печальной. Иман обратил внимание на то, что она чем-то озабочена. И, когда он, по обыкновению попросил ее рассказать перед сном сказку о пророках, ангелах и джиннах, бабушка тяжко вздохнула, и, тщательно укутывая по-обыкновению толстым лоскутным одеялом, которое сама сшила, прошептала:
– Я не буду больше рассказывать сказки. Спи.
– Но почему?! – возмутился Иман и потребовал, – Я хочу сказку!
Тут в спальню вошла мама, и подсела к нему.
– Я расскажу тебе сказку, – сказала она. Иман удивился – мама никогда не рассказывала ему сказок – напротив, она была всегда против того, чтобы бабушка рассказывала их. Иногда и папа заглядывал к ним, и недовольно говорил:
– Чем вы забиваете ему голову? Неужели нельзя рассказать настоящую сказку ребенку!
На что бабушка отвечала:
– Я и рассказываю настоящие сказы. А то, о чем ты говоришь – просто небылицы.
Папа лишь качал головой и удалялся.
Мама начала рассказывать сказку о мальчике Ер-Тостике, который появился из бараньей грудинки, но рассказ ее Иману не понравился. Иман сказал:
– Ты не умеешь рассказывать сказки. И сказка твоя неинтересная. Как может ребенок сделаться из грудинки?
Чем очень обрадовал бабушку. Она благодарно погладила ему голову, а мама растерянно пробормотала:
– Ты уже большой, тебе не сказки слушать, серьезные книги нужно читать.
После чего, пожелав спокойной ночи, ушла к себе.
Бабушка зашептала, наклонившись к Иману:
– Да хранит тебя Аллах, он поселил в твоем сердце искорку веры, ты уже отличаешь истину ото лжи…
Но тут вошел папа и строгим голосом сказал:
– Еней (теща), вы что – не понимаете слов? Я уважаю вас, но если вы не прекратите, мне придется укладывать Имана в нашей спальне.
Бабушка ничего не сказала, лишь поджала губы, и, поправив одеяло на Имане, пожелала спокойной ночи, и легла на свою кровать. Папа постоял немного, потом выключил свет и ушел.
Назавтра Жамал-мугалима подняла Имана и спросила:
– Скажи, Иман, что ты знаешь об Аллахе? И, вообще, о религии…
Иман чувствовал, что в этом вопросе есть какой-то подвох, он понимал, что нужно бы повторить то, что рассказала учительница вчера, но он никак не мог, да и не хотел смириться с тем, что бабушка, которую он так любил, темна и невежественна. И, особенно с тем, что она – плохой человек, и что ее не нужно слушать. Может быть, поэтому он сказал, упрямо глядя в ожидающие глаза Жамал-мугалимы:
– Аллах создал все: землю и небо, людей и животных. И он знает обо всем, что мы делаем, потому что ангелы…
– Замолчи! – взвизгнула совершенно неузнаваемым голосом Жамал-мугалима, испугав, и Имана, и остальных учеников. Одновременно хлопнула по столу ладонями и, вскочив, заходила по классу.
– Твоя бабушка лжет! – продолжала она, прожигая Имана своими черными глазами. Казалось, что это не она, ее словно подменили, так она изменилась в лице.
Учительница ходила взад-вперед, как разъяренная тигрица, а притихший класс ждал, затаив дыхание, что последует дальше. Жамал-мугалима приблизилась к Иману, и внутри у него все сжалось. Она остановилась против него, и произнесла, делая ударение на каждом слове: