Потерпевший. Да, подтверждаю. И прошу примерно наказать вора, в назидание другим. (шейху) Я вас полностью поддерживаю, шейх. Эти воры и преступники совсем распоясались. Пора кончать с этим безобразием.
Шейх. Покончим, покончим! Пусть никто в этом не сомневается.
Кади. (первому свидетелю) Вы можете засвидетельствовать, что этот парень украл кошелек у этого мусульманина?
Первый свидетель. Да, я сам своими глазами видел, как он вытащил кошелек из кармана этого мусульманина.
Кади. Перед тем, как свидетельствовать, скажите: ашхаду – я свидетельствую. И давайте точнее – он вытащил кошелек, или украл?
Первый свидетель. (насмешливо) А какая разница? Вытащил, – значит украл. (из толпы слышится смех)
Шейх. (строго) Есть разница. Это суд шариата, здесь нет мелочей, кади должен выяснить степень вины каждого преступника, чтобы потом вынести справедливый приговор. Поэтому точно отвечайте на его вопросы.
Первый свидетель. Хорошо. Ашхаду, я свидетельствую, что этот парень украл кошелек у этого человека.
Кади. Хорошо. (второму свидетелю) А вы можете засвидетельствовать, что этот парень украл кошелек у этого мусульманина?
Второй свидетель. Ашхаду – я свидетельствую – этот парень украл кошелек у этого человека. Я это видел собственными глазами. Да там все это видели. Дело-то происходило на базаре, там людей полно. Только, кроме нас двоих никто не согласился быть свидетелями.
Шейх. Ваших свидетельств достаточно. Наши люди еще не все сознательные. Они не понимают, что укрывая сегодня вора, завтра сами станут его жертвой. (потерпевшему и свидетелям) Вы можете идти. (те уходят)
Кади. (вору) Ну, а ты что скажешь? Признаешь свою вину?
Вор. Да, признаю. Простите, пожалуйста, меня. Я обещаю – такое больше не повторится.
Шейх. Ты скажи нам – почему ты воруешь? Ты голодаешь? (парень отрицательно качает головой) Нет. Или ты не можешь работать и обеспечивать себя честным трудом?
Вор. Я работаю. На стройке. (с надеждой) Я хорошо тружусь, это может подтвердить мой бригадир. Я не прогуливаю и никогда…
Шейх. И что? Зарплаты не хватает? У тебя что, большая семья?
Вор. (поникнув от строгого тона шейха) Нет, я неженатый. У меня нет семьи. И зарплаты вроде хватает…
Шейх. Тогда в чем дело?
Вор. Знаете… я бы не хотел воровать. Мне так стыдно… и сейчас, и вообще каждый раз, когда я вытаскиваю кошельки или сотки из карманов. Да… но ничего не могу поделать с собой. Как только оказываюсь в переполненном автобусе, или в магазине, или на базаре, где толкутся люди, моя рука начинает чесаться… появляется такой нестерпимый зуд в ладони и пальцах, что я не выдерживаю… и, вот, сам не знаю, как эта рука оказывается в чьем-нибудь кармане.
Шейх. Ага! И какая рука у тебя чешется?
Вор. (поднимает правую руку) Вот эта. Поверьте, я бы не хотел воровать. Но эта проклятая рука… уж не знаю, что с ней делать.
Шейх. Зато мы знаем. И знание это нам дал Аллах. Он повелевает нам избавляться от таких рук, безжалостно отрубать такие шаловливые пальцы. (кади) Что вы скажете, уважаемый?
Кади. Наказание ему по закону шариата такое – отрубить для начала кисть руки. Если попадется еще раз – то уже по локоть. А потом – и всю руку по плечо.
Шейх. Правильно. (палачу) Исполняйте приговор. Избавьте бедного парня от бесовского зуда.
Вор. (его волокут к чурке с топором и он оглядывается к шейху через плечо) Прошу вас, не отрубайте мне руку! Я не буду больше воровать.
Шейх. Надеюсь, что не будешь. Надеюсь, – рука твоя, наконец, угомонится. Да и урок для других рук будет наглядный.
Помощники палача кладут правую руку вора на чурку, и палач, взяв в руки топор, примеривается. Все затаили дыхание. Парень обреченно смотрит на занесенный топор, все еще не веря в происходящее. Палач опускает свое орудие, и единый выдох вырывается из толпы. Подручные палача отпускают вора, парень вскакивает, сжимая окровавленную кисть другой рукой.
Вор. А-а! О-о! (убегает)
Раздаются крики из толпы. Одни советуют догнать парня и перевязать ему руку, мол, истечет кровью. Другие бросают из недр толпы обвинения шейху и его подручным.
Крики из толпы. Эй! Догоните парня! Он же истечет кровью… Палачи! Звери! Изуверы! И т. п.
Двое мужчин из толпы бегут за парнем.
Шейх. (презрительно) Что вы понимаете! Вы думаете, – это мы наказали вора? Нет, его наказал Аллах нашими руками. И это не изуверство, нет! Это милость Всевышнего. Этот парень лишился кисти, зато он теперь избавлен от бесовского искушения. Он получил наказание и теперь можно надеяться, что Аллах простит его преступления. Ведь он не наказывает человека дважды за одно преступление. А вы – «звери!».
Он поворачивается к кади.
Кади. Это все? Думаю, на сегодня достаточно…
Шейх. Да вы что, уважаемый! Это только начало. КПЗ переполнено, там ноге человеческой ступить некуда от преступников, ждущих суда шариата. Воры и убийцы, насильники и извращенцы разного сорта, грабители и мошенники, проститутки и альфонсы, взяточники и вымогатели, валютчики, процентщики и другие любители легкой наживы, пьяницы и производители спиртного, наркоманы и наркодельцы. Не останови их – они доведут наш народ до скотского состояния. Но пусть никто не сомневается – мы их остановим! Да, придется потрудиться на первых порах. Но я уверен – со временем работы у нас поубавится, а потом, иншалла, настанет время, когда преступления вовсе прекратятся, и вы еще будете изнывать от безделья. Я думаю, что этот день не за горами. А пока, засучим рукава и будем выводить всю эту нечисть, не брезгуя и не ленясь.
Кади. (без особого энтузиазма) Хорошо, я готов. Кто следующий?
Подручные шейха подводят к кади девушку. Почти одновременно с ней подошел и занял свое место имам Аскар.
Кади. В чем ее преступление?
Аскар. Что могло натворить это юное создание? Она же почти ребенок!
Шейх. О имам! Не смотрите, что она выглядит такой невинной овечкой. Вы не знаете, какое чудовище скрывается внутри этого юного создания. Она бросила своего ребенка, оставила новорожденного в роддоме.
Аскар. (не знает, что сказать) М-м…
Кади. А свидетели есть?
Шейх. Есть. Один врач, он мужчина, и две медсестры.
Кади. Свидетелей сюда!
К нему подводят свидетелей.
Кади. (врачу) Вы можете засвидетельствовать, что эта несчастная родила ребенка и отказалась от него?
Врач. Ашхаду – я свидетельствую – она родила и оставила у нас этого ребенка.
Кади. (медсестрам) И вы об этом свидетельствуете?
Медсестры. (обе, одновременно) Да, ашхаду – я свидетельствую, что эта женщина родила и отказалась от своего ребенка.
Кади. Хорошо, вы свободны. (свидетели уходят, а кади поворачивается к женщине) Ты это признаешь?
Женщина. Да, признаю. Но…
Кади. Почему ты так поступила?
Женщина. Я… я… у меня нет мужа. Мой парень обещал жениться, я ему поверила, а он… (смахнув слезу) а он меня бросил. Обещал жениться… вот, я ему и поверила.
Шейх. Мало ли кто может что пообещать! Ведь нельзя ложится в постель с тем, с кем не связана узами брака. Вот Аллах и наказал тебя. Ну, хорошо, согрешила, забеременела, родила, но почему ты бросила свое дитя?
Женщина. Я испугалась. Думала, что не смогу одна вырастить его. А государство… ведь в детском доме он будет всем обеспечен.
Шейх. Это не оправдание. Оглянись вокруг – что, сейчас такие уж тяжелые времена? Голод? Война? Ты видела хоть одну вдову или разведенную женщину с детьми, которые умирают от голода? Нет. Все сыты, одеты, обуты. Как же ты могла бросить свое беззащитное дитя? Свою кровь и плоть? Как ты ходишь по земле после этого? (женщина молчит, опустив голову, и шейх обращается к кади) Чем она может искупить свою вину?
Кади. Так как она впала в грех прелюбодейства, не будучи связанной узами брака, то ей полагается восемьдесят ударов плеткой.
Шейх. Правильно. А за то, что она бросила ребенка?
Кади. За то, что бросила ребенка – ещё двадцать плеток. Итого – сто.
Шейх. (подручным и палачу) Выдайте ей сто плеток. Исполняйте приговор.
Аскар. Помилуйте! Ведь она не выдержит ста ударов плеткой! Я требую, учитывая ее юный возраст и то, что она совершила этот проступок впервые, ограничиться пятидесятью ударами. (толпа волнуется и шумит)
Шейх. Уважаемый имам! Вы решил взять на себя функцию адвоката? Разве вы не знаете, что суду шариата не нужен адвокат?
Аскар. Да. Но суду шариата не нужен и прокурор. А вы выступаете здесь, как заправский обвинитель.
Шейх. Нет, имам. Обвинитель здесь один – Всевышний Аллах. Это он обвиняет нас всех в том, что мы развели здесь такой бардак. Я не хочу отвечать на Страшном Суде за чужие преступления и грехи.
Аскар. Давайте оставим полемику, уважаемый шейх. Вас вовек не переспорить. Вернемся к нашему делу. Ведь ответственность за это деяние должен взять и парень, соблазнивший эту несчастную девушку.
Шейх. Да, вы правы. Но его нет в городе. Сделав свое черное дело, он исчез. Небось радуется, что ему все сошло с рук. (обращаясь к толпе) Но пусть он не думает, что останется безнаказанным. Он обманул эту несчастную, но Аллаха он не обманет. Он ушел от суда шариата, но ему вовек не уйти от суда Создателя. Вот тогда и посмотрим, кто будет радоваться, а кто лить кровавые слезы. (помощникам) Так, что стоим? Исполняйте приговор.
Аскар. Но ведь она умрет от ста ударов! (толпа шумит и волнуется)
Шейх. Тихо! Если ей суждено умереть, то, значит, умрет. А если суждено выжить – будет жить. У нее будет шанс начать жизнь, как говорится, с чистого листа.
Женщина. (сопротивляясь подручным, которые уводят ее к столбу) Пощадите! Прошу вас! Вы обрекаете меня на верную смерть.
Шейх. И поделом! Подумай сама – зачем тебе жить? Какой от тебя прок? Если даже своего ребенка, безгрешное, беззащитное дитя ты бросила, отвергла, то чего мы можем ждать от тебя? Для чего тебе коптить небо? Ты хоть задумывалась об этом? В нашем обществе нет места таким «кукушкам». (палачу, который уже приковал руки женщины к столбу) Бей, насколько у тебя станет сил! Если устанешь, скажи, я тебя подменю.
Женщина. Стойте, не бейте! Я осознала свою ошибку. Я заберу ребенка, я сама вырасту его. Клянусь!
Шейх. Ишь, чего захотела! Кто теперь его тебе отдаст? Разве мы можем теперь его тебе доверить? Не-ет! Теперь он не твой ребенок. Теперь он наш. В нашей автономии не будет детских домов. Всех сирот мы разберем по домам. Для всех них мы найдем достойных отцов и матерей. Мы вырастим из них настоящих мусульман. (машет палачу рукой) Приступай!
Палач бьет женщину, та вначале кричит, но постепенно крики ее стихают, потом слышатся стенания, тихие стоны, а потом все стихает. По толпе прокатывается ропот. Слышатся требования прекратить избиение, слышатся выкрики: «Душегубы! Палачи!», и т. п.
Шейх. Ах вы, невежды! Кто тут душегуб? Мы? Не-ет! Это она душегуб! Она едва не погубила свою бессмертную душу. А вот мы, – мы тут как раз и занимаемся спасением ее души. И не только ее! Душ тех, кто сейчас смотрит на эту экзекуцию и для которых все это станет хорошим уроком. Теперь вряд ли кто решится на блудодеяние и вряд ли бросит ребенка на произвол судьбы. А если, в угоду вам, мы оставим это преступление без наказания, то число брошенных детей будет продолжать расти. Вы этого хотите?
Палач закончил экзекуцию и окровавленное, бездыханное тело женщины отцепляют от столба и перекладывают на носилки. Толпа шумит и волнуется. И тут из толпы вырвалась Жамал и, приблизившись к шейху, остановилась прямо перед ним. Глаза ее горят, лик ее бледен.
Жамал. Циничный мерзавец! Кровопийца! Что – напился крови?! Как после этого можно называться мусульманином?
Шейх. Замолчи, женщина! (замахивается на нее плеткой, но, опомнившись, опускает руку) Как ты смеешь так говорить с эмиром! Со своим шейхом!
Жамал. Эмир! Шейх! Да ты палач! Кровавый палач! Что ж ты опустил руку? Бей! Засеки насмерть! Тебе же это ничего не стоит! (шейх отворачивается от нее и отходит, и она поворачивается к мужу, который, выйдя из-за стола подошел к ней) И во всем этом виноват ты! В первую очередь виноват ты! Это ты открыл дорогу этим чудовищным преступлениям. И на тебя первого обрушится гнев Аллаха. И можешь считать, что теперь у тебя нет жены. Нет и сына с дочерью. (шейху) Я покидаю этот город. Ты прав, – этот город стал теперь вертепом сатаны. Твоим вертепом. И забираю своих детей.
Шейх. (усмехаясь зло) Пожалуйста! Сейчас вас отвезут в стадион, придется переночевать там, а утром вывезем за город. (одному из своих подручных) Отвезите эту женщину с ее детьми в стадион. (Жамал собирается уходить)
Аскар. Жамал! Стой! Нельзя туда. Стадион заминирован. И никто не вывезет тебя за город. Ни один человек не покинул город. Стадион полон заложниками, их тысячи. Они сидят на минах и могут в любой момент взлететь на воздух.
Жамал. Вот как?! (повернувшись к шейху) А что говорил праведный шейх? «Кто не считает себя мусульманином, кто не желает жить по законам шариата, должен покинуть пределы нашего города. Для этого они должны собраться в стадионе, оттуда их будем вывозить автобусами в областной центр. С собой разрешается взять документы, ценные вещи и деньги, у кого есть автомобиль, тот может выехать на нем, только прежде нужно наведаться в стадион и поставить в известность нашу миграционную службу, которая занимается учетом выезжающего населения». Так вроде выступал праведный шейх по телевидению? Или он нагло лгал? Тогда какой же он после этого мусульманин? Какой же он шейх? Он бессовестный лжец!
Шейх. Нет ничего зазорного в том, чтобы мусульманин обманул кафира.
Жамал. Но этот мусульманин только что пытался обмануть и меня.
Шейх. Ну, значит, вы тоже кафр. Мусульманка не стала бы возмущаться судом шариата и не стала бы оскорблять прилюдно своего шейха.
Жамал. Я не стану кафиром только потому, что так решил лживый шейх. И, если на то пошло, то лучше быть кафиром, чем считаться мусульманкой из его общины. (уходя за подручным шейха, которому было поручено отвезти ее в стадион, вышедшим из толпы Гульнаре и Берику) Пойдемте, дети. Здесь нам делать нечего.
Аскар. (идет за ними) Жамал! Гульнара! Берик! Стойте!
Жамал. (резко оборачивается и кричит, вытянув вперед руку с растопыренными пальцами) Отстань! Ты теперь нам не нужен! Посмотри на свои руки – они по локоть в крови. Мы не можем жить с кровавым палачом под одной крышей. Прочь! Оставайся со своим выродком-шейхом, верши с ним свою сатанинскую расправу!
Имам останавливается как вкопанный. Жамал с детьми уходит. Тут раздается голос муэдзина – он призывает мусульман в мечеть на вечерний намаз. Кади встает, за ним его писарь, и оба уходят, не глядя на шейха. Люди из толпы расходятся. Офицер уводит своих солдат. Боевики тоже покидают площадь по знаку шейха. Шейх подходит к имаму и трогает его за плечо.
Аскар. (словно очнувшись, оглядывается вокруг) А?! Что?! Что это?
Шейх. Это азан, имам. Подошло время вечернего намаза. Идемте в мечеть, уважаемый.
Шейх удаляется уверенным шагом, имам плетется за ним, шатаясь, как пьяный и спотыкаясь. Сцена быстро пустеет и под заунывный голос муэдзина опускается занавес.
Действие четвертое
Центральный стадион. Вечер, наступают сумерки. На футбольном поле сидят и лежат люди. Слышен приглушенный говор, чьи-то проклятия, чьи-то стоны, детский плач. С репродукторов постоянно читают Коран. Чтение не прерывается, то, становясь громче и заглушая все звуки, то вновь утихая. Узники стадиона практически неподвижны, лишь изредка пройдет кто-то, но тут же освещается лучом прожектора и через мегафон раздается требование прекратить движение. В центре сцены лежит Мария. Ее голова покоится на коленях Ларисы. Она бредит.
Мария. (что-то бормочет горячечно, а потом вскрикивает, порываясь подняться) Ваня! Ваня! Куда ты? Иди сюда, я здесь! Мы все здесь… А! Вот ты теперь какой. Я и не думала… я бы никогда не подумала, что ты… именно ты… станешь таким. Нет-нет! Я не верю! Я никогда не поверю в это! Ты не такой… нет, ты никогда не был таким… таким, как они. Ты никогда не был бессердечным. Ты никогда не был жестоким. Нет, напротив… ты всегда был добрым… нежным… что же теперь с тобою стало? Что же со всеми вами стало? Ваня! Почему ты молчишь? Скажи же что-нибудь! Ответь мне – что это такое вы сотворили? Что же вы натворили? А?! Ведь это бесчеловечно! О-ох! (откинувшись опять на колени дочери, всхлипывает)