Как отмечают Раймон Дюкре де Вильнев и Морис Аллот де ла Фюи, в Пьере Верне поражала его исключительная любезность: слово «очаровательный» употреблено в обоих письмах. Создается впечатление, что его порою строгий вид был всего лишь известной серьезностью, подобающей его профессии и в особенности – некоторым его душевным устремлениям. Так, все сходятся на том, что он был до крайности благочестив. В жизни его религия занимала важнейшее место, доходя почти до мистицизма. Отец говорил мне, что он даже подвергал себя бичеваниям. У меня имеются его заметки на клочках бумаги, заставляющие предполагать, что, отдыхая между делами адвокатскими, он любил кратко записывать мысли, все они – исключительно религиозные. Строгий ортодокс, он порою рассуждал как янсенист{7}.
Основные устремления Пьера Верна имели, стало быть, религиозный и нравственный характер. Можно не сомневаться, что по примеру собственной жизни он и детям своим старался внушить прочные нравственные убеждения и религиозные чувства. Но в его записях обнаруживается некое внутреннее борение; он хотел бы иметь веру угольщика, он изо всех сил стремится к этому и проповедует действенность истязания грешной плоти. В основе всего этого можно обнаружить часто упоминающийся в такой связи комплекс страха перед отцом. Но, как и многие, Пьер Верн находился на полпути между суровостью Ветхого завета и кротостью Нового, и кротость у него побеждает. Это страстно верующий и чувствительный христианин, который проявляет суровость, лишь когда речь идет о морали.
Софи, разумеется, получила типично христианское воспитание и была не менее благочестива, чем ее муж. Однако она, наверное, не разделяла его метафизических исканий и не рылась, подобно ему, в текстах святого Фомы Аквинского{8}. Более спокойная и кроткая, она вносила в круг своей семьи дар живого воображения, отливающего всеми цветами радуги.
В этой семье юный Жюль обретал уравновешенность Вернов, их литературные склонности, критическое чутье, обостренное практикой в области юриспруденции, и вместе с тем его увлекал поток несколько бурного воображения Аллотов, без сомнения склонных к фантазированию. Он находил здесь также величайшую нежность как со стороны отца и матери, так и со стороны брата Поля и своих трех сестер.
Дядя его Шатобур, зять Софи, был художником и сыном художника, от которого остались прелестные миниатюры и от личные карандашные рисунки. Юный Жюль охотно слушает дядю Шатобура, рассказывающего об Америке со слов Шатобриана, на старшей сестре которого он был женат в первом браке.
В течение всей своей юности Жюль Верн усваивал – и это вполне естественно – религиозные убеждения отца. Воспитанный в духе римско-католической ортодоксии, он и ортодоксален был на манер Пьера, подчинявшего свою веру осмыслению. Еще в 1868 году он писал Этцелю по поводу французской географии и знаменитых людей – уроженцев побережья Северного моря: «Ренан! Этот бледный человек в коричневом сюртуке, как про него говорит Вейо. Квалифицировать его как ориенталиста? Между нами говоря, он только ориенталист, не более». На это он получил от Этцеля приписку в конце своего письма: «Болван! Разве он при всех обстоятельствах не замечательный писатель? Вы, такой мастер описаний, почитайте его речи, спрятав предварительно в карман свое предубеждение».
В то время на глазах у него еще были шоры; когда затрагивался вопрос о католической религии, для него было свято мнение официального духовенства. Однако уже тог да он объясняет отказ отца сделать вклад в издательскую фирму Этцеля подобными же узкорелигиозными соображениями, которые излагает безо всякого одобрения:
«Подозреваю, что в основе этих колебаний есть причина, о которой отец не говорит мне открыто. Он – человек до крайности благочестивый и безоговорочный католик по глубокому убеждению и в самом абсолютном смысле. Вы же издаете книги отнюдь не католические – не скажу чтобы не христианские, – но среди них есть и такие, которые пользуются огромным успехом, однако, ничего общего с католичеством не имеют. Я убежден, что отца очень смущает эта мысль, и, хотя он сам ничего не говорит, я это чувствую».
Можно убедиться, что в отношении к религии Пьера и его сына возник некий разрыв, ибо сын все меньше и меньше подчиняется церковной дисциплине. Если Пьер был человек благочестивый, то Жюль на такое определение притязать не может. От всего, связанного с культом, он несколько отошел: жена его ходила в церковь, а он нет Католиком он остался, но не соблюдал религиозных обрядов. Только в этом плане между двумя поколениями можно обнаружить некоторое несогласие. Оставшись деистом, он продолжал эволюционировать в сторону от религии и сохранял лишь какие-то основы христианского учения, прежде всего – мораль. Разрыв между мистицизмом отца и холодностью в этом отношении сына обозначился бы, вероятно, еще резче, если бы Пьер прожил дольше.
4. Шантене
Детство Жюля Верна в доме на острове Фейдо; детский сад Самбен.
Коллеж Сен-Станислав. Деревенский дом в Шантене, где встречаются кузены и кузины. Одиннадцати лет Жюль пытается поступить юнгой на трехмачтовое судно «Короли».
Когда 8 февраля 1828 года у Пьера и Софи родился их первый ребенок ЖюльТабриэль, событие это лишь ускорило их решение не задерживаться на улице Оливье-де-Клиссон, и в течение того же года им удалось снять квартиру на набережной Жан Бар, № 2, совсем рядом с адвокатской конторой.
Лет пяти-шести Жюль посещал детский сад госпожи Самбен, вдовы капитана дальнего плавания, пропавшего без вести в море; она все время ждала его возвращения, всеми признанного невозможным. Разделяли ли маленькие питомцы ее тревоги и надежды? Вдохновился ли ими один из них, когда спустя пятьдесят лет написал «Миссис Брэникен»? Возможно, так как он обладал исключительной памятью.
Жюлю было десять лет, а Полю восемь, когда, по словам госпожи Аллот де ла Фюи{9}, они были отданы в небольшую семинарию Сен-Донатьен. На самом же деле оба брата поступили в школу Сен-Станислав. Директор этого заведения обнаружил их имена в списках награжденных за отличную учебу в годы 1837–1838,1838-1839 и 1839–1840. В архиве не хватало списка за год 1836–1837, и потому неизвестно, был ли Жюль Верн учеником 8 класса.
В 7-м классе Жюль получил три почетных отзыва за свободную тему, за знания по географии и за пение и первый почетный отзыв за сочинение. В 6-м классе он сумел остаться на том же уровне по пению и получить первый почетный отзыв за перевод с французского на греческий, второй – за письменную работу по-гречески и третий – за знания по географии. В наградном списке пятого класса он имеет первый почетный отзыв за латинское сочинение и второй отзыв по пению.
Если правда, что Жюль проявил себя как «король перемен» и отличался гораздо меньшим рвением в учебе, он все же оставался хорошим учеником.
Ему достаточно было числиться в первом десятке успевающих, ведь занимался он неплохо. Когда впоследствии он стал учеником Королевского лицея, он и тут не проявил себя как-то особенно. По риторике он добился только четвертого похвального отзыва за рассуждение на французском языке и пятого – за латинское сочинение и просто награды, но все же, как говорят, награды за знания по географии. Экзамен на звание бакалавра он выдержал без труда.
В письме к отцу от 14 марта 1853 года он, может быть, вспомнил о своем недостаточном прилежании в школе: «О да! О дети! Не учились по-настоящему в дни юности! Но ведь это же всегда так; к счастью, прилежные дети чаще всего оказываются туповатыми молодыми людьми и совершенными болванами в зрелом возрасте».
Конечно, не следует понимать буквально это изречение, отчасти справедливое, но рискующее оказаться не слишком полезным всем и каждому. Каждый поступает по своим возможностям. Воспитатели же должны стараться дать детям ту общую основу, которая позволит им, уже в более зрелом возрасте, систематизировать знания, приобретенные благодаря личным усилиям.
Именно так произошло с Жюлем Верном. Когда после четырнадцати лет работы Пьер сумел придать своей адвокатской конторе такое значение, что она стала первой в городе, он решил подыскать для нее более обширное помещение, а также и квартиру, в которой его многочисленная семья могла бы жить с большим комфортом.
В 1840 году, когда его старшему сыну исполнилось тринадцать лет, он переехал на улицу Жан-Жака Руссо, № 6, поблизости от того рукава Луары, который был засыпан и сейчас образует широкий бульвар, и от стрелки острова Фейдо, носа этого большого корабля, отныне оказавшегося на суше. Как официально практикующий юрист, он, несомненно, был доволен тем, что находится теперь поблизости от торговой палаты, делового центра города, но по-прежнему неподалеку от здания Городского суда. Детей тоже это устраивало: они, как и прежде, мог ли бегать на набережные и подниматься вверх по улице Кервеган, спинному хребту острова Фейдо, чтобы без труда добираться до улицы Оливье-де-Клиссон. Они жили в атмосфере порта, тогда еще действовавшего. Позже измельчание устья Луары должно было обречь его на летаргию, которая в настоящее время преодолевается бретонским упорством.
Госпожа Аллот де ла Фюи имела все основания подчеркивать, что маленький Жюль провел детство на острове Фейдо; добавим: также в непосредственной близости от него и на набережных. Она знала этот квартал, когда он был еще островным; дома его были построены на сваях двадцатью четырьмя богатыми плантаторами из Сан-Доминго, которые, будучи разорены Парижским мирным договором 1763 года и исчезновением Вест-Индской торговой компании, принуждены были покинуть свои роскошные особняки; их верхние этажи были переоборудованы под квартиры, а нижние отданы под торговые помещения.
Остров Фейдо, где Жюль Верн жил в раннем детстве, уже не являлся таким прелестным местом обитания, каким он был во времена Людовика XV и каким я увидел его на старинном расписном веере, но это все же был еще остров, речной, разумеется, однако же овеянный дыханием океана. К его набережным пришвартовывались баркасы с рыбаками из Круазика и рабочими с солеразработок Геранды; здесь велась оживленная продажа рыбы, которую скупали базарные торговки; отсюда видны были мачты парусников, стоявших на якоре в порту, и ощущалось широкое движение на набережной Фосс.
Можно ли сомневаться, что детское любопытство частенько влекло Жюля и Поля на набережные, чтобы вблизи увидеть крупные парусники дальнего плавания, и что они проводили там очень много времени? И доныне приход и отплытие крупного корабля – зрелище, властно влекущее к себе жителей порта. Движение крупных парусников не могло не завораживать мальчиков, не давать им темы для бесконечного обсуждения. Откуда пришел этот великолепный трехмачтовик? К уда направляется этот бриг? Товары, выгружаемые с этих судов, источали запахи островов, таких далеких и таинственных, что они заполняли детские сновидения. Как завидовали они юнгам их возраста, которые, завербовавшись на работу, отправлялись на таком корабле, чтобы испытать всевозможные приключения в стране чудес! Им удавалось заводить дружбу кое с кем из них и выпытывать, как протекает жизнь на судне. Нетрудно представить себе беседы этих мальчишек между собой. Вероятно, именно к этому времени относятся первые впечатления Жюля Верна, заставившие его впоследствии сделать признание: «Когда я вижу, как отплывает корабль, все мое существо рвется на его палубу!»
Жюль и Поль обращали свои взоры в сторону океана, присутствие которого они ощущали, когда приливная волна вливалась в устье реки. Морские просторы влекли их к себе, и первым поддался искушению Жюль.
Пьер Верн приобрел деревенский дом в Шантене, селении, ставшем сперва пригородом, а затем кварталом Нанта. Это предместье обладало, видимо, особой привлекательностью, ибо впоследствии брат и сестры Софи тоже построили там дачи. Шантене превратился затем в промышленную часть города. Сейчас скромный дом Вернов неузнаваем, зажатый между соседним строением и школой, отторгшей от него и оставшуюся часть сада, он имеет жалкий вид. Во времена, когда там появлялся маленький Жюль, дом стоял в окружении полей, и взгляд мальчика, устремляясь вдаль, мог достичь самой Луары.
Во время каникул и в праздничные дни «король перемен» мог в Шантене или в Герше у дяди Прюдана предаваться всем радостям сельской жизни с братьями, сестрами, кузенами и кузинами. Среди этих кузин оказалась та, которая заставила сильнее забиться его отроческое сердце: Каролина Тронсон, дочь его тетки Лизы. Вкус у Жюля был хороший: девочка обладала очень привлекательной внешностью. Будучи на год старше его, она уже кокетничала и с улыбкой принимала ухаживания этого безумца Жюля.
Летом 1839 года мальчуган невесть каким образом узнал, что в Вест-Индию направится судно дальнего плавания – трехмачтовая шхуна под названием «Корали». Какие мечтания это в нем возбудило! Чудесный корабль, уходящий в Индию, ко всем ее чудесам, предстоящее длительное плавание, сулящее любые приключения, эти мощные паруса, распускающиеся, словно крылья птицы, готовой тебя унести. Да и само название «Корали», похожее на имя любимой кузины, – оно само таит в себе некий зов! Он наслаждается музыкой слов: в этих дальних морях не может не быть кораллов. Уехать на «Корали», попасть в Вест-Индию, привезти оттуда коралловое ожерелье, которое будет подарено Каролине, – разве это не приключение, полное поэзии!
В мозгу одиннадцатилетнего паренька, смеющегося над всеми трудностями, возникает план[5]. Поступить на корабль юнгой – дело нелегкое: он понимает, что его семья этого не допустит. Поэтому он прежде всего наводит справки и сговаривается с мальчиком своих лет, который уже принят в качестве юнги на готовящееся к отплытию су дно. Тот соглашается уступить ему свою должность за небольшую сумму денег. Жюль подсчитывает свои скромные сбережения. Происходит торг и вскоре сговор насчет цены. Где и каким образом доставить Жюля на корабль, чтобы не привлечь внимания капитана? В последний момент шлюпка доставит двух юнг на «Корали», взяв их у лодочного причала Гренуйер, при сообщничестве еще одного юнги, так как надо же было кому-нибудь вернуть лодку обратно на берег.
Сценарий этот был явно разработан заранее, так как иначе мальчик не смог бы в шесть утра бесшумно выйти из дому пересечь всю деревню Шантене, пробуждавшуюся от сна, добраться до лодочного причала Гренуйер и найти там поджидавшую его лодку с двумя юнгами.
Все обошлось как нельзя лучше, и в суматохе отплытия подмена одного из юнг прошла незамеченной. В Шантене же дом начал пробуждаться. Отсутствие Жюля, конечно, замечают, но Софи сперва, по-видимому, считает, что сыну ее пришла в голову причуда пойти прогуляться! Затем она удивляется, расспрашивает братьев и сестер негодника, которые утверждают, что о его намерениях им ничего не известно. Проходят часы, Софи охватывает беспокойство. Половина первого – Жюль не появляется. Мать уже в полной тревоге, его отсутствие объясняется только одним: ее старший сын стал жертвой несчастного случая. Она просит соседа, полковника де Гойона, поехать верхом предупредить Пьера Верна. Юрист начинает свое расследование: бывшая служанка Вернов, ставшая теткой Пари, колбасница, видела Жюля на церковной площади. К этим первым сведениям добавляются вскоре другие, совершенно недвусмысленные: лодочник с причала Гренуйер, находившийся в кабачке «Человек с тремя фокусами», у Жан-Мари Кабидулена, видел, как он в сопровождении двух юнг ехал в лодке к кораблю дальнего плавания «Корали», который готовился к отплытию в Индию и сегодня вечером должен бросить якорь в Пембефе.