Поймай меня, если сможешь. Реальная история самого неуловимого мошенника за всю историю преступлений - Филонов Александр Васильевич 3 стр.


Впрочем, монастырская жизнь меня донимала. Я сносил ее, но воспринимал свой срок в школе как наказание, да притом совершенно незаслуженное. В конце концов, папа ведь простил меня, а единственной жертвой моих преступлений был именно он. «Так чего ж я тут торчу?» – вопрошал я себя. Однако что не нравилось мне в этой школе больше всего, так это отсутствие девушек. Там царила строго мужская атмосфера. Даже вид монашки поверг бы меня в экстаз.

Знай я, что случилось с папой, когда я отбывал срок, то был бы подавлен еще более. В подробности он никогда не вдавался, но, пока я был в этой школе, он столкнулся с какими-то серьезными финансовыми проблемами и лишился своего бизнеса.

Он был совершенно раздавлен. Ему пришлось продать дом, два своих больших «Кадиллака» и все остальное, представлявшее хоть мало-мальскую материальную ценность. Всего за пару-тройку месяцев папа от образа жизни миллионера скатился к житью-бытью почтового клерка.

Именно в таком качестве он приехал за мной, когда я провел в школе целый год. Мама, смилостивившись, согласилась, чтобы я снова жил с папой. Постигшие его превратности судьбы шокировали меня, вызвав немалые угрызения совести. Но папа не позволял мне взвалить вину на себя. Те 3400 долларов, на которые я его кинул, не сыграли в падении его бизнеса ни малейшей роли, уверял он меня.

– Выбрось это из головы, парень. Это была капля в море, – жизнерадостно заявил он.

Внезапная утрата статуса и финансов его вроде бы совершенно не заботила, но меня она угнетала. Не из-за меня самого, а из-за папы. Он стоял так высоко, был настоящим воротилой, и вдруг работает за жалованье. Я пытался вытянуть из него причину такого оборота.

– А как же твои друзья, папа? – вопрошал я. – Помнится, ты всегда вытягивал их из затруднительного положения. Неужели ни один из них не предложил тебе помощь?

Папа лишь криво усмехнулся:

– Ты еще узнаешь, Фрэнк, что, когда ты на коне, найдутся сотни человек, претендующих на роль твоих друзей. Но стоит тебе упасть, считай себя везунчиком, если хоть один из них купит тебе чашку кофе. Если бы пришлось начать сызнова, я выбирал бы друзей куда осмотрительнее. У меня есть пара хороших друзей. Они не богаты, но один из них устроил меня работать на почту.


Он отказывался зацикливаться на своих злоключениях и подолгу говорить о них, но меня они тяготили, особенно когда я сидел с ним в его машине. Она была не так хороша, как мой «Форд», который он продал, положив деньги на мое имя. Сам же ездил на потрепанном старом «Шеви».

– Неужели тебя совершенно не волнует, что ты сидишь за рулем этого старого автомобиля, папа? – спросил я его как-то раз. – В смысле, это же просто драндулет после «Кадиллака». Правда?

– Ты смотришь на это не с той стороны, Фрэнк, – рассмеялся папа. – Важно не то, что у тебя есть, а что ты за человек. Меня эта машина вполне устраивает. Она доставляет меня куда надо. Я знаю, кто я такой и что собой представляю, и это главное, а вовсе не то, что могут подумать обо мне другие. Я честный человек, я это чувствую, и это для меня куда важнее, чем иметь большой автомобиль… Пока человек знает, кто он, он не пропадет.

Беда в том, что в то время я не знал, ни кто я, ни какой я.

Ответ я нашел за три коротеньких года.

– Кто ты? – поинтересовалась шикарная брюнетка, когда я плюхнулся на пляже Майами-Бич рядом с ней.

– Кто угодно, кем только пожелаю быть, – ответил я.

Именно так оно и было.

II. Пилот

Я покинул дом в шестнадцать лет, отправившись искать самого себя.

Из дому меня никто не выживал, однако я был несчастен. Ситуация на фронтах моего расколотого дома ничуть не переменилась. Папа по-прежнему хотел завоевать маму по второму разу, а мама не желала быть завоеванной. Папа по-прежнему использовал меня в качестве парламентера в своем втором ухаживании за мамой, а она по-прежнему не одобряла моего бенефиса в роли Купидона. Мне и самому эта роль была не по душе. Мама окончила школу зубных техников, работала в Ларчмонте у стоматолога и была вроде бы вполне довольна своей новой независимой жизнью.

Никаких планов побега я не вынашивал. Но всякий раз, когда папа надевал на себя мундир почтового служащего и уезжал на работу в своей старенькой машине, меня охватывала тоска. Я не мог забыть, как он ходил в костюмах от Луиса Рота[12] и ездил на дорогих автомобилях.

Однажды июньским утром 1964 года я проснулся с мыслью, что пора уходить. «Иди», – будто нашептывал мне какой-то отдаленный уголок мира. И я пошел.

Я ни с кем не попрощался. Не оставил никакой записки. У меня был чековый счет на 200 долларов в Уэстчестерском отделении банка «Чейз Манхэттен», открытый для меня папой годом ранее, которым я ни разу не пользовался. Выудив свою чековую книжку, я уложил в единственный чемодан свои лучшие вещи и сел на поезд до Нью-Йорка. Отдаленным уголком мира его не назовешь, но я считал, что он может стать прекрасной стартовой площадкой.

Будь я беглецом из какого-нибудь Канзаса или Небраски, Нью-Йорк, со своим бедламом подземки, внушающими благоговение небоскребами, хаотическими потоками шумного уличного движения и нескончаемыми бегущими людей, мог бы заставить меня сломя голову удрать обратно в прерии. Но для меня «Большое Яблоко» было благодатной почвой, во всяком случае, так мне мнилось.

Не прошло и часа после приезда, как я повстречал сверстника и подбил его привести меня к себе домой. Его родителям я сказал, что сам из северной части штата Нью-Йорк, что и мать, и отец мои умерли, и теперь я пытаюсь прожить своим умом, и что мне надо где-нибудь остановиться, пока я не найду работу. Они сказали, что я могу жить у них, сколько пожелаю.

Я вовсе не намеревался злоупотреблять их гостеприимством. Я пылал желанием сделать свою ставку и покинуть Нью-Йорк, хотя в тот момент даже смутно не представлял, куда хочу отправиться или чем заняться.

У меня имелась вполне четкая цель. Я собирался добиться успеха в какой-нибудь сфере. Я собирался взойти на пик какой-нибудь горы. А уж стоит мне там оказаться, как никто и ничто не сможет свергнуть меня с вершины. Я не буду совершать ошибок, сделанных папой. В этом я был убежден абсолютно нерушимо.

«Большое Яблоко» очень скоро оказалось не таким уж и смачным даже для своего родного сына. Найти работу оказалось нетрудно. Я работал у отца на складе товароведом и рассыльным, так что эта сфера деятельности была мне знакома. Начал я с визитов в крупные канцелярские фирмы, представляя себя в истинном свете. Мне всего шестнадцать, говорил я, я не окончил среднюю школу, но хорошо разбираюсь в канцелярском бизнесе. Менеджер третьей фирмы из посещенных мной нанял меня с окладом полтора доллара в час. А я был настолько наивен, что счел эту зарплату вполне адекватной.

Но не прошло и недели, как иллюзии мои развеялись. Я сообразил, что мне попросту не прожить в Нью-Йорке на 60 долларов в неделю, даже если я остановлюсь в самом затрапезном отеле и буду питаться только в закусочных-автоматах. Но куда более обескураживало то, что в любовных играх моя роль низвелась до зрителя. В глазах девушек, встречавшихся мне до той поры, прогулка по Центральному парку и хот-дог с тележки уличного торговца на очаровательный вечер не тянули. Я и сам подобным флиртом был как-то не очень очарован. От хот-догов у меня была отрыжка.

Проанализировав ситуацию, я пришел к такому выводу: ничтожное жалованье мне платят не потому, что я не окончил школу, а потому, что мне всего шестнадцать. Мальчик просто не заслуживает зарплаты мужа.

Так что всего за ночь я возмужал на десять лет. Люди всегда изумлялись, особенно женщины, узнав, что я еще подросток. И я решил, что раз выгляжу старше, то и должен быть старше. В школе я преуспевал в графических искусствах и проделал весьма пристойную работу по изменению года рождения в своих водительских правах с 1948 на 1938-й. А затем отправился попытать судьбу на рынке труда как двадцатишестилетний недоучка с доказательством своего возраста в бумажнике.

И узнал, что тарифная шкала для мужчины без аттестата о среднем образовании не заставила бы творцов закона «О минимальной заработной плате» краснеть. Никто не подвергал сомнению мой новый возраст, но лучшее предложение, какое я получил, составляло 2 доллара 75 центов в час в качестве помощника водителя грузовика. Некоторые потенциальные работодатели напрямик заявляли мне, что зарплату работника определяет вовсе не возраст, а образование. Чем выше его образование, тем выше его зарплата. Я горестно заключил, что недоучка – все равно, что трехногий волк на воле. Может, он и выживет, но ему придется довольствоваться малым. Тогда до меня еще не дошло, что дипломы, как и даты рождения, подделываются очень легко.

Выжить на 110 долларов в неделю я мог бы, но жить на эти деньги – нет. Я был слишком уж без ума от дам, а любой ипподромный игрок может вам поведать, что самый верный способ разориться – это ставить на резвых кобылок. Все девушки, с которыми я крутил романы, были резвыми кобылками и влетали мне в копеечку.

Когда мои развлекательные фонды исчерпались, я начал выписывать чеки со своего 200-долларового счета.

Мне не хотелось затрагивать этот резерв, и я старался быть экономным. Я обналичивал чеки только долларов на десять, от силы на двадцать, и поначалу совершал свои чековые транзакции только в отделениях банка «Чейз Манхэттен». Потом я узнал, что магазины, отели, супермаркеты и прочие деловые предприятия тоже обналичивают персональные чеки, если сумма не слишком велика и предъявлены нужные документы. Я узнал, что мои подчищенные водительские права считают вполне надлежащим удостоверением личности, и начал сбрасывать в самых удобных отелях и универсальных магазинах чеки долларов на двадцать – двадцать пять, когда нуждался в наличности. Никто не задавал мне никаких вопросов. Никто не справлялся в банке, действителен ли чек. Я просто предъявлял вместе с чеком свои подправленные права, и эти права мне возвращали вместе с наличными.

Это было легко. Чересчур легко. Через считаные дни я понял, что превысил остаток на счете и выписываемые мной чеки недействительны. Однако продолжал обналичивать чеки, когда мне требовались деньги в дополнение к жалованью или для финансирования гурманской трапезы с какой-нибудь красивой цыпочкой. А поскольку мое жалованье было настолько жалким, что нуждалось в субсидиях регулярно, и поскольку в Нью-Йорке было больше красивых цыпочек, чем на птицеферме, скоро я уже выписывал по два-три липовых чека за день.

Я даже нашел для себя оправдание своих неблаговидных действий. Папа уж позаботится о недействительных чеках, твердил я себе. Или утихомиривал угрызения совести бальзамом всех мошенников: раз люди настолько глупы, что обналичивают чеки, не удостоверившись в их подлинности, то они заслуживают, чтобы их надули.

Попутно я утешал себя тем фактом, что я несовершеннолетний. Даже если меня поймают, вряд ли подвергнут какому-нибудь строгому наказанию, учитывая мягкость нью-йоркской ювенальной юстиции и снисходительность городских судей по делам несовершеннолетних. А поскольку это первая судимость, меня, скорее всего, сдадут с рук на руки родителям, даже не потребовав возмещения.

Подкрепив свою совесть столь неопределенными смягчающими обстоятельствами, я бросил работу и зажил на доходы со своих липовых чеков. Я не подсчитывал, сколько всучил фальшивок, но мой уровень жизни существенно повысился. Как и уровень моих любовных притязаний.

Впрочем, спустя два месяца штамповки ничего не стоящих чеков я столкнулся с весьма нелицеприятной истиной. Я жулик. Не более, не менее. Говоря уличным арго, я стал профессиональным кидалой. Это меня как-то не очень озаботило, потому что я был успешным кидалой, а в тот момент добиться успеха хоть в чем-нибудь было для меня важнее всего на свете.

А вот что меня заботило, так это профессиональные риски, связанные с ремеслом чекового мошенника. Я понимал, что отец сообщил о моей пропаже в полицию. Как правило, копы не особо утруждаются розысками пропавших шестнадцатилеток, если только не подозревают, что дело нечисто. Однако мой случай являл несомненное исключение, потому что я натворил уйму нечистых дел десятками своих липовых чеков. Я понимал, что полиция ищет меня как вора, а не как беглеца. Каждый торговец и бизнесмен, которого я кинул, тоже наверняка меня высматривает, догадывался я.

Короче говоря, я запалился. Я понимал, что еще какое-то время смогу избегать копов, но при этом осознавал и то, что рано или поздно меня изловят, если я останусь в Нью-Йорке и продолжу заполнять кассовые ящики бесполезной макулатурой.

Альтернативой был отъезд из Нью-Йорка, и эта перспектива меня пугала. Тот по-прежнему отдаленный уголок мира внезапно показался мне холодным и недружелюбным. На Манхэттене, несмотря на нахальную демонстрацию независимости, я всегда, фигурально выражаясь, прятался под одеялом, как ребенок от ночных страхов. Мама и папа были всего лишь на расстоянии телефонного звонка и недолгой поездки на поезде. Я знал, что они откроют мне объятья, несмотря на мои прегрешения. Если же я сбегу в Чикаго, Майами, Вашингтон или какой-нибудь другой отдаленный метрополис, виды на будущее представлялись определенно сумрачными.

Я поднаторел только в одном ремесле – выписывании жульнических чеков. Я даже не помышлял об иных источниках дохода, и для меня это было предметом первостепенной озабоченности. Смогу ли я дурачить торговцев в другом городе так же легко, как водил за нос ньюйоркцев? В Нью-Йорке у меня был реальный, хоть и яйца выеденного не стоящий чековый счет, и действительные, хоть и на десяток лет промахнувшиеся права, вкупе позволяющие мне заниматься своим нечестивым ремеслом с выгодой. В любом другом городе и стопка моих персональных чеков (имя было настоящим, только средства были фиктивными), и мои подчищенные права будут бесполезны. Прежде чем взяться за дело, мне придется изменить имя, раздобыть фальшивые документы и открыть банковский счет на вымышленное имя. Все это казалось мне сложным и чреватым опасностями. Я уже был успешным мошенником. Но самоуверенным мошенником еще не стал.

Я все еще ломал голову над хитросплетениями своего положения несколько дней спустя, шагая по Сорок второй улице, когда вертящиеся двери отеля «Коммодор» исторгли решение моих закавык.

Когда я уже подходил ко входу в отель, оттуда появился целый экипаж «Истерн Эйрлайнз» – капитан, второй пилот, бортинженер и четыре стюардессы. Все они смеялись, были оживлены и буквально искрились радостью бытия. Все мужчины были худощавыми и статными, а расшитые золотом мундиры придавали им этакий пиратский шик. Все девушки были элегантны и обаятельны, грациозны и красочны, как бабочки, порхающие над лугом. Остановившись, я смотрел, как они садятся в служебный автобус, и думал, что ни разу не видел столь блистательной компании.

Я двинулся дальше, все еще не выпутавшись из сетей их чар, и вдруг меня озарила идея, столь дерзкая по масштабам, столь блистательная по замыслу, что поглотила все мои мысли без остатка.

А что, если мне стать пилотом? Не настоящим, конечно. Мне бы пороху не хватило годы отдать на учебу, тренировки, летную практику и прочие унылые труды, готовящие человека к креслу в кокпите авиалайнера. А что, если бы у меня был мундир и прочие атрибуты летчика авиакомпании? Ну, думал я, тогда бы я мог войти в любой отель, банк или предприятие страны и обналичить чек. Пилотов авиалиний окружают восхищение и уважение. Они пользуются доверием. Располагают средствами. И никто не предполагает, что пилот авиалиний – местный житель. Или чековый мошенник.

Назад Дальше