Замечание Никиппы не вызвало у Андромеды ничего кроме усмешки:
– Дочка, даже с большим животом ты еще можешь властвовать над своими мыслями, а вот после – пиши пропало. Поверь, я знаю, о чем говорю.
Никиппа слегка насупила брови. Что бы ни сказали ей старшие, она почти всегда чувствовала себя уязвленной, в особенности в присутствии Алкмены. Никиппа была старше ее на несколько лет, к тому же, она была уверена, что носила под сердцем будущего тиринфского царя.
Они продолжали молча кушать при мерцающем свете лампад. В какой-то момент Алкмена без видимой причины сначала заулыбалась, а потом уже просто не смогла сдерживать смеха.
– Неужто опять дед пришел? – спросила Андромеда.
Она была права. То был Персей, доживавший свой земной век почтенный герой. Он никогда не скрывал, что Алкмена была его любимой внучкой. С тех пор, как она родилась, он не упускал случая ее рассмешить, состроив какую-нибудь рожу. Он делал это так искусно, как больше никто в доме не мог. Он унимал любой, даже самый-самый горький ее детский плач. И даже теперь, повзрослев, выйдя замуж и будучи уже на сносях, в каком бы настроении она ни была, она не могла не смеяться при его виде. В этот вечер Персей выпил немного вина, и это делало его еще более смешным.
– Как чувствуете себя? – спросил он, входя и садясь на край андромединового ложа.
– Хорошо, – ответила Алкмена. Никиппе сам приход, а тем более речь старика были, ясное дело, не по душе.
– Вот что хочу я вам сказать, девочки. Это очень важно, запомните это хорошенько. Я много думал…
– Персей…, – Андромеда поняла, о чем он поведет речь, и поэтому решила помешать ему: эти мысли казались ей опасными.
– Не перебивай меня, Андромеда, – он стукнул кулаком по столу, так что почему-то именно никиппино блюдо слегка подпрыгнуло, – в конце концов, царь я или не царь?
Он добился внимания юных сотрапезниц. Андромеда же, напротив, отвернула от него глаза и продолжала есть. Она очень нервничала. Сделав паузу и почувствовав, что он властвует над моментом, Персей продолжил:
– Так вот, слушайте. Я решил, что в случае если вы обе родите мальчиков, царем из них будет тот, кто родится раньше.
– Персей, ты же знаешь, что тебе наследует Сфенел, а… – снова попыталась вставить Андромеда, но он снова оборвал ее:
– Знаю, Андромеда, и он наследует! Но случись Никиппе родить позже, ее сын не будет царем никогда! Таково мое слово. Я уже объявил сегодня это сыновьям.
– И что?
– А что может быть? Это слово царя. Кто пойдет против него?
Никиппа громко хмыкнула, быстро, насколько могла, поднялась с ложа, и, демонстративно задрав носик и забрав блюдо с едой, вышла из комнаты. Персей от души рассмеялся, а за ним и Алкмена.
– Вот глупая, правда? – спросил он, обращаясь к внучке, но она в ответ только потупила взор. – Ладно, я устал, сегодня был трудный день. Вижу, что и вы тоже. Пойду я, пожалуй, спать.
Он попытался обнять Андромеду, но она оттолкнула его. Она устроила этот ужин отчасти и для того, чтобы сблизить Алкмену с Никиппой: ведь кто бы ни был в будущем царем, им предстояло одновременно растить одного возраста малышей. От взаимопонимания молодых мамочек выиграли бы все.
– Вот ведь какая! – сказал он, снова кривляясь, Алкмене, – никогда не будь такой женой!
Персей поцеловал сияющую внучку на прощание и удалился.
– Вот герой! – стала сетовать Андромеда, – Он ведь давно с этим носился. Без вина не мог женщинам объявить… герой, ничего не скажешь. Только испортил вечер.
Андромеда стала собирать пустые блюда со стола. Она не хотела звать служанок. К тому же, ей было неспокойно и хотелось занять руки какой-то работой. Алкмена уже просто лежала на ложе. Она задумалась о чем-то своем. Улыбка, вызванная дедом, постепенно сошла с ее лица.
– Он ведь ради тебя старается, Алкмена.
– Бабушка, но, честное слово, мне это совсем не нужно. Мне все равно, будет мой сын царем или нет. И Амфмтриону тоже. К тому же, я не знаю, может это дочь будет.
– Ну вот, поди расскажи ему это. Хотя бы подождал пока родятся, потом бы объявлял свою царскую волю.
– Неужели у него нет на это никаких причин?
– Мне он ничего не рассказывал, – проворчала Андромеда. Этот вопрос внучки волновал ее саму. Она знала его с юности как очень умного и рассудительного мужа, который почти всегда делился с ней мыслями по столь важным вопросам. Алкмене же еще только предстояло это узнать, но умом она уже хорошо понимала, каково это может быть, когда причина на самом деле есть, но рассказать о ней не представляется возможным. Она не по годам всерьез задумалась о том, какой важности решение вынашивал наверное дед, раз даже с верной и любимой Андромедой не смог посоветоваться. Какая-то тревога охватила ее, но не надолго…
Алкмену уже клонило в сон, но окончательно уснуть ей не давали уж очень активные в этот час движения малыша. Тогда она вспомнила о другой своей заботе последних недель.
– Бабушка скажи, а рожать – это больно?
– Да, больно.
– Почему боги устроили так?
– Не знаю, внучка, в мире много боли. Мужчины терпят ее на войне, а мы когда рожаем детей. Но наша доля более завидна: они с болью несут смерть, а мы – жизнь.
– Ты думаешь?
– Я не думаю, я знаю. Вот твой дед, зачем он затеял менять порядок наследования? Ты думаешь, он не понимает, что из-за этого будет война? Ни одна женщина, даже выпив столько вина, сколько он сегодня, не решилась бы так идти против установленного порядка.
Алкмена задумалась.
– Да, бабушка, ты права – сказала она и продолжила. – Я спрашивала Эгинету. Она говорит, от боли при родах нет никакого средства.
– Бедная моя Алкмена, – Андромеда подсела к ней и обняла ее голову, – тебе страшно?
– Немного.
– Ну не надо так. Эгинета – очень опытная женщина. Она будет тебе помогать. С ней ты можешь себя чувствовать в безопасности. Мы привезли ее с Крита, когда гостили там с Персеем, еще для твоей матери, так что она очень опытная, и тебя знает с рождения. Какое счастье, что она согласилась у нас остаться… А на самом деле, как хорошо, что и у Сфенела наконец-то будет ребенок. Мы с Персеем думали, он подарит нам внука первым, а он вон какой… до сорока лет дотянул… Иных из наших внуков уже и в живых нет… Алкмена?
Но Алкмена уже уснула. Глаза Андромеды наполнились слезами, хотя, казалось, она должна была бы выплакать уже их все без остатка. В мыслях она негодовала на мужа.
Глава 2.
О том, что видела во сне Алкмена и видела ли вообще что-то в ту ночь, когда уснула на обеденном ложе у Андромеды, ничего не известно. Однако, совершенно достоверно известно о другом ее сне. Это случилось через несколько дней. Алкмена проснулась от резкой боли в животе и едва переводила дыхание, что в ее положении было неудивительно и даже, напротив, ожидаемо. Но припоминание о том, как эта боль возникла, заставило ее разбудить Амфитриона. Она стала тихонько его тормошить и звать, но он сквозь сон отвечал ей что-то невнятное.
– Амфитрион, проснись, послушай меня, – обратилась она, наконец, к мужу в полный голос. Он открыл глаза. – Амфитрион, я видела в сне что-то невероятное.
– Алкмена, тебе нельзя волноваться, – он привстал на ложе, и Алкмена прильнула к нему. – Так что же ты видела?
– Амфитрион, скажи мне, ты ведь помнишь тафиев?
– Как же не помнить? Единственная битва, в которой я пока участвовал была с ними.
– Я тоже их помню, помню, как их вели на рынок. Я была тогда маленькой девочкой, но хорошо запомнила эти жилистые, загорелые тела. И вот теперь я увидела их снова во сне. Скажи, а с какой стороны они пришли?
– Мы потом выяснили, что их корабли стояли на Истме у Коринфа. Они прошли по долине между Немеей и Микенами, затем свернули ближе к Микенам, миновали их и оказались на краю нашей равнины, откуда уже виден был Тиринф. Дорогу им показывал Местор, брат наших с тобой отцов.
Алкмена резко вздохнула от испуга:
– Как же он связался с этими ужасными пиратами? Я и не знала.
– Наверное тебя сочли еще маленькой, чтобы рассказывать о таком. Он повздорил с дедом. А дед, ты же знаешь, улыбается только тебе, а с остальными суров и неумолим.
– Так слушай же, Амфитрион, я точно видела во сне тафиев, и пришли они оттуда, откуда ты сказал. Я видела и тебя, и моих братьев, и Алкея, и Электриона, дед стоял на холме возле самых стен еще с несколькими людьми. Вообще много было воинов, но самое удивительное, что я была среди них, без доспехов и без оружия, прямо в этом спальном хитоне. Представь, как же я испугалась, когда в нас полетели тафийские стрелы…
Алкмена рассказывала так, будто переживала сновидение заново. Амфмтрион хотел ее остановить, но как-то почувствовал, что то, что она рассказывает, действительно важно.
– И я вижу, – продолжала Алкмена, – что стрела летит прямо в меня, а деться мне некуда, я в плотном строю и щита нет, и тут я слышу, как мое имя выкрикивает женский голос. Я быстро поворачиваю голову в сторону и тут же назад, но, Амфитрион, этого мгновения достаточно, чтобы понять, что звала меня богиня… Высокая женщина в сияющих доспехах, а в глазах ее.... это трудно описать… ну словно… настоящая небесная синева. Все вокруг будто замирает в то мгновение, пока я смотрю на нее. Амфитрион, этого взгляда не забыть никогда....
– Но Алкмена, в тебя же летит стрела…
– Да-да, – подхватила снова Алкмена, – все происходит на самом деле очень быстро, так быстро я рассказывать не могу. Эта женщина в доспехах бросается мне под ноги и вытягивает вверх руку со щитом, стрела отскакивает со звоном. Она встает и закрывает меня собой, отражая еще несколько стрел. Да, я забыла сказать… Ее щит, он удивительно ярко блестит на солнце.... Когда она позвала меня, я увидела, что с той же стороны, что-то вдруг так ярко блеснуло… Потом я поняла, что это ее щит….
Алкмена замерла на мгновение, будто снова увидела отблеск этого щита – так показалось по крайней мере Амфитриону.
– Так вот, потом тафии сходятся с нашими, и я оказываюсь в самой гуще сражения. Я кричала и закрывала руками голову от страха, только изредка ее поднимая. Ты не представляешь, сколько раз заносились над моей головой тафийские мечи, сколько вражеских копий хотело пронзить меня, но эта женщина была так ловка, что каждый раз успевала меня защитить и сразить того, кто на меня покушался. Потом я заметила, что у нее нет ни меча, ни копья, только щит. Но била она им так, что устоять на ногах не мог никто. Даже когда надо мной вздыбился всадник....
«У тафиев не было конницы,» – мелькнуло в голове у Амфитриона, но его можно было понять – ведь это была его первая битва.
– Даже когда надо мной вздыбился всадник, и я решила, что тут мне пришел конец, она сумела отбросить его вместе с лошадью. Я видела все: как погибли мои братья, как сильно напирали тафии, и казалось, что прийдется укрываться за стенами, как потом наши стали одерживать верх… Я как будто поборола свой страх в какой-то момент, но тут…
Алкмена резко изменилась в лице. Ее настигла очередная схватка, она застонала от боли.
– И тут твоя богиня пропустила удар? – спросил Амфитрион, улыбнувшись, когда Алкмена пришла в себя.
– Откуда ты знаешь? – она прижалась сильнее к мужу.
Он угадал, это было не сложно.
– Послушай, Алкмена, может позовем Эгинету?
– Нет, еще не пора.
В действительности Алкмена чувствовала приближение родов и подозревала, что этой ночью ей скорее всего уже не уснуть. Ей хотелось, однако, оттянуть их, побыть еще и еще немного рядом с Амфитрионом. Она знала, что Эгинета живет рядом, и, в случае чего, быстро придет на помощь.
Предчуствия не обманули дочь Электриона. Через очень короткое время схватки стали регулярными, и хотя сама Алкмена еще сопротивлялась, Амфитрион понял, что медлить больше нельзя.
– Позвать Эгинету! – крикнул он.
За дверью послышались топот и возня. Амфитрион только помог Алкмене перебраться на родильное ложе, которое уже несколько дней стояло приготовленное в их спальне, как у нее отошли воды. Оба они испугались до крайности, Амфитрион засуетился, но на счастье тут подоспела Эгинета. На этот раз она пришла со своей ученицей.
Несмотря на почтенный возраст и небольшой рост эта седовласая и необычно коротко постриженная критянка производила впечатление статной женщины. Во взгляде ее ощущалось достоинство. И было это отнюдь не самодовольство. Эгинета по праву пользовалась всеобщим уважением наравне с лучшими воинами. Прикосновение ее узких ухоженных рук, почти всегда аккуратное и заботливо нежное, но, когда надо, и причиняющее боль, знали многие женщины Тиринфа и даже Микен. Уже одно такое прикосновение было способно вселить в женщину уверенность, словно не Эгинета, а сама богиня Илифия касалась тела роженицы. В обычной жизни Эгинета была вполне обыкновенной кроткой женщиной, но на родах она преображалась: она действительно была будто бы одержима богиней, глаза ее горели, движения пальцев, отработанные за десятилетия, она повторяла всегда безупречно.
– Так, вижу-вижу, – сказала Эгинета, войдя и увидев на ложе мокрое пятно, – поторопился ты, воин. Прикажи, чтобы перестелили ложе и помоги жене встать. Да, еще пусть принесут больше света и откроют ставни.
Амфитрион все послушно исполнил. Ложе перестелили.
– А теперь вот что, Амфитрион. Хоть ты и персеид, царский отпрыск, но дело Илифии не терпит присутствия мужчин.
– Да, Эгинета, это ясно, я сейчас же оставляю вас. В добрый час!
Амфитрион спешно направился к двери, но Эгинета остановила его:
– Амфитрион!
– А?
– Скажешь это малышу, когда родится.
Он пробормотал что-то невнятное второпях. На самом деле он боялся ее взгляда, и почти что выбежал из комнаты. Взгляд критянки в этот момент был действительно страшен.
– Ну вот… – сказала Эгинета, оглядев еще раз опытным взглядом комнату.
Она поддерживала Алкмену, которую надо было немедля положить на вновь убранное ложе.
– Мелитта, раздень ее, – сказала Эгинета ученице.
– Да, Эгинета.
Мелитта сняла с Алкмены мокрый хитон. Они вдвоем медленно и осторожно препроводили ее к родильному ложу и накрыли легким покрывалом.
– Алкмена, когда будет больно, молись Илифии, как я тебя учила, – сказала Эгинета, промакивая ей лоб влажным лоскутком, – а мы с Мелиттой пока помолимся сами. Мы будем здесь, рядом, хорошо?
Только-только начинало светать. Звезды еще ярко горели на небе и одна, та, что ярче всех, что предвещает восход солнца, заглядывала через открытые ставни в комнату. Эгинета вместе с ученицей отошла в сторону. Они поставили на пол одну из лампад, встали на колени, и Эгинета начала:
– О великие боги, о владыка Зевс. Этой ночью новому человеку должно появиться на свет. Человек этот будет служить вам верой и правдой. Помогите же нам!
– О Эрот! – продолжала Мелитта, – Ты, что соединяешь воедино все живое и неживое! Презри на нас и помоги!
– О Афродита! О подательница великих благ! Ты, что связала любовью Алкмену и Амфитриона! Да не оставишь и плод этой любви!
– О Илифия! Наконец и к тебе обращаемся мы, скромные твои служительницы! Мы всегда были верны тебе, укрепи же наш разум и руки и в эту ночь!
С последними словами Мелитты из окна подул прохладный ветерок. Пламя лампады заколебалось и потухло.
– Это… – хотела было воскликнуть ученица, но Эгинета показала ей недвусмысленным знаком, что произносить этого вслух не следует.
– Алкмена не должна об этом знать, – прошептала она, – а мы, что бы там ни было, обязаны сделать все, что в наших силах.
Они вернулись к Алкмене. Поначалу все шло вполне гладко: она терпеливо сносила все страдания. Мелитта помогала Аклкмене, легко потирая ей живот и прикладывая тряпочки, смоченные теплым маслом. Эгинета разговаривала с ней, подавала воды, протирала Алкмене лицо и время от времени контролировала ученицу. Уже почти совсем рассвело, зажженной осталась только лампада в руках у Мелитты, как вдруг послышались голоса за дверью, и один из них выкрикнул так, что в спальне отчетливо прозвучало: «Никиппа рожает!». Сердце Алкмены будто бы провалилось в это мгновение: она вспомнила о решении Персея, хотя тогда, за ужином, когда любимый дед объявлял его ей, Никиппе и Андромеде, оно ничуть ее не взволновало. Она напрочь забыла о нем в течение нескольких прошедших дней, но теперь.... теперь почему-то все воспринималось иначе: желание быть первой, желание непременно родить царя возобладало в ней именно теперь, на родильном ложе. Эгинета зажглась негодованием прежде всего на того, кто посмел нарушить священный покой роженицы да еще и столь провокационными криками.