– Ладно, не стоит унывать, мало ли крыс в своё время сбежало с Изерлона, – миролюбиво пожал плечами Юлиан, пытаясь разрядить обстановку.
– Крысы – не идиоты сбегать просто так, – мрачно проговорил Аттенборо, глядя себе под ноги. – Да и он – не крыса, далеко, знаешь ли! – рявкнул он вдруг в лицо собеседнику. – Если помнишь, он свалил после того, как оказалось, что твой проект конституции полностью совпадает с тем, что предлагал Иов Трюнихт! Стало быть, вместо того мертвеца мы можем вырастить нового, возможно, ещё хуже! – и продолжил, уже не смущаясь тем, что тот отшатнулся от него, умоляюще задрав ладони вверх. – Паук застрелен, да здравствует паук, что ли? Или снова слово адмирала Яна священно лишь потому, что его произнес он, а не кто другой? Ян вовсе не политик, ты это знаешь лучше меня даже, сколько раз он давал помыкать собой кому попало. Тогда почему стоило смениться главе Рейха, как там всё стало отлично, а в Союзе после ухода Трюнихта с поста главы Совета началось самое дерьмо? Где доказательства, что республика лучше, а?
– Зачем ты говоришь мне это сейчас? – с укоризной сказал Юлиан, покачав головой.
– Интересно, а когда мне было что-то говорить тебе, одухотворённая пьянь? Кто за три недели не сделал ни единой попытки что-то шевельнуть или изменить? – сурово процедил Дасти, с вызовом подбоченясь. – Я – адмирал неизвестно чего уже, в подчинении у лейтенанта, пусть, но разве моя работа заниматься конституцией и убеждать Лоэнграмма в нужности её? Теперь я понял, что ты не внёс не единого отличия от трюнихтовской, потому она и неинтересна Лоэнграмму!
– Это не так, – поспешил его заверить Юлиан, говоря нарочито доверительно и спокойно. – Лоэнграмм просто был болен эти дни, да и свадьба его, как родового аристократа, разумеется, интересует и забавляет. Как только мы её проскочим, дело сдвинется с мёртвой точки.
– В самом деле? – глумливо скривился в ответ собеседник, явно демонстрируя, что не впечатлён ни единым словом. – Человек, выступающий в этом качестве на такой чужой свадьбе, вряд ли настолько болен, чтоб отказать себе в обсуждении интересующей его темы. И уж кто-кто, а этот представитель племени аристократов ничем не доказал ещё, что унаследовал привычки, приписываемые нашими идеологами этому классу – не то они нам всё врали про них, не то эти привычки на деле в другом состоят. Кроме того, ты, очевидно, полагаешь, что те, кто был рядом с тобой в безвыходном положении, должны всегда сидеть возле тебя, что бы ни случилось. Как думаешь, это утверждение логично, если учитывать, что люди хотят жить вообще-то, а не упиваться фантастическими идеалами?
– Дасти, что случилось? – обмер Юлиан, надеясь вызвать того на откровенность.
– Как что? Или ты ничего не понял до сих пор? Кому интересна будет твоя конституция, если она ничуть не вдохновляет такого правителя, как Лоэнграмм? Не ты ли как-то назвал его же самым демократичным кандидатом – если что, за него подадут голоса не только все его подданные, но и большинство народа на территории бывшего Союза? И что потом буду делать я – утирать тебе сопли, когда ты будешь жалобно уверять всех и каждого, что хороший и предлагаешь хорошие идеи? – Аттенборо говорил всё более спокойно и пренебрежительно, и это уже начинало пугать. – Хороша идея, как же – давайте грохнем прекрасного правителя ради того принципа, что он не соответствует неким нашим, ни разу успешно не доказанным принципам! Ян мёртв, Шейнкопф мёртв, Бьюкок мёртв, Машунго тоже, куча народа с ними – мертвы, каждый, кто придерживался этого мнения – мертвец, даже Трюнихт и Лебелло! Не странная ли закономерность, Юлиан, не настораживает ли? Хочешь, чтоб и Катерозе погибла, во имя твоих амбиций?