А помнится раньше, да в прошлом ещё году таскала она этот рюкзак, набитый до краёв едой, кряхтя и потея, отдыхая после каждого поля и с трудом преодолевая последний подъём на пригорок.
Отправить Сашке смс, чтобы встретили?
Она стала, переполняясь нежностью, думать о сыне. Не мало пришлось перетерпеть с ним. Делал больно не раз. Ещё в позапрошлом году устроил ей эдакий шипящий скандал в магазине из-за безобразных, непрактичных дорогих ботинок, которые очень захотелось.
Но эти «выкидоны», как говорила мама, компенсировались его домовитой мужской заботливостью, подчёркнуто грубоватым, но частым «мам, что помочь?», и бесценными для обоих поздновечерними разговорами.
С его отцом большая любовь была. Может только у неё, но всё равно такая, что на двоих хватало.
Уехала она тогда из Козловки. Окончила школу и уехала, боясь задержаться хоть на день или оглянуться. Шла, помнится, рядом с отцом, несшим чемодан, и хлюпала носом, старалась думать, как советовал отец, «о перспективах», интересном и новом, а в глаза лезли берёзы и краснеющая земляника.
В дорожный. Смешно. Анатолий. Он любил, чтобы его так называли, и она называла. Хотя имя казалось ей дурацким, противоречивым, начиналось с отрицания и вызывало устойчивую ассоциацию с анатомией, снятием шкуры и расчленённкой….
Он и сам был какой-то словно без кожи, болезненно раздражительный.. почему был – есть. А всё же хорошо, что она думает «был». Значит, улеглось всё-таки. Ушло.
И имя стало равнодушно-безразличным.
Сашка вот к нему ездит. «Копейку» свою развалюху подарил. Толку от неё немного. Сначала в документы пришлось уйму денег грохнуть, потом в ремонт. В грязи она вязнет, на подъёме буксует и позапрошлую зиму по тракторному накату только ездила, и опять встала насмерть. Зато Сашка ремонтом заинтересовался и водить научился, и целую зиму возил её на рынок, и может поэтому только Данила родился крепким, здоровым и спокойным.
Анатолий. Она вечно дразнила его, балуясь с его именем То-ли. А так старалась обратиться как-то безымянно.
Когда она стала хотеть, просить, требовать второго ребёнка, сметая все его нелепые доводы про отсутствие места в общежитии, маленькой зарплате, идеях бизнеса…, тогда то, что замалчивалось ради поддержания шаткой молодой семьи, порой из-за усталости и страха, всё это повылезало, стали бушевать скандалы, как гейзеры или вулканы.
Очередной раз хлопнул дверью и ушёл на несколько недель. Это было долго. Сотовых тогда не было, оставалось думать-гадать. Она успела перебеситься и придумать несколько вариантов, он пришёл со своим…
Только что купленная квартира, ещё не выплаченный кредит. Ты будешь матерью моих детей, но я считаю себя свободным и буду приводить сюда женщин. И первая из них сидела на кухне этой самой новой квартиры, которую он повёз её смотреть. И он нагловато улыбнувшись сказал – знакомьтесь – Саша.
Девушка выглядело довольно растерянно и глуповато, хоть и пыталась держаться с достоинством странным при таких обстоятельствах. Было ясно, что это не вдруг, а готовилось давно. Но для Лиды это был шок.
Тогда она захлебнулась, почему-то особенно чудовищным ей казалось фактом, что любовницу зовут как сына, и она смела на пол содержимое ближайшего шкафа.
Оказывается, бить посуду – это действительно! Тем более посуда была не своя, щербатая, очень нужная каждая тарелка, а чужая, новая, может и не пользованная ещё.
Они действительно с этой Сашей сделали потом небольшой бизнес, сначала просто, а потом какую-то интернет-торговлю, и он почти сразу купил эту б/у-шную Копейку а потом сразу застыдился её, поставил гнить во двор и купил Пассат, потом ещё что-то. Потом фирма разорилась и Саша ушла или наоборот, но теперь у него Катя, которая его похоже содержит, хоть он вечно и говорит о каких-то разовых сделках. Хотя бог его знает.
Бог знает.
Мама умерла… сколько? – да, 19 лет назад. Уже 19. Сказала: будь счастливой и отца береги. Хорошие слова.
Мама редко с ней говорила о чём-нибудь таком. Всегда были дела – дом, огород, корова. Всё время надо было что-то готовить, полоть, сажать или собирать.
Мама звала её неумехой, ругала, что лохматая, что грязное платье, что мало умеет по хозяйству, переживала видно. Это теперь видно, а тогда обидно было.
И всё равно она всему научилась и со всем справляется: и с домом, и с огородом, и с мальчишками. И сшить может и варенье, соленья заготовить… А мама волновалась. А перед смертью сказала за несколько дней: «Лидка, будь счастлива и отца береги». Хорошие слова.
Только этому-то её не учили. Отца мама вечно ругала, всё было ей не так, не эдак. Так она его берегла? Или перед смертью опомнилась и ей поручила?
Ну с этим Лида кажется справилась. Пока отец горевал, тосковал, болел, готовила его любимую жареную картошку и солянку из капусты, заваривала чай и тихо сидела рядом. Потом стала зашивать одежду, складывать после стирки в аккуратные стопки в гардероб.
Он работал водителем в сельском магазине. Работал год-два, потом брался за починку старого Уазика, ругался с директором из-за запчастей, заболевал от лежания под машиной и мама сразу забирала его с работы. Так и говорила, так и делала. Шла и забирала вместе с документами, чтоб не запил.
Отец не был пьяницей, но мама очень этого боялась. Тут же затевала какую-нибудь домашнюю стройку. Если дело было весной или осенью, то всегда находилась подработка у дачников, которые строились не переставая и бесконечно. Если и не строились, то им нужен был или навес, или теплица, или лавочки и стол в саду.
Лида потом поняла, что это такая привычка городская – покупать, тратить деньги, хотеть что-то нужное или ненужное… Отец зарабатывал на подработках больше чем шофёром, мама об этом каждый день твердила и даже радовалась.
Но радовалась она немного. А летом, если отец был свободен от работы, то сажали и собирали в два раза больше картошки и свёклы, и продавали потом вместе с мамиными банками огурцов и грибов.
Мама была занята постоянно и требовала этого от других. А папа он умел от неё сбежать и Лиду утащить в лес или на речку, в лыжный поход или на рыбалку. Он и игрушки ей покупал. Особенно когда возвращался шоферить.
Когда маму схоронили. Он какое-то время бродил в тоске, как и она, потом они как-то сразу взялись заботиться друг о друге. Он продал корову по её просьбе, сам разобрал мамины вещи, помог утеплить дом к зиме. И всё-время спрашивал: «Лид, чего нужно-то, скажи».
Это по-началу ставило её в тупик. Она понимала, что ему не хватает постоянных маминых понуканий. И ей не хватало. Они как-то вдруг обнаружили, что дел вроде как не так и много и жить не так уж и трудно, как было при маме.
Есть много времени, когда дела сделаны и можно просто сидеть и пить чай, читая или тихо переговариваясь. Это Лиду удивляло и пугало. Она боялась, что упускает что-то важное, не доделывает, и потом это «выйдет боком» по маминому выражению. Иногда такие потерянные дела всплывали: что-то не сделано для кур, не перебраны овощи, заросла поздняя грядка, скопилась стирка, но Лида, обнаружив такое дело, быстро с ним расправлялась, и хоть спина и руки к вечеру гудели, времени всё-равно оставалось много.
Через месяц стало понятно, что продать корову было ошибкой. Заботы конечно без неё поубавилось, но без молока и масла рацион оскудел, и они заскучали, а покупать привычки не было, да и не нравилось не своё.
Поговорили пару раз, и отец привёз козу Маньку, от которой ведут род и нынешние. Сама Манька верой и правдой прожила у неё три года, и хотя двух первых козлят Лида не уберегла, всё же тайно гордилась пред мамой тем, что с незнакомой скотиной сама разобралась и справилась. Когда уезжала, отдала её Бабке Ксении в Николаевку, а когда вернулась, почти сразу взяла у неё же двух козочек.
Отец после её отъезда тоже недолго задержался, уехал в город, женился, работал вахтёром. Когда Лида вернулась в Козловку, приехал всего один раз, помог крышу подлатать, поковырялся в инструментах, поворочался, постанывая ночью, и уехал. И уже как-будто не очень живой был.
Мачеха хорошая, деньгами помогает, говорит ласково: «Натерпелась ты, девочка». Никто её так не называет. «Как ты там, в своей деревне, девочка?» И не знает как-будто, что у деревни имя есть, а всё ж конечно, её она. И всегда приятно ответить «хорошо», и самой в этом утвердиться.
А главное приятно в конце назвать её, Веру Николаевну, мамой. Конечно, она только вторая мама, и совсем не как та, и при отце Лида никогда так не говорила, но ещё при его жизни попробовала как-то произнести мельком в телефонном разговоре это слово, по которому мучительно скучала, и неловкости не почувствовала. А приятно каждый раз.
И Вере Николаевне тоже приятно, чувствуется. У неё один сын бездетный. И она радостно, хоть и аккуратно откликается всегда: «дочка, девочка». И Сашка с Данилой зовут её бабушкой, про другую бабушку Веру слушая мамины рассказы.
Да, вот и у них как должно – две бабушки, хоть и обе Веры, и обе с её стороны.
Бабушка Вера, та которая живая, каждый раз предлагает ей переехать в город. Чудная! Никак она не может понять, как Лида может жить без поисков мужа и без работы-службы.
Лида подправила рюкзак, подтянула лямку.
Может. Земля своя пропасть не даст. Когда козы раздоились, начала продавать дачникам молоко, а с ним потом и яйца. Даже хлеб, который Олег Иванович разрекламировал по соседям, стали у неё заказывать.
За хлеб Лида деньги брать стеснялась, не знала сколько, но с хлебом вместе продавала морковку и репу, малосольные огурцы, болотную клюкву и маленькие лепёшечки сыра, который научилась делать по книжке.
Зимой Лида возила шарфы на рынок, и огурцы, и грибы, тёте Маше, что в фургончике хлебом торгует.
Сначала попробовала сама стоять. Неумело. Холодно, стесняется, зимой на рынке все свои – с деревень и из городка. Обязательно кто-нибудь узнает, пристанет с расспросами, за место – деньги, плюс автобус, да еды купить, да весь день протопать, а дом стынет, Сашка без неё боится, сидит у бабы Кати в соседней Николаевке, значит и ему, и ей – гостинец… Вот и выходит один убыток.
Три раза съездив поняла, что больше не хочет. Подойдя купить плюшек, увидела ласковое лицо и ещё банку клюквы за стеклом фургончика. Решилась спросить: «Продаёте? А у меня не возьмёте продать?». Тётя Маша согласилась: «Только спрошу у начальства разрешения».
Начальством оказался зять тёти Маши, которому шарфы понравились и который даже заказал себе свитер на свой невероятный животище. Ох, они с Сашкой тогда насмеялись, когда Лида связала, и они залезали в этот свитер с ногами вдвоём, и играли в гномов и великана.
Тётя Маша ворчит немного каждый раз про кризис, люди мол жадные стали и покупают плохо, а кругом всё турецкое. Но её банки и шарфы покупали. «Колдуешь видать над ими». А сама, Лида слышала, если кто спросит, не ленилась говорить ласково: «берите, это очень хорошая женщина вяжет в деревне с козьей шерсти, от любой болезни защитит». Да, колдовала конечно. Особенно когда Данила родился.
Герман был дачником.
Сын тихих деда с бабкой Павловых, давно (ещё крепкие были) купивших в левом краю Козловки старую избушку, отстроивших рядом баньку и летний домик.
Неразговорчивые, но вежливые, интеллигентные. Проходя, гуляя с собакой, всегда здороваются, улыбаются. Приезжают ранней весной на хорошем дорогом джипе, в сельпо один раз встретились, дед брал коньяк и красную рыбу…. А так – телогрейки весной и осенью, спортивные костюмы, халаты, шорты и кепки.
Лида смутно помнила Германа из детства. Павловы тогда ещё работали, приезжали ненадолго в отпуск и на выходные.
Герман жил по режиму, держался особняком, ездили на озеро купаться. К их пруду они только прогуливались все вместе и с собачкой….
Потом все надолго пропали, а потом вдруг стали приезжать весной, чинить и пристраивать и задерживаться до холодов.
Герман был физиком. Ну вот – опять был.
Да и пусть! Был он. Был и сплыл. Сама с собой как хочет, так и говорит.
Всё относительно. Относительно её – он был. А где-то, пусть, он есть.
Физика. Это был его подарок. То, за что она ему благодарна. За что в сущности и любила.
Она тогда полоскала на пруду, а он пришёл с другом.
В шортах и шлёпках, обмахиваясь майками, они шли, не замечая мая, и спорили о чём-то лениво, но настойчиво. Увидели её поздно, растерянно и противно сказали: «Здрассте».
И тут вынырнул Сашка и кинулся играть с собакой. А мужики, оба бледные и красиво бородатые, попытались закончить спор. Не получилось, и тот второй обратился, чтобы выйти, к Сашке: «Да? Как Вы, молодой человек, относитесь к физике?».
Сашке беседовать не хотелось, но он вежливо притормозив на секунду, ответил: «это вы у мамы спросите».
Физикой они занимались накануне. Лида пыталась втолковать Сашке решения задачек, переводя на русский язык учебник. Казалось, что учебники, особенно по русскому и физике, географии и химии написали какие-то враги, такой неприятный, даже противный язык формулировок.
Школьный учебник по физике вызывали в ней те же чувства, что и распятие: грустное, обидное раздражение. Она была уверена, что Иисус из Назарета был весёлым парнем и хотел, чтобы люди радовались, вспоминая его, вспоминали, что он вино из воды делал, лечил, пел…, а не трупу его кланялись.
Это была её тайная уверенность, которую она ни с кем не обсуждала кроме мамы-Веры, которой было всё равно.
Тоже по ощущениям было и с Ньютоном. Она нутром чуяла, что физики – народ весёлый и хотели, чтобы всем было понятнее жить, а не муторно-запутаннее как в учебнике.
Второй, не Герман, повернулся к ней и наиграно спросил: «Как мама относится к физике?». Посмотрел на её ноги и в воздухе повисла двусмысленность вопроса.
А она ответила: «хорошо». А он, запутавшись в двусмысленности, остановиться не смог и продолжил: «А то обращайтесь, если что, у нас с Германом Львовичем с физикой налажено», и затеял с Германом самцовую возню, скрывая неловкость и усиливая её.
А через неделю Сашка, только придя домой, тут же потребовал помочь решить три задачки «повышенной сложности» – хотел чего-то там заработать напоследок в школе. Одну она решила, а на второй увязла. И поскольку назавтра была суббота, на Сашкино «ну что ж ты, маам!», она дала ему банку грибов, пучок ранней зелени и тетрадку со своими выкладками и короткой деловой запиской-просьбой. «Вот. Иди к Павловым, скажи, мама просила передать и помочь». Сашка немного поартачился и пошёл.
А пришёл обратно неожиданно быстро довольный от лёгкости выполненного поручения. Его одарили какими-то химическими сладостями, удочкой и предложили заработать копанием какой-то ямы. Удовлетворили по всем статьям.
«А физика?» – «А! Этот, Герман сказал, посмотрит, и занесёт потом…».
Она немного разозлилась, потому что начала конечно убираться. Поставила пирог, хотя собиралась копаться в огороде, сбегала на речку, переоделась. Физика.
Успокоилась, когда уже стемнело, поужинали и Сашка уснул под книжкой. Собралась ложиться, вышла на крыльцо и столкнулась с ним. Забыла, что городские живут не по солнцу, встают к полудню, ложатся ночью.
Он удивился, что Сашка спит, отказался от чая. Разложил на столе её тетрадку, сашкин учебник, свои листки А4, которые Лида почему-то очень любила. «Почерк у меня корявый, я Вам объясню… Я сначала по-своему решил, потом подумал, что надо исходя из того, что они проходили уже…».
Было что-то в этом от былого студенчества: ночь, уроки. Он сказал несколько незнакомых слов, Лида спросила, он радостно взялся чиркать новые листы, объясняя. Потом махнул «давайте» и на чай с пирогом.