При первом впечатлении любовь порождают лица, указывающие на то, что в человеке есть что-то вкушающее одновременно и уважение и жалость.
Глава XXII
О восторженности
Утонченные умы весьма склонны к любопытству и к предугадыванию событий; особенно это заметно у людей, в душе которых угас священный огонь – источник страстей; и это один из самых печальных симптомов. Школьники, вступающие в свет, также отличаются восторженностью. Люди, находящиеся на противоположных концах жизни и обладающие избытком или недостатком чувствительности, не позволяют себе просто чувствовать истинное воздействие вещей, испытывать именно то ощущение, которое они должны вызывать. Такие души, слишком пылкие или подверженные приступам пылкости, влюбленные, если можно так выразиться, в счет будущего, бросаются навстречу событиям, вместо того чтобы их ждать.
Прежде чем ощущение, представляющее собою следствие природы данного предмета, дойдет до них, они еще издали, и не видя данного предмета, окутывают его тем воображаемым обаянием, неиссякаемый источник которого находится в них самих. Затем, приблизившись к нему, они видят его не таким, какой он есть, а таким, каким они его создали, и, наслаждаясь самим собой под видом этого предмета, воображают, что наслаждаются им. В один прекрасный день, однако, человек устает черпать все в самом себе и обнаруживает, что обожаемый предмет не отбивает мяча; восторженность пропадает, и удар, испытанный самолюбием, вызывает несправедливое отношение к переоцененному предмету.
Глава XXIII
Внезапные вспышки
Следовало бы заменить чем-нибудь это нелепое выражение, однако самый факт существует. На моих глазах очаровательная и благородная Вильгельмина, приводившая в отчаяние всех красавцев Берлина, презирала любовь и насмехалась над ее безумствами. Блистая молодостью, красотой, всякого рода счастьем, она имела необъятное состояние, которое, давая ей возможность развивать все свои способности, как будто соединилось с природой, чтобы явить миру столь редкий пример полного счастья, доставшегося существу, вполне его достойному. Ей было двадцать три года; уже давно допущенная ко двору, она отвергла там ухаживания высокопоставленных лиц; ее скромную, но непоколебимую добродетель ставили в пример, и люди, наиболее достойные любви, отчаявшись понравиться ей, искали только ее дружбы. Однажды вечером она едет на бал к принцу Фердинанду и танцует там десять минут с одним молодым капитаном.
«С этой минуты, – писала она впоследствии своей подруге[42], – он стал владыкой моего сердца и меня самой, и притом до такой степени, что это привело бы меня в ужас, если бы счастье видеть Германа оставило мне время для размышлений обо всем остальном в жизни. Моей единственной мыслью было: обращает ли он на меня хоть немного внимания?
Единственное утешение в моих ошибках для меня сейчас – поддерживать в себе иллюзию, будто высшая сила отняла меня у себя самой, похитив мой разум. Никакими словами, сколько-нибудь передающими действительность, я не в состоянии описать, каких пределов достигало при одном виде его расстройство и смятение всего моего существа. Я краснею, думая о том, с какой быстротой и стремительностью меня потянуло к нему. Если бы первым его словом, когда он наконец заговорил со мной, было: „Вы меня обожаете?“, у меня, поистине, не хватило бы сил не ответить: „Да“. Я была далека от мысли, что действие чувства может быть одновременно столь стремительным и неожиданным. Одно мгновение мне казалось даже, что меня отравили.
К несчастью, вам и свету, мой друг, известно, что я страстно полюбила Германа; да, в какие-нибудь четверть часа он стал мне так дорог, что потом уже не мог стать дороже. Я видела все его недостатки и все прощала ему, лишь бы только он любил меня.
Вскоре после того, как я танцевала с ним, король уехал. Герман, состоявший в дежурном отряде, принужден был следовать за ним. Вместе с Германом все в мире исчезло для меня. Тщетно пыталась бы я описать вам ту невыносимую тоску, которая овладела мной, как только я перестала его видеть. Равным ей по силе было только горячее желание остаться наедине с собой.
Наконец я смогла уехать. Едва запершись на ключ в своей комнате, я попыталась оказать сопротивление своей страсти. Мне показалось, что это удалось. Ах, мой дорогой друг, как дорого заплатила я в тот вечер и в последующие дни за приятную возможность верить в свою добродетель!»
То, что вы прочли сейчас, представляет собой точный рассказ о событии, сделавшемся злобой дня, потому что через месяц или два, на беду бедной Вильгельмины, окружающие заметили ее чувство. Таково было начало длинного ряда несчастий, из-за которых она погибла в столь юном возрасте и столь трагическим образом, отравившись сама или отравленная своим возлюбленным. Все, что мы могли разглядеть в этом молодом капитане, сводилось к тому, что он прекрасно танцевал, отличался большой веселостью, еще большей самоуверенностью, казался очень добрым и жил с распутными женщинами; он был к тому же неважного происхождения, весьма беден и при дворе не появлялся.
Нужно не отсутствие недоверия, а, наоборот, усталость от недоверия и, так сказать, нетерпеливое мужество против случайностей жизни. Сама того не зная, душа, затосковав от жизни без любви, помимо своей воли убежденная примером других женщин, поборовшая всякий страх перед жизнью, недовольная печальным счастьем гордости, незаметно для себя создает образец совершенства. В один прекрасный день она встречает существо, похожее на этот образец, кристаллизация узнает свой предмет по смятению, которое он вызывает в ней, и душа навсегда отдает владыке своей судьбы то, о чем она давно мечтала[43].
Женщины, подверженные такому несчастью, слишком горды душой, чтобы любить иначе, чем страстно. Для них было бы спасением, если бы они могли унизиться до легкого романа.
Так как внезапная вспышка является следствием тайной усталости от того, что катехизис зовет добродетелью, и от скуки, навеваемой однообразием совершенства, я склоняюсь к мысли, что его должны чаще всего вызывать те, кого в обществе называют шалопаями. Весьма сомневаюсь, чтобы человек в стиле Катона мог вызвать когда-либо внезапную вспышку.
Эти порывы так редки оттого, что, когда сердце, полюбившее заранее, хоть немного отдает себе отчет в своем состоянии, вспышка становится уже невозможной.
Женщина, которую несчастья сделали недоверчивой, не подвержена таким душевным потрясениям.
Ничто так не способствует внезапной вспышке, как похвалы, расточаемые заранее, и притом женщинами, человеку, которому предстоит вызвать ее.
Одним из самых забавных источников любовных приключений являются мнимые вспышки. Скучающая, но неспособная к чувству женщина целый вечер считает себя влюбленной на всю жизнь. Она гордится, что обрела наконец одну из тех душевных бурь, к которым стремилось ее воображение. На следующий день она не знает, куда спрятаться и в особенности как избежать несчастного, которого она обожала накануне.
Умные люди умеют подмечать такие вспышки и извлекают из них пользу.
Внезапные вспышки бывают и в чувственной любви. Вчера мы видели, как самая хорошенькая и самая доступная женщина Берлина вдруг покраснела, сидя в коляске, в которой мы с ней ехали. Мимо нас проскакал красавец лейтенант Финдорф. Она погрузилась в глубокую задумчивость, ею овладело беспокойство. Вечером, как она призналась мне в театре, она потеряла голову, испытывала безумный восторг, думая о Финдорфе, с которым ни разу в жизни не разговаривала. Она сказала мне, что послала бы за ним, если бы у нее хватило смелости; ее красивое лицо выражало все признаки сильнейшей страсти. Это продолжалось и на следующий день. Но Финдорф свалял дурака, и через три дня она перестала о нем думать. Через месяц она вспоминала о нем с ненавистью.
Глава XXIV
Путешествие в неведомую страну
Большинству людей, родившихся на севере, я советовал бы пропустить настоящую главу. Это темная диссертация о некоторых явлениях, касающихся апельсинового дерева, которое растет – или по крайней мере достигает своей естественной величины – только в Италии и Испании. Чтобы быть понятым в других странах, мне пришлось бы преуменьшить факты.
Я не преминул бы сделать это, если бы у меня хоть на минуту было намерение написать книгу, приятную всем. Но, так как небо отказало мне в литературном таланте, я стремился единственно лишь к тому, чтобы со всею хмуростью, но также и со всею точностью ученого описать некоторые явления, свидетелем которых мне пришлось быть во время моего долгого пребывания на родине апельсинового дерева. Фридрих Великий или какой-нибудь другой выдающийся северянин, никогда не имевший случая видеть апельсиновое дерево, растущее на открытом воздухе, конечно, станет отрицать, и притом искренне, излагаемые ниже факты. Я бесконечно уважаю искренность и вижу ее причину.
Так как это чистосердечное заявление могут принять за гордость, прибавлю к нему следующее замечание.
Мы пишем наудачу то, что каждому из нас кажется верным, и все мы противоречим друг другу. Я смотрю на наши книги как на лотерейные билеты; действительно, в них не больше ценности. Забыв одни из них и переиздав другие, потомство объявит, какие билеты выиграли. До этого каждый из нас, написав как можно лучше то, что казалось ему верным, не имеет никаких оснований насмехаться над ближним, если только сатира его не покажется забавной: в этом случае он будет всегда прав, особенно если пишет так, как Курье писал к Дель Фури.
После этого предисловия я смело приступаю к рассмотрению фактов, которые – я в этом уверен – редко случалось наблюдать в Париже. Но ведь в Париже, городе, без сомнения, превосходящем все остальные, мы не видим апельсиновых деревьев, растущих на открытом воздухе, как в Сорренто; а ведь именно в Сорренто, на родине Тассо, у Неаполитанского залива, на склоне, спускающемся к морю, еще более живописном, пожалуй, чем самый Неаполь, но где не читают «Miroir», Лизио Висконти наблюдал и записал следующие факты.
Если вы должны вечером увидеть любимую женщину, ожидание столь близкого счастья делает невыносимыми все мгновения, отделяющие вас от этого счастья.
Словно в лихорадке, вы хватаетесь за двадцать дел сразу и бросаете их. Каждую минуту вы смотрите на часы и радуетесь, заметив, что вам удалось провести десять минут, не взглянув на часовую стрелку; наконец наступает желанный час, и, очутившись у ее двери, уже собираясь постучать, вы чувствуете, что были бы рады не застать ее дома; только ваш разум был бы этим опечален; словом, ожидание встречи с ней действует на вас тягостно.
Вот что заставляет благоразумных людей утверждать, что любовь безрассудна.
Нежная душа отлично знает, что в борьбе, которая начнется, как только вы увидите любимую женщину, малейшее упущение, малейший недостаток внимания или смелости будут наказаны поражением, которое надолго отравит работу вашего воображения и далее оскорбит ваше самолюбие, если, оставив в стороне интересы страсти, вы захотите искать убежища в вашем воображении. Вы говорите: «у меня не хватило ума»; или: «у меня не хватило смелости»; но быть смелым с любимой можно, только любя ее менее сильно.
Остаток внимания, с таким трудом отрываемый от грез кристаллизации, делает то, что в первые минуты беседы с любимой женщиной с ваших уст срывается множество слов, не имеющих смысла или имеющих смысл, противоположный тому, что вы чувствуете; или же, наконец – что еще мучительнее, – вы преувеличиваете собственные чувства, и они становятся смешными в ее глазах. Вы смутно ощущаете, что уделяете недостаточно внимания своим словам, и машинально лепите свои фразы и впадаете в декламацию. А между тем нельзя перестать говорить, не создав неловкого молчания, во время которого вы имели бы еще меньше возможности думать о ней. Поэтому вы произносите прочувствованным тоном множество слов, которых вы не чувствуете и которые вы очень затруднились бы повторить; вы упорно отказываетесь от ее присутствия, чтобы еще больше принадлежать ей. Когда я впервые изведал любовь, эта странность, которую я в себе ощутил, вначале заставила меня думать, что я не люблю.
Я понимаю малодушие, понимаю, почему новобранцы спасаются от страха, бросаясь очертя голову в самый огонь.
Когда я вспоминаю количество глупостей, сказанных мною за последние два года, чтобы не молчать, я прихожу в отчаяние.
Вот что должно было бы служить для женщины верным признаком, отличающим любовь и страсть от волокитства, нежную душу от души прозаической[44].
В эти решительные минуты вторая настолько же выигрывает, насколько первая проигрывает; прозаическая душа приобретает именно то количество горячности, которого ей обычно не хватает, а нежная душа безумствует от избытка чувств и, что еще хуже, старается скрыть свое безумие. Всецело занятая тем, чтобы сдержать свои порывы, она очень далека от хладнокровия, необходимого, чтобы добиться чего-нибудь, и после встречи, во время которой прозаическая душа сделала бы большие успехи, оказывается подавленной. Человек с душой нежной и гордой, если слишком остро затрагиваются интересы его страсти, не может быть красноречивым с любимой женщиной; неудача причинит ему слишком сильную боль. Наоборот, человек с пошлой душой верно учитывает шансы на успех, не занимается предвосхищением скорби своего поражения и, гордясь тем самым, что составляет его пошлость, насмехается над человеком с нежной душой, у которого, даже при большом уме, никогда нет непринужденности, необходимой для выражения самых простых вещей, способных обеспечить самый верный успех. Не умея ничего взять силой, нежная душа должна смириться, довольствуясь лишь тем, что ей удастся получить из милости от любимого существа. Если женщина, которую вы любите, по-настоящему чувствует, вы непременно раскаетесь в том, что совершили над собой насилие, заговорив с нею о любви. У вас делается пристыженный, замороженный вид; у вас был бы вид лжеца, если бы вашу страсть не выдавали другие, вполне очевидные признаки. Выразить то, что чувствуешь так живо и так разнообразно во все мгновения жизни, непосильная задача, за которую люди берутся потому, что они читали романы, ибо по естественному побуждению никто не взял бы на себя столь трудного дела. Вместо того чтобы стремиться говорить о том, что вы чувствовали четверть часа тому назад, и пытаться изобразить полную и интересную картину, вы бы просто описали со всеми подробностями то, что чувствуете в это мгновение; но нет, вы совершаете величайшее насилие над собой, чтобы обречь себя на неудачу, и, так как в произнесенных вами словах нет соответствия с переживаемыми вами сейчас чувствами и память ваша не свободна, вы придумываете и говорите в это время самые унизительные нелепости.
Когда, проведя час в смятении, вы ценой чрезвычайно болезненного усилия выбираетесь наконец из заколдованных садов воображения и начинаете просто-напросто наслаждаться присутствием любимой женщины, часто оказывается, что уже нужно расстаться с ней.
Все это кажется невероятно странным. Я знаю еще более поразительный случай, происшедший с одним из моих друзей; женщина, обожаемая им до самозабвения, под предлогом какой-то совершенной им бестактности, о которой он ни за что не пожелал мне рассказать, вдруг обрекла его на то, чтобы он виделся с ней не чаще двух раз в месяц. Эти столь редкие и столь желанные встречи повергли его в безумие, и нужна была вся сила воли Сальвиати, чтобы оно не проявлялось.