– Почему же он не выдаст вас замуж? Наверное ведь все в подходящем возрасте.
– Не знаю. Я знаю только, что он наверняка пожалеет об этом очень и очень скоро. Обещай, что не расскажешь ему.
– Обещаю.
– Ну так вот. Некоторые из сестер уже расстались с девственностью, а остальные лишь ожидают своей очереди.
– Как же это случилось?
– Понимаешь, отец уже несколько лет как, наверное из-за возраста, потерял к своим наложницам всякий интерес. А сейчас им по тридцать или около того, все еще далеко не старухи, и тут, как кстати, у нас появился новый раб, откуда-то из Азии, страшный на вид, лысый, но сколь страшный, столь же и похотливый. Наложницы, скучающие без дела, притащили его в спальню, где сходились раньше с отцом. Это, конечно, не осталось в тайне от сестер. Ну и самые смелые решились попробовать. А ты, Геракл, – мой спаситель. Если бы не ты, я бы наверное не устояла и тоже отдалась бы этому страшилищу.
Воображение Геракла не поспевало за рассказами Эрато: лишь только оно начинало рисовать одну столь приятную юноше картинку, как ей пора уже было сменяться другой. Вкупе с нежными прикосновениями девичьих рук и с созерцанием ее тела, это делало дальнейшее воздержание от близости почти нестерпимым. Гераклу казалось, что он держится из последних сил.
– Ты сводишь меня с ума, Эрато, – сказал он.
– Для того я и пришла к тебе этой ночью, – отвечала дочь Феспия, – но так же неожиданно, как пришла, я могла бы и уйти.
– Но не ушла. Да я и не отпустил бы тебя просто так. Расскажи мне еще. Так сколько же вас сестер?
– Нас пятьдесят. Пятьдесят дочерей Феспия. Кстати, забыла тебе сказать. Во мне кроме крови отца течет финикийская кровь. Волосы и глаза достались мне от матери.
Именно в эти миндалевидные, почти черные глаза Эрато, какие и вправду нечасто можно было встретить на улицах Фив, всматривался в этот момент Геракл. Он видел, что они снова наполнялись страстью. Но прежде, чем ответить на нее, Геракл должен был еще кое в чем удостовериться. Он вспомнил в этот момент, чьим сыном его называли.
– Скажи, Эрато, – спросил он, – что ты думаешь об отце? Хотела ли бы ты с твоим мужем вести такую же жизнь?
– Нет, Геракл. Я думаю, он не во всем прав. Но я поняла из его истории вот что… Я не знаю, почему это так… Может, ты тоже это заметил. Когда рассказывают о том, как Земля взошла на ложе к Небу и от их брака родилось все, в этом есть с одной стороны что-то торжественное, а с другой – что-то тягостное, будто они взваливают на себя непосильную ношу. Это, мне кажется, каким-то неправильным. Понимаешь, любовь женщины и мужчины может и должна приносить величайшую радость. И радость тела – лишь одна из них.
– Да, я согласен. Мне тоже кажется, что твой отец переусердствовал с Эротом. Нельзя жить, ежедневно угождая лишь одному богу. Так думаю я… И все же, – добавил он, снова глядя в глаза своей возлюбленной, – Эрот – великий бог. Давай ему помолимся.
– Да, Геракл, я думаю, что сейчас – самое время. А ты знаешь, как?
– Нет, но я что-нибудь придумаю.
Они, оба обнаженные, встали, закрыв глаза, на колени друг против друга, и Геракл начал:
– О великий Эрот!… Этой ночью… мы посвящаем друг друга в таинство любви. Да пребудет же твоя сила между нами сегодня и в последующие времена. Дай нам вкусить сладость любви и не вкусить ее горечи… Защити наши тела от болезни… Если же тебе или другим богам будет угодно, чтобы наша любовь имела плод, мы сделаем все, чтобы этот плод вырос в любящего богов человека…
Геракл тихо и медленно произносил на ходу придумываемую им молитву, а, закончив, спросил:
– Ты со всем согласна, Эрато?
Она не могла не согласиться и в ответ сначала легла, широко раскрыв перед ним бедра, а потом прошептала:
– Да. Я чувствую, Эрот услышал тебя, и теперь он где-то рядом с нами. Геракл, хочешь ли ты поговорить еще о чем-то этой ночью?
– Нет. Теперь я знаю достаточно.
– Я тоже. Так что же ты медлишь?
Сказав это, Эрато протянула руки, призывая Геракла в свои объятия. Но Геракл медлил еще немного. Он в последний раз любовался ее девственным телом, которое представилось ему в виде цветника наподобие того, что был в саду у амфитрионова дома в Фивах. Оно было будто бы сплошь покрыто маленькой цветущей травкой, среди которой выдавались два еще не до конца расцветших белых мака и нежная-нежная, блестящая от росной влаги роза. Геракл помнил до конца своих лет этот момент, помнил, как боялся он своим грубым телом примять эти великолепные цветы. Эрот, перед чарами которого не могут устоять даже боги, был действительно где-то рядом: клубы геракловых мускул наполнили, наконец, каждый изгиб юного девичьего тела подобно тому, как заполняют всякую долину клубы облаков, когда Небо в очередной раз орошает Землю обильным дождем.
Увидев наутро привязанный к жертвеннику пурпурный пояс Эрато, Феспий возрадовался. Еще больше была его радость, когда Геракл не вышел к назначенным сборам на охоту. Встретив его уже вечером, Феспий осведомился, хороша ли ему Эрато и не прислать ли другую дочь. Геракл ответил, что Эрато более, чем хороша, и, если родители не возражают, он будет жить с нею. Услышав это, Феспий попросил Геракла подождать, а сам торопливо зашел в дом и через короткое время вышел, держа в руке платье.
– Вот. Передай Эрато, – сказал он. – Пусть примерит и, если подойдет, пусть встречает тебя в нем каждый день вечером.
Платье было непростым. Это было церемониальное критское платье, которое уже редко можно было встретить в те времена. Оно облегало нижнюю часть тела, оставляя открытой и одновременно поддерживая женскую грудь. Феспий предусмотрительно заготовил по такому платью каждой из дочерей.
Богатый кекропиец был в приподнятом настроении. Ему казалось, что жизнь удалась.
Глава 7.
Как ни сладко было Гераклу делить ложе с дочерью Феспия, через несколько дней он должен был вернуться к охоте, ибо усилия богатого кекропийца и его соседей были все еще безрезультатны. Они ни разу так и не видели льва, хотя пастух Амфитриона сообщал о его нападениях на стадо не единожды с того момента, как Геракл поселился у Феспия.
Случилось так, что уже под вечер того дня, что предшествовал расправе со львом, Феспий проходил по саду, и заметил, что одно из старых деревьев почти полностью засохло. Цветы на нем так и не распустились, и, чтобы на мертвых ветвях не развелись паразиты, их надо было убрать. Феспий попросил Геракла их спилить, что было тут же исполнено.
Срезанное дерево предназначалось огню, но большая ветвь этой оливы приглянулась Гераклу. В одном из изгибов она в точности приходилась ему по руке и расширялась от этого места до ствола без сучков. Геракл отпилил ее, очистил от коры и обстрогал ножом. Немного помахав ею, он решил, что это будет славное оружие против льва и, приспособив к ней ремень, назавтра взял ее с собой на Киферон. Запах свежей оливы напоминал Гераклу и на охоте о запахе тела несравненной Эрато в их первую ночь.
Итак, на следующий день охотники во главе с Феспием снова, как уже много дней подряд, отправились в горы. Не зная, что еще измыслить для того, чтобы изловить, наконец, льва, они решили перевалить через Киферон и поискать хотя бы в ближайших его отрогах с южной стороны. Вообще говоря, делать этого они не могли, ибо по ту сторону находились пастбища мегарян. Но Феспий рассудил, что ночами высоко в горах еще холодно, и пастухи вряд ли приходят со стадами на такие высоты, а стало быть, и появление чужаков едва ли будет замечено.
Само по себе это уже принесло плоды. Лишь только друзья взобрались на главный киферонский хребет и стали смотреть в сторону Мегар, как зоркий глаз Телефа заметил льва спокойно прогуливающимся внизу в ущелье между сосен. Это было, конечно, еще только полдела. Лев был слишком далеко для прямого выстрела. Поэтому кто-то должен был спуститься ниже и найти удобные позиции, а кому-то надлежало пройти на противоположную сторону ущелья и стрелять оттуда.
Геракл оказался среди молодых охотников, которые пошли в обход. Они пересекли ущелье уже позади льва и, пользуясь тем, что шел он медленно, стали его нагонять, одновременно карабкаясь вверх. Достаточно пологий склон позволял это. Наконец, они заняли свои места и просигнализировали Феспию. Теперь все только ждали, когда лев поравняется с ними.
Однако хищник, большой и не лишенный грации, выглядел разморенным. Он был сыт, и едва ли можно было сказать, что он направлялся куда-то конкретно. Он подолгу задерживался на одном месте, обнюхивал вокруг себя траву, а потом продолжал лениво свой шаг в направлении устроенной ему засады. Для Геракла такое промедление было нестерпимо. Он оглядывался туда и сюда, смотрел на Феспия в надежде увидеть какую-нибудь команду, которая помогла бы ускорить дело. Внутри у него все клокотало от досадного бездействия. В итоге он решился действовать на свой страх и риск. Он стал спускаться со своего места, двигаясь навстречу льву. «Геракл, куда ты?» – окликивали его товарищи насколько возможно громко, чтобы не спугнуть жертву, но он просто не обращал внимания. Он решил, что сегодня, во что бы то ни стало, именно он должен сразить льва.
А лев, между тем, все больше и больше замедлял шаг и в конце концов, попив воды из протекавшего внизу небольшого ручья и обнюхав на этот раз основательно, несколько раз вокруг себя камни и землю, лег и уснул. Феспий был в замешательстве. Положение вещей вышло из-под его контроля. Сначала свой пост покинул Геракл, а теперь еще и зверь повел себя не по плану.
– Что будем делать? – спросил кекропиец у стоявшего рядом с ним Телефа.
– Для всех это далеко, но я могу попробовать выстрелить.
– Одной стрелой не убьешь. Сбежит, и пропало дело.
– Хоть урок ему будет. Может перестанет на стада нападать.
– Ну попробуй.... И где же только носит амфитрионова сына?
Геракл, между тем, притаился в своей новой засаде. Он был очень близко, он видел как дышит грудь хищника, но вот позиция Феспия и Телефа была теперь скрыта от него деревьями. Телеф натянул свой верный лук. Стрела взвилась в воздух. По совпадению одновременно с его выстрелом метнул свой дротик Геракл. Зверь в мгновение взвизгнул, отпрянул в сторону, он был ранен в бедро. Геракл мгновенно бросился за ним, выхватывая дубину. Ужасную картину наблюдали, меж тем, Телеф с Феспием и все соучастники охоты. Стрела, летевшая точно в зверя, теперь должна была поразить Геракла, ибо он стоял на том месте, где еще мгновение назад спал лев. Увидев это, Телеф едва не лишился чувств. Феспий удержал друга, но не имея из-за этого возможности смотреть вниз, стал что-то кричать Гераклу, но ни лев, ни Геракл, разумеется, его не слышали. Они были увлечены противостоянием. Разъяренный хищник бросился на юношу когтями, но Геракл не дрогнул. Всю свою силу он вложил в удар, который пришелся зверю в череп на уровне глаза. Сотрясение, которое произвела оливковая дубина в зверином мозгу, оказалось смертельным. И хотя льву и удалось в прыжке повалить Геракла наземь и расцарапать ему грудь, ранения эти были из разряда тех, что только закаляют характер настоящего воина.
С удивлением для себя Геракл обнаружил потом торчащую в дубине стрелу. Охотники рассказали ему, а заодно Феспию, что видели, как пущенная Телефом стрела воткнулась в дубину в тот момент, когда Геракл только замахивался ею. Стоило дубине и стреле разминуться, Геракл был бы поражен в живот. Телеф, как всегда, бил без промаха.
Распоряжаться телом убитого хищника было предоставлено, разумеется, сыну Алкмены. Он решил, предварительно снявши с него шкуру, сжечь его, посвятив Зевсу. Шкуру он высушил и сохранил.
Вечером у Феспия был устроен пир, героем которого был, конечно же, Геракл. Впрочем, хозяин дома не упустил случая пожурить юнца, что, мол, на войне такое самовольство недопустимо, ибо может оказаться гибельным не только для него самого, но и для всего войска. Телеф на том пиру был особенно погруженным в себя. С ним заговаривали несколько раз разные люди, включая и Феспия, и Геракла. Он пил вино и ел со всеми, но на попытки заговорить только отшучивался, ибо в душе он корил себя. Корил за то, что не понял воли богов, не понял, что он сам лишь ее вещатель, а вот Гераклу надлежит ее исполнять. И когда Геракл на той стороне киферонского ущелья исчез из виду, он, Телеф, конечно, должен был догадаться, что это не спроста. В то же время, он благодарил богов за то, что они исправили его, смертного, ошибку, поставив на пути стрелы дубину и сохранив жизнь будущему герою. Ведь даже окажись в его, Геракла, правой руке не дубина, а меч, исход дела мог бы быть совершенно иным. Телеф стал думать, как бы вразумить мальчишку. Но не так, как это пытался делать Феспий, а заставить его всем сердцем поверить в уготовленное ему бессмертными предназначение. До сих пор ведь у Геракла были лишь косвенные указания на это: рассказы матери, брак с Эрато и теперь вот это чудесное спасение от метко пущенной стрелы, которое, впрочем, можно было рассматривать как всего лишь случайность.
– Геракл, – поймав героя прошедшего дня наедине, обратился к нему Телеф в тот момент, когда охотники решили, наконец, разойтись по домам.
– Да, Телеф. Я видел, ты был грустен и неразговорчив на пиру. Не надо…
– Геракл, мое сожаление не о том, о чем ты думаешь, – перебил не любивший ходить окольными путями прорицатель. – Мне думается, стрела, пущенная мной, связала нас на веки неразрывной связью. Зайди ко мне как-нибудь после захода солнца. Я хочу тебе кое-что показать.
Широко открытые глаза Телефа были полны какой-то светлой тайны. Так показалось по крайней мере Гераклу. Несмотря на то, что Телеф старался никогда не показывать видом своих ощущений, тем не менее, на этот раз что-то его выдавало. Видимо он, много лет ежедневно общавшийся с богами, сам никогда не был настолько причастен творящейся на земле воле бессмертных.
– Хорошо, Телеф, я зайду. Непременно, – ответил Геракл.
– Да, можешь, взять с собой Эрато. Если она, конечно, пожелает.
– Я спрошу ее. Ну, тогда до встречи?
– Доброй ночи, Геракл.
Эрато желала. И даже очень и очень сильно. Она в отличие от Геракла ждала чего-то необыкновенного.
После этого пира жизнь Феспия и его соседей стала возвращаться в нормальное русло. Необходимости ежедневно охотиться больше не было. Все отдыхали от неожиданно выпавших на их долю изнурительных трудов. Геракл залечивал свои раны. Теперь утром можно было вставать несколько позже и, соответственно, позже ложиться спать. Телеф снова, как и раньше, стал разводить по вечерам открытый огонь у себя во дворе. Это было неотъемлемой частью его ритуалов: каждый день на алтаре должен был гореть хотя бы небольшой костер. Но в одну из ночей он решил развести костер побольше, ибо почувствовал, что именно в эту ночь к нему заявится Геракл, и нужно будет больше света. И действительно, едва только стало темнеть, Телеф услышал разговор приближающейся к его скромному уголку молодой пары.
– Ах, Геракл! Ну здравствуй! – поприветствовал его Телеф и пожал ему руку. Тем, кто приходил к нему с просьбой, он всегда пристально заглядывал в глаза, пытаясь понять истинное намерение человека. И хотя, Геракл и Эрато были приглашены им самим, он сделал по привычке то же самое. Геракл смотрел на Телефа своим обычным по-юношески восторженным взглядом. Рука его была холодна.
– Волнуешься? – спросил Телеф.
– Здравствуй, Телеф! Нет, с чего ты взял?
– Ну ладно, проходи, садись.
У костра Телеф заранее приготовил три большие колоды для гостей и для самого себя.
– Эрато, приветствую тебя, – сказал он, протянув ей руку. Улыбаться кому бы то ни было было против правил Телефа, но не улыбнуться такой молодой прелестнице было выше даже его, благословленных богами сил. «Ну что же, как чистая глиняная табличка. Это хорошо,» – подумал он.